Новости о бойне в кафе разнеслись, словно пожарная тревога, по всему округу Ферфакс, и жители, в основном пожилые, высыпали на улицу прямо в пижамах. Они толпились за полицейскими машинами, с ужасом смотря на пурпурный крест, выведенный на витрине кафе Гершеля.
Голд вновь зашел в кафе. Замора последовал за ним. Они молча пересекли зал, скрипя разбитым стеклом под ногами. Дактилоскописты до сих пор фотографировали, снимали отпечатки, вычерчивали диаграммы.
Голд распечатал сигару, положил в карман обертку и закурил.
– Как, кстати, звали новичка-полицейского?
Замора перелистал записную книжку.
– Эстевез.
– Сколько времени он был на службе?
– Семь месяцев.
Голд сокрушенно покачал головой.
– Был бы он поопытней – ни на шаг не отходил бы от своего напарника и не полез бы на рожон, чтобы справиться с тем подонком в одиночку.
Замора пожал плечами.
– Его напарник старше и тяжеловат. Не мог за ним поспеть. А Эстевез, как и все молодые, любил рисковать. Любил.
Голд задумчиво жевал сигару.
– Наверняка остались беременная жена и выводок ребятишек.
– Кстати, он был холостяком.
Голд поднял глаза к потолку.
– Ну почему я от этого не чувствую себя лучше?
Голд подошел к лаборанту, набиравшему кровь из лужи в пробирку. Лужа была в дюйм глубиной и по консистенции напоминала заварной крем. Голд затянулся сигарой.
– А как имя актера из Нью-Йорка?
Замора вновь открыл записную книжку.
– О'Коннор. Дэвид Джон О'Коннор.
– О'Коннор, – размышлял Голд. – Берди Вильям-сон, Катерин Квики Акоста и Милтон Скар Скарбруг. И новичок Эстевез. Ни одного еврея. Наш парень делает промашку. На такой скорости ему жизни не хватит, чтобы истребить нас.
Замора озадаченно посмотрел на Голда.
– Ладно, пошли отсюда. Нам здесь больше нечего делать, – буркнул Голд.
Толпа на улице росла, и любопытные все больше напирали вперед, пытаясь заглянуть в окна кафе. Мэр, освещенный многочисленными юпитерами, все еще что-то рассказывал репортерам.
– Что теперь? – спросил Замора. – В Центр Паркера – опросить свидетелей?
Голд посмотрел на толпу.
– Сначала домой. Хочу принять душ. Похоже, будет тяжелый день.
– Мне идти с вами?
– Нет, встретимся в Центре Паркера.
Мужчины разошлись. Как раз в этот момент в толпе началось оживление, море людей раздвинулось, пропустив вперед Джерри Кана и его единомышленников, громко скандирующих: «Никогда вновь! Никогда вновь!» На носу Кана красовалась широкая белая повязка. Он продолжал энергично кричать.
– У евреев хорошая память, господин мэр! – Он потрясал кулаком перед мэром, прерывая его речь на полуслове. – Мы никогда не забудем тех, кто смазывает кровью евреев мотор своей политической машины!
Репортеры повернулись спиной к мэру и бросились к Кану со своими микрофонами. Член муниципального совета Оренцстайн умудрился выглядеть одновременно потрясенным и довольным. Гунц куда-то испарился.
– Все вы! – орал Кан, указывая на окружавших мэра людей. – Вы все виноваты в этой бойне! Все вы замешаны в этом! И это вам не сойдет с рук!
Долли Мэдисон рванулся вперед.
– У ваших людей есть оружие, – сказал он Кану. – Мы этого не потерпим. Нужно быть осторожнее.
– Пошел ты к черту! – прорычал Кан. – Если полиция не может нас защитить, мы прекрасно защитим себя сами. Хватит терпеть ночные убийства! Хватит с евреев! Никогда вновь! Никогда вновь!
Он повернулся к своим спутникам, взмахнул рукой, и они уже вместе продолжили скандирование.
Зажужжали камеры, техники дали максимум освещения на место конфликта.
– Мы не можем позволить вам носить оружие, – настаивал Долли Мэдисон.
– Ну так попробуй отнять его у нас, – с вызовом ответил Кан, сверкая глазами. – Покажите миру, что полиция Лос-Анджелеса делает с евреями, пытающимися защитить себя. Покажите миру, как относятся к евреям в Лос-Анджелесе!
