– Уэнди, уж не думаешь ли ты, что твой старый...

– Папочка, я слишком хорошо тебя знаю. Обещай мне.

Голд взглянул на нее поверх сигары.

– Тебе адвокатом бы быть.

– Обещай!

Голд махнул рукой.

– Хорошо. Я никогда близко не подойду к этой маленькой вонючке. Обещаю.

– Честное слово?

– Богом клянусь. Жизнью моего внука. Официант принес Уэнди белое вино. Она попробовала, потом опять обратилась к отцу:

– Это одна причина, почему я хотела встретиться с тобой. Но есть и другая.

Голд сделал большой глоток пива, негромко рыгнул.

– Пли, Пирожок. – Он лукаво улыбнулся ей, как улыбался, когда она была маленькой. – В полиции так говорят. Пли.

– Я еду в Израиль.

Голд вылил остатки пива в свою кружку.

– Здорово, детка. Сам всегда хотел съездить. Когда едешь?

– Сегодня ночью. Мы летим до Нью-Йорка, потом из Нью-Йорка до Тель-Авива.

– Кто «мы»? Кто едет с тобой?

– Джошуа и я.

– Долгий полет для такого малыша. Ты уверена, что с ним все будет в порядке?

– Ну, он молодец. Я за него не волнуюсь.

Голд пожал плечами, поднес к губам кружку с остатками пива.

– Ты мать, тебе видней. А когда вернешься?

Уэнди перевела дыхание.

– Мы не вернемся, папочка.

Голд опустил кружку.

– Не понял, Уэнди.

– Я уезжаю в Израиль. Эмигрирую. Я воспользуюсь правом, данным мне от рождения. Я еврейка. Я приму израильское гражданство. И Джошуа тоже. Мы едем домой.

Пораженный, выбитый из колеи, Голд не находил слов. – Ты... ты не сделаешь этого.

– Почему?

– Потому что... потому что ты американка.

– Голда Мейр тоже была американкой.

– Это не то.

– Почему не то?

– По рождению она иностранка. Голда Мейр родилась в России.

– Папочка, все евреи, родившиеся не в Израиле, иностранцы.

– Что сказала твоя мать? Что думает об этом Эвелин?

Уэнди закурила новую сигарету. Упрямо сжав губы, посмотрела на отца.

– Она против, изо всех сил против. Чтобы ты мне сейчас ни сказал – я все уже слышала от мамы и Стэнли. И не изменила своего решения.

Голд заикался от злости. Он не помнил, чтоб когда-нибудь так сердился на дочь.

– Уэнди, это безумие. Какого черта ты будешь делать в Израиле? Одинокая женщина с ребенком. Не обижайся, но ты дитя Беверли-Хиллз. Мы все очень любим тебя, окружали заботой, баловали. Что ты собираешься делать в Израиле? Вступишь в киббуц? Станешь фермершей? Поля будешь обрабатывать? Ты обломаешь ногти, от солнца появятся морщины. А как ты будешь воспитывать Джошуа? Как коммунисты?

Она засмеялась, ласково покачала головой.

– Папочка, папочка. Я не вступлю в киббуц. Ты помнишь Лори Фрэнкель? Мы вместе учились. Так вот, у нее магазин подарков в Иерусалиме. Обслуживает в основном христиан-паломников. Она открывает новый филиал, недалеко от Вифлеема, я буду там вести дела. Если повезет, выкуплю магазин, стану компаньоном.

– Я помню Лори Фрэнкель, – сказал Голд. – Она старая дева?

– Папочка! Она замужем за израильским летчиком. У них двое детей. Как видишь, Джошуа будет с кем поиграть.

Голд откусил мокрый кончик сигары, уставился на нее.

– Ты все это затеяла из-за того, что стряслось с тобой?

Уэнди старалась не смотреть на него. Она погасила вновь закуренную сигарету, пригубила вино.

– Наверное, и поэтому...

– Эта скотина Хоуи! – воскликнул Голд. Люди за соседними столиками уже оборачивались на них. – Уэн, не позволяй этой гадюке разрушить твою жизнь.

