— ДА НИЧЕГО там не того… не разберешь. — Виктор стоял боком в дверях столовой, без сюртука, в подтяжках. Он глядел и досадливо морщился на стенные часы и переставлял карманные. — А черт! Вот замотался, часы теперь стали — дьявол их… Да вчера ж тебе говорил — вот как к свиньям все за… за… черт его знает, — и Виктор завертел в воздухе кулаком с часами и зло, без терпения, глядел на Груню. — Не знаю, одним словом, — и Виктор вышел, и Груня слышала: возился, бросал что-то и с силой пинком толкнул стул.

Крики с улицы, и не визгливые, а густо поют будто. Груня вскочила, накинула шаль, побежала. Фроська туда же.

— Тебя куда несет! — крикнул Виктор в спину, как поленом стукнул.

Фроська на месте свернулась, платком полморды закрыла и перевивается вся.

— Марш в кухню! — крикнул Виктор и пошел по коридору. — Тебе чего, дуре, надо? Тебе чего понадобилось? Фроська дернула плечом.

— Подрыгай мне! Подрыта какая, скажите. Ее там не хватало. Фроська повернулась к окну.

— Сапоги!.. — крикнул Виктор. — С вечера! С вечера, дура, валяются!

Фроська шагнула, подняла с полу Викторов ботфорт.

— То-то! — Виктор пошел к себе, но в это время дверь распахнулась, и Груня торопливо вбежала, красная, и лицо все в радости и головой кивает, будто с веселым сюрпризом.

— Витечка! Народу! Поют, ходят, как на Пасху прямо. Ой, один смешной, понимаешь!

И Фроська из кухни высунулась, сапог на руке надет. Виктор стоял вполоборота.

— Мерзавцы! Орут, мерзавцы! — крикнул Виктор. Груня брови подняла. — Жидам царя продали! — крикнул во всю глотку Виктор, ушел к себе, хлопнул дверью, хоть не очень.

Виктор сел на стул среди комнаты, слушал, идет ли Груня. Не идет.

— Тьфу! — плюнул Виктор со всей силы в обои перед собой. Встал, вышел в прихожую, лазил по карманам шинели, глядел чуть вбок. Платок достал — все злой рукой — пальцы нащупали конфету, и с платком вместе пихнул в карман шаровар, в самый низ. Ушел к себе.

В квартире было тихо, и слышно было, как подымались голоса в улице.

— Уря-я! — передразнил Виктор. И вспомнил, как Сеньковский кривлялся на еврейский манер: «Долой самодержавию и черту оседлости!»

Виктор скрестил руки, вцепился пальцами, и вдруг истома выгнула спину, и Виктор вытянулся на стуле, голову за спинку, и дохнул едва слышно сквозь зубы:

— Ре-ежь!

И вдруг оглянулся на Грунины шаги за дверью. Виктор вскочил, открыл двери и сделал хмурое лицо.

— А знаешь, старика можно устроить. Я уж говорил там… Видел полицмейстершу, просил, обещала. — И Виктор смотрел в глаза Груни, трогал глазами, пробовал.

— Ага! Ага! — говорила Груня, перевешивала Викторову шашку на крайний крюк.

— Да, и скажи, чтоб шинель почистила… и карманы вытрясти… труха всякая.

Виктор еще раз глянул в Грунины глаза, а Груня смотрела на вешалку, обдергивала свое пальто.

— Я думаю, Петру Саввичу надо, — начал Виктор и глядел на папироску, закуривал. Думал, глядит теперь на него Груня или уйдет сейчас, и вдруг над самой головой затрещал звонок.

Виктор кинулся к дверям, толкнул по дороге Груню.

— Кто? Кто, спрашиваю? — и держался за ключ.

— Не отпирай, не отпирай! — шептала сзади Груня. Но Виктор уже вертел ключом, он толчком распахнул дверь, толкнул человека.

— Да чего ты, дьявол, с ума сходишь! — какой-то штатский. Виктор нахмурился, вглядывался. Голос ведь знакомый.

— А тьфу тебя! — и Виктор пропустил мимо себя человека. Маленькая барашковая шапочка сковородочкой сидела на боку, как наклеенная.

— Да, конечно, Сеньковский, — шептал он и протискивался мимо Виктора. Он глазами уж зацепил Груню и протягивался к ней в узком месте. — А красивый, правда? — И Сеньковский состроил дурацкую рожу Груне.

Груня тихо повернулась на месте и пошла в коридор, в кухню.

— Гордая онау тебя, что ли, или не обедала? — говорил Сеньковский в прихожей.

Виктор запер дверь, оглянулся.

— Видал? — Сеньковский мотнул головой к дверям, и дрыгнула шапчонка.

— Штатское у тебя есть? — уж из гостиной говорил Сеньковский. — Нету? Ну-ну-ну, брат! — и Сеньковский размахивал пальцем перед самым носом Виктора. — У нас, брат, чтоб было! А где хочешь, там и доставай. Сейчас, брат, тебе расскажу. — Сеньковский скинул грязненькое пальтишко, кинул вместе с шапчонкой на диван, на подушку — Груня кошечку вышивала. — Водка есть? Без водки этого дела не разберешь. — И Сеньковский прошел в столовую. Там на скатерти стояли еще неубранные тарелки.

Виктор все смотрел на пиджак, на короткие рукава, на синюю рубаху под пиджаком, не мог до конца признать Сеньковского.

— Мадам Вавич, — крикнул Сеньковский в коридор, — пожалуйте непременно, я вам сюрприз принес.

— Груня, Груня! В самом деле, иди! Очень необходимо! — крикнул Вавич.

Фроська шаркала по коридору в опорках.

— А чего изволите, барыня велела спросить, — и Фроська вдруг фыркнула: узнала Сеньковского.

— Водки нам подай, — говорил Сеньковский, — не обхохочись, дура, — и сделал Фроське гримасу.

— Да, да! Водки живо, — говорил Виктор.

— И дворника позови, — Сеньковский отхлебнул из стакана. — Ну иди же, черт тебя. Дело вот какое, — Сеньковский прикрыл двери за Фроськой, — видал, какую блевотину тут жиды развели?

— Ну? — Виктор глядел, как прихлебывал водку Сеньковский.

— Ну, так сегодня же ночью сдачи! В Киеве герб сорвали, наш русский герб. Чего смотришь? — Сеньковский стукнул пустым стаканом и густо сплюнул на пол. — Да прямо сказать — трепануть жидов. Приказ тебе передаю, понял? Чей? Дурак! Чей? Мой приказ.

— Как то есть?

— А так то есть: выбить жидов так, чтоб сто лет вспоминали. Жидов… и жидовок.

Сеньковский налил второй стакан и пощелкал ногтем по пустому графину — отвечаешь?

— Жидовкам можешь пузо пороть вот от сих пор — во по сие время! — и Сеньковский чиркнул себя пальцем. — И кишки можешь на руку наматывать, — и Сеньковский завертел кулак, наматывал.

Но в это время распахнулась дверь, и Груня втолкнулась, стала и выпученными глазами глядела на Сеньковского, бледная, и двигала без слов открытым ртом.

— Что? Ты что сказал? — дохнула Груня и хрипло и на всю комнату.

— А что, под дверьми подслушивали? Больно стало? — Сеньковский держал стакан у груди, развалился на стуле, глядел снизу на Груню. — А есть и женщины, что кусаются. В кровь, как щуки. Спросите вот хоть… — и он кивнул на Виктора.

Груня вдруг зарделась, сразу. И Виктор не узнал лица — крашеное.

— Сволочь! — крикнула Груня и плюнула в лицо Сеньковскому. Он дернул рукой, расплескал стакан.

— Грунечка, Груня, — бросился к ней Вавич, — он врет, он врет, все врет.

Груня толкнула Виктора и стремглав выбежала из столовой.

— Про жидовок, говорю, врет, — бормотал Виктор в коридоре, — Грунечка!

Груня пролетела в кухню, вся красная еще, стала у плиты, снимала и хлопала крышками кастрюлек, спички схватила, опять положила.

— Груня! Аграфеночка! — говорил Виктор шепотом. — Грушенька, ты слушай, Грунюшка, я скажу что, слушай. Груня смотрела на плиту, мигала широкими глазами.

— Да Аграфена! — дернул за плечо Груню Виктор. Черная дверь хлопнула.

— Вот привела дворника. — Фроська вошла в кухню, а дворник топал у дверей, обтирал ноги.

— А ну сюда, сюда! — кричал Сеньковский из столовой. — Давай сюда дворника.

Виктор выскочил из кухни.

— Идем!

Дворник снял шапку, застукал сапогами по коридору.

Сеньковский закрыл за дворником дверь.

— Ты вот что, ты доставить должен сюда, вот через полчаса, чтоб было, — Сеньковский ткнул пальцем в часы, — фуражку вольную, штаны и свитку там или пальтишко, вот на господина надзирателя. Понял? — Сеньковский двинулся к дворнику. — И смотри мне, сукин сын, чтоб ни гу-гу! А то знаешь! — и Сеньковский вдруг дернул лицо вперед, и дворник шатнулся назад. — Шкуру с живого сдеру. Пшол!

Дворник пятился боком в закрытую дверь.