– Гордился?

Оба засмеялись.

– Это еще почему?

– Сам не знаю. Может, потому, что лучшего пианиста я не слышал. Может, потому, что ты был такой упорный, все гнул свою линию. Чертовски упорный, стойкий еврей, сидящий на игле.

Ред засмеялся опять, чуть смущенно.

– А может, просто потому, что ты еврей.

Голд поднес кружку к губам. Ред рассеянно потирал руки.

– Знаешь, порой думается, сидел-то я за то, что держал язык за зубами. Ведь стоило лишь заложить нескольких парней, и я гулял бы себе преспокойно на свободе, кололся и все такое. Но пусть я повел себя как форменный осел, пусть мне и тридцати пяти не было, а я уже девять лет просидел за решеткой, зато я могу по утрам, когда бреюсь, не краснея смотреть на себя в зеркало.

– Ты правильно поступил.

– Думаешь?

– Уверен.

В забегаловку, весело переругиваясь, зашли три черных подростка. Ред отпустил им газировку и картофельные чипсы. Один из парнишек вдруг узнал Голда.

– Эй, я тебя видел по телеку. Ты – коп, что ловит того сукина сына, ну, того Убийцу с крестом.

– Верно.

– И что ты с ним сделаешь, когда сцапаешь?

Голд улыбнулся.

– В порошок сотру.

– Класс! – Ребята поаплодировали Голду и убежали, смеясь.

– Лейтенант, а я и забыл. Как продвигается расследование? – спохватился Ред.

Голд умоляюще поднял руки.

– Ради Бога, Ред. Не спрашивай.

Ред кивнул. Указал на пустую кружку.

– Еще кофе?

Голд покачал головой и достал из заднего кармана пол-литровую бутылку виски. Налил себе, потом пододвинул бутылку Реду.

– Нет, спасибо, лейтенант. Знаешь, одно за другим...

Голд оставил бутылку на столе.

– А играть ты не бросил?

Ред откинулся на спинку стула.

– Ну нет. Бросил. Как и героин. Семейная жизнь отбивает охоту. С шестнадцати лет я играл джаз и с шестнадцати лет кололся. Это был стиль моей жизни – джаз и героин. Я не смог бы их разделить. Чтоб иметь нормальный дом, надо было от этого избавиться, от всего сразу. Теперь все позади. И слава Богу. А то я в давно подох. Те парни говорили правду.

Голд плеснул себе еще виски.

– Все же жаль, что ты бросил играть. Я слышал тебя несколько раз, когда ты уже завязал. Это было здорово.

Ред невесело улыбнулся!

– Да, всем моя игра стала нравиться больше. Всем, но не мне. Меня она не трогала.

Голд понимающе хмыкнул.

– Вот почему я бросил играть. Без героина ничего не выходило, потеряло смысл. Понимаешь, о чем я?

– Думаю, да.

Мужчины посидели молча, оба вспоминали прошлое. Потом Голд сказал:

– Ты был лучшим пианистом в стиле би-боп. Белый ли, черный, наркоман или благополучный гражданин. Никто. Равных Реду Гринбергу не было.

Ред благодарно кивнул.

– А я слышал и Гарленда, и Пауэлла, и Тайнера. Ты бил всех. Однажды на закате я слушал тебя, ты был тогда с Минтом Джулепом. Тем вечером ты играл одну штучку... Такое чувство я испытывал мальчиком в синагоге, пел кантор, и казалось – есть еще что-то большее, чем просто ты и он. Вот что я почувствовал той ночью. Как будто играл кто-то еще, ты, старый, славный «Стейнвей» – и еще кто-то. Ту ночь я никогда не забуду.

Толпы гуляющих на пирсе редели, закрывались киоски, опускались со стуком ставни, гасли огни. Легкий бриз тронул воду, запах моря усилился, что-то тоскливое, ностальгическое чудилось в нем.

– Мы с Глэдис каждое воскресенье ходим в комптонскую церковь. Тамошний священник все приставал ко мне, чтоб я аккомпанировал их хору. Я отказался. Не лежит душа.

– Ты сменил веру?

– Не совсем. Глэдис понимает. Она-то истовая христианка. А я туда хожу вроде как на прогулку. Преподобный обожает меня. Когда в я ни пришел – он в свинячьем восторге. Еще бы, джазист, еврей, вдобавок на игле сидел – а превратился в аккуратного, законопослушного человечка. Он себя ощущает Великим Спасителем, чем-то в этом роде.

Голд, попыхивая сигарой, смотрел на потемневший пирс.