– Дай же мне кончить, папочка. То, что случилось той ночью, конечно, ужасно. Это поразило меня. Испепелило ту золотую клетку, в которой меня держали всю жизнь. Ты говоришь, вы баловали меня, нянчились, цацкались со мной. Увы, ты прав, но не гордись этим, я думаю, ты, мама и Стэнли оказали мне плохую услугу. Роковую. Я и представить себе не могла, что на свете существуют такие подонки, тем более не могла представить, что муж приведет их в мой дом, что они будут бить и насиловать меня, угрожать жизни моего ребенка. Я думала, что «Девятичасовые новости» такая же выдумка, как саблезубые тигры из «Страны Оз». Теперь я поумнела. Я столкнулась с реальностью. Я рада, что живу теперь не в стране чудес. Но приходится платить большой ценой. Я больше не чувствую себя в безопасности. Нигде.

– Те гады никогда....

– Не желаю слушать, папочка! Я не позволю втянуть меня в это. Я уезжаю отсюда. Из города. Из страны. Я хочу понять, что действительно ценно в этом мире. Я вижу, что мама попалась в сети, расставленные американскими богачами. Чтобы жить, она должна приобретать вещи. У нее есть золотая карточка «Америкен экспресс» – значит, она существует, она кто-то. А кого я выбрала в мужья? Дальше идти некуда. Человечишко, не способный защитить семью от себя самого, не то что от других. – Она постукивала ногтем по бокалу, как молоточком по металлофону. – А я? Что-то не ладно со мной, если я выбрала такое ничтожество.

Голд молчал, не смел взглянуть на нее.

– И мой отец. Более нежного мужчины я не знаю, – прошептала она. – Но он так любил кого-то, а она умерла на его руках. И теперь он не способен выразить свою любовь иначе, как убивая других людей.

Голд заплакал. Закрыл лицо руками, чтобы скрыть краску стыда на щеках.

– Мне жаль, папочка, но я должна покинуть это место. Это Вавилон. Это место не для меня. И не только из-за того, что случилось со мной. А с тобой, что случилось с тобой? История Убийцы с крестом потрясла меня. Ненависть пропитала эту страну. Это неизлечимо. Нация больна, больна горячкой, и эпидемия может вспыхнуть в любом месте, в любую минуту. – Она вздохнула, рассеянно поправила серебряную цепочку на шее. – Может, некоторые люди просто не годятся для этого общеамериканского салата, не могут вариться в общем котле, или какое там название придумали социологи на этой неделе. Может, некоторые просто не могут ассимилироваться, стать частью толпы.

В окно стучал дождь.

– А может, дело во мне, папочка. Я больше не знаю, кто я. Я еду в Израиль искать себя.

Официант принес шпинат и гамбургер. Взглянул на Голда и сразу же отвел глаза, отошел. Уэнди взяла вилку, нерешительно поковыряла салат.

– Последняя некошерная еда. Даже в самолет подают кошерное. – Она откусила кусочек шпината, задумчиво пожевала. – Честное слово, не думаю, что соскучусь по ней.

Голд отнял руки от лица. Он выглядел ошеломленным, постаревшим. Уэнди перегнулась через стол, коснулась его руки.

– Поедем со мной. Тебя ничто здесь не держит. Ничто. Ты можешь подать в отставку и поехать со мной в Израиль. Ты мог бы открыть сыскное агентство или что-то в этом роде. Эксперты такого класса нужны всюду. Поедем со мной, с Джошуа. Начнем новую жизнь вместе.

Голд долго думал, потом покачал головой.

– Я не могу, Уэнди. Я лос-анджелесский коп. Это я знаю точно. Я уезжаю в соседний штат, к реке, и мне не сидится там, не терпится вернуться, потому что это слишком далеко от дома. Я брожу как потерянный.

– Папочка, ты не можешь вечно патрулировать эти улицы.

Голд слабо улыбнулся.

– Я должен, детка, я должен.

Они попрощались у выхода из ресторана, под навесом, она крепко обняла его, прошептала: «Пожелай мне удачи» – и ушла, заторопилась скорей спрятаться от проливного дождя. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Потом поднял воротник, чтобы защитить лицо от южно-калифорнийского зимнего ветра, и прошел с полквартала пешком, до винного магазина. Купил две литровые бутылки «Джонни Уолтера». Сразу у входа в магазин был платный телефон. Он бросил монетку, набрал номер.

– Линия любви, – ответил женский голос с придыханием, растягивая слова.

Голд удивился, помедлил секунду.

– Я хотел бы поговорить с девушкой, которую называют Пышка.

– У нас три Пышки, – голос источал сладость, – Пышка Джонсон, Пышка с Кремом и Пышка Сантос.

– Сантос.

– Боюсь, сейчас она занята. Оставьте, пожалуйста, свой номер. Она скоро вам перезвонит. А может, вас интересуют другие Пышки?