Долли Мэдисон застыл, смущенный. Через плечо он окинул взглядом представителей прессы.
– Подождите здесь! – прошипел он Кану, повернулся на каблуках и направился к Гунцу, чье лицо напоминало застывшую неподвижную маску.
Кан сделал знак соратникам, и они, обогнув толпу, встали за полицейской желтой лентой на расстоянии пятнадцати футов друг от друга с ружьями в руках.
– Эй, дядюшка Айк! – обратился Кан к Голду. – Этот полицейский не такой напористый, как истинный еврей. А ты просто бьешь человека по морде.
Голд покачал головой.
– Ты придурок, Кан. Мотай отсюда и не мешай нам делать нашу работу.
– Если бы вы делали свою работу, как это положено, нас бы здесь не было. Сегодняшний день не отличается от других. Мы, евреи, всегда больше страдаем от полицейских, вместо того чтобы чувствовать себя в безопасности. Что ты думаешь по этому поводу, дядюшка Айк?
Голд уставился на перевязанный нос Кана.
– Выглядишь ты не здорово, приятель. Может, прибавим еще и костыли?
Кан ухмыльнулся.
– Камеры работают, Голд. Свою лучшую работу ты совершаешь почему-то под покровом ночи. Или под действием травки?
Голд уже начал приближаться к Кану, когда между ними возник Долли Мэдисон.
– Мистер Кан, – задыхаясь, сказал он. – Согласно чрезвычайной ситуации, возникшей в городе в данное время, мэр и начальник полиции разрешили вам оставить оружие при том условии, что оно будет незаряженным.
– Какой прок от пустой пушки? – заорал Кан.
Долли Мэдисон нервно мигнул.
– Это удобно для полиции. Я надеюсь, мы можем сотрудничать. Вы и полиция не должны спорить по поводу оружия.
Кан уставился на него, а затем разразился громким смехом и повернулся к Голду.
– Дядюшка Айк, ты слышал, что он сказал?
Голд резко повернулся и зашагал прочь. Он услышал, как Долли Мэдисон говорил Кану, что они могут дать совместное заявление прессе и скооперировать усилия в расследовании.
И ехидный смех Кана в ответ.
Голд продрался сквозь толпу, отыскал свою машину, вставил ключ в зажигание. Проехав три квартала от места происшествия, он заметил, что утреннее движение перетекало неторопливо с улицы на улицу, словно не было в кафе Гершеля пролившейся на пол крови. Голд, как всегда, поразился, как мало кругов идет от камня, брошенного в пруд, которым представлялся ему Лос-Анджелес. Город был слишком большим, слишком децентрализованным, чтобы пытаться разделить его еще больше. Кажется, именно этого и хотел убийца.
Голд открывал дверь квартиры, когда свернутая газета просвистела в воздухе и шлепнулась к его ногам. Генфис, пекинес миссис Акерманн, живущей в соседней квартире, залился злобным лаем. Разносчик газет, (очень хорошо сложенный, около тридцати лет, в шортах и рубашке с длинным рукавом, пробегал мимо него по узкой дорожке, огибавшей двор. Он, видимо, не заметил Голда, потому что, когда Голд обратился к нему, вздрогнул.
– Поздновато бежите сегодня?
Разносчик уставился на Голда и ничего не сказал.
Голд подошел к нему поближе. У парня на лице красовались свежие царапины.
– Какие-то проблемы, не так ли? – спросил Голд.
Разносчик газет смутился. Он молчал и пялился на Голда.
– Вы американец? – поинтересовался Голд. – Говорите по-английски?
Парень кивнул.
– Слышите, как та собака лает? – Голд указал на активно погавкивающего пекинеса. – Из-за вас эта собака лает каждый день, потому что вы все время бежите по двору. Миссис Акерманн попросила меня поговорить с вами, потому что я ее сосед и потому что я полицейский. Так что сделайте нам обоим одолжение и не бегайте в нашем дворе – и не швыряйте так газеты, договорились?
Разносчик молчал.
– Договорились? – повторил Голд.
Разносчик медленно кивнул.
– Да.
– Замечательно. – Голд повернулся к нему спиной и подобрал свои газеты. Он зашел в квартиру и захлопнул дверь перед парнем, который молча смотрел ему вслед.
В квартире тихо играло радио. «Мили по Европе», 1962 или 1963 год. Семнадцатилетний Тони Уильямс на ударных.