– Раньше казалось, – проговорил он задумчиво, – когда буду стариком, по-настоящему разберусь в религии. И про иудаизм подумаю, про все. Теперь я состарился, и понимаю, что был не прав.

– Не помню, когда последний раз был в храме. Наверное, на отцовских похоронах.

– А я на прошлой неделе, на бар мицва.

– Какой-нибудь родственник?

– Сынишка моей экс-супруги.

Ред взглянул на него, потом быстро отвел глаза. Наступило долгое, полное значения молчание. С пирса доносилась дурацкая музыка.

– Ты... Ты помнишь, – начал Ред неуверенно, – та девчонка, певичка, что умерла, и ты был в той квартире...

– Не просто певичка, – сказал Голд ровным голосом.

– Недавно я настроился на джазовую волну – Глэдис этого терпеть не может – передавали, запись Минта Джулепа. Это было написано для нее. Знаешь, «Синий ангел»... Понимаешь, о чем я?

Голд кивнул.

– Позволь мне сказать, лейтенант. Не хочу ворошить прошлое, но, когда все это стряслось, многие ребята думали, что ты убил ту девушку, но я никогда не верил сплетням. Я-то знал. Я знал, ты ее любил. Ты бы ее пальцем не тронул.

Бриз утих, перешел в мертвый штиль. В заливе, далеко-далеко, будто на луне, лязгал бакен. Голд подлил себе виски.

– Красивая вещь «Синий ангел», – сказал Ред.

Голд постукивал пальцем по кружке. Ред привычным движением потирал руки. Глэдис вышла из кухни. Ее сердитые черные глаза устремились на Голда.

– Послушай-ка, давно пора закрываться. А из-за бутылки мы можем потерять лицензию.

– Я коп, Глэдис. Не беспокойся.

Бормоча себе под нос ругательства, она вернулась в кухню.

– Не обращай внимания. Она просто присматривает за мной. И так всю дорогу.

– Пора идти. – Голд встал. – Скажи, Ред, сколько времени?

Ред, озадаченный, взглянул на запястье Голда.

– Не знаю, лейтенант.

Голд поднес часы к его глазам.

– Ровно полночь.

Ред не ответил.

– Господи Иисусе, Ред. Мы треплемся больше трех часов.

Ред долго смотрел на него. Потом кивнул.

– Верно, лейтенант. Ты здесь с...

– С восьми сорока пяти.

– Верно. Восемь сорок пять. Точка в точку.

– Откуда ты знаешь? Ведь ты не носишь часов.

– Глэдис носит.

– Она вспомнит, когда я пришел?

– Я напомню.

– Договорились?

Ред опять кивнул.

– Иногда она забывает, что старые друзья сделали для нас. Я ей напомню. Обо всем.

– Скорее всего, это не понадобится.

– Неважно. Мы славно протрепались эти три часа.

Голд взглянул на плакаты по стенам.

– Может, в следующий раз чего-нибудь съем.

– За счет заведения, лейтенант. Постараюсь подать свиные окорочка. Как твоя мамочка готовила.

Они засмеялись.

– Шалом, Ред.

– Шалом, лейтенант. Береги себя. Этот Убийца – настоящий Дьявол.

Стояла глубокая ночь, душная и тихая. Океан лизал сваи, ласково, как собака зализывает рану. В конце пирса Голд нашел открытую телефонную будку и позвонил в Центр Паркера. Его соединили с Долли Мэдисоном.

– Ну как? – спросил Голд.

– Пока все о'кей. Плюнь через плечо. Ты дома?

– Нет. Не смог заснуть, представляешь? Вертелся, вертелся, как юла. Не мог успокоиться. Пришлось выйти. Поехал на взморье. Походил. Зашел повидать старого знакомого на причале. Все сидели, перебирали, то да се. Полегчало.

– Лучше средства не придумаешь, – сказал Мэдисон заботливо, в восторге от столь доверительного тона. – Прочищает мозги.

– Точно.

– И все-таки тебе надо попытаться немного поспать.

– Прямо сейчас еду.

– Здесь я все держу под контролем.

– Уверен, так оно и есть, капитан, – серьезно сказал Голд. – Полагаюсь на тебя. – Он буквально видел, как просиял Долли на том конце линии. – Но, капитан, сразу звони мне, буди, если что-нибудь случится.

Голд медленно поехал по автостраде на восток. Дело сделано, спешить больше некуда. Отказал кондиционер, из него выходил только горячий воздух, пришлось опустить стекла на всех окнах, легкий ветерок продувал салон.