— Куда это ты так? — осторожным голосом сказал Андрей Степанович, и укоризна в глазах: скорбная укоризна.

— В столовке… собранье, — Санька прихлебывал из горячего блюдца.

— Так! — Тиктин внимательно стал набирать на ножик масла. — Это что же? Общественный протест? — Тиктин не спеша намазывал хлеб. — Резолюции?

— Один говорить будет… — Санька не глядел на отца, налил второе блюдце.

— Вот вчера, — голос у Тиктина стал на ноту, на общественную ноту, он повернулся и говорил в буфет, — вот вчера тоже один говорил и… пятнадцать человек молчало. Пятнадцать холуев! — вдруг крикнул Тиктин, обернувшись к Саньке.

Санька от блюдца, снизу, глядел в нахмуренные брови, и усы приподнялись, ненавистная горечь здесь, у ноздрей. Санька глядел не шевелясь.

— Холуев! — крикнул на Саньку Тиктин ругательным голосом. — Честь имею представиться, — и Тиктин ткнул горстью себя в грудь и поклонился над столом.

Санька выпрямился, сделал серьезное, осторожное лицо.

— Да, да, — на всю квартиру говорил Тиктин, — в числе подлинных холуев его превосходительства.

Анна Григорьевна в капоте вошла, она глядела то на Саньку, то на Андрея Степановича, мерила глазами: кто на кого?

Горничная на цыпочках прошла по коридору.

— 

Fermez la porte![9]

— сказал Андрей Степанович, кивнул на дверь.

Санька быстро вскочил, запер дверь, сел на место.

— Ты это про вчерашнее? — тихо спросила Анна Григорьевна.

— Это сегодняшнее! — снова криком сказал Андрей Степанович. — Сегодняшнее! Вчерашнее! Трехсотлетнее! А там, — Тиктин тыкал со злобой большим пальцем за стену, — там идиоты помещичьим коровам языки режут!

Анна Григорьевна глядела в поднос.

— Чего глаза таращишь! — кричал Андрей Степанович. — Да, да! И жгут хлеб! Жгут дома! Красный петух. Дребезг.

Андрей Степанович обвел весь стол яростными глазами и перевел дух.

— А тут они, — Тиктин кивнул на двери, — они ведь в солдатских-то шинелях. Они тебе же башку прикладом разворотят.

— В Николаеве, говорят, не стреляли, — Санька глядел, как вдруг всем телом задохнулся отец.

— Говорят! — Тиктин весь красный спешной рукой полез в боковой карман. — Авот! Очевидцы! — И Тиктин совал через стол прямо в Саньку развернутый листок бумаги. — Пожалуйста-с!

Санька взял листок, бегал глазами по лиловым расплывчатым буквам.

— Вслух читай! — крикнул Тиктин.

«Тов��рищи рабочие! — прочел Санька. — Вчера 11 числа на Круглой площади…»

— Одним словом, баррикада, стрельба, и трое наповал! — перебил Тиктин. — Дай сюда! — Он потянулся, вырвал листок у Саньки. — И когда мерзавец в генеральских погонах тебя выпроваживает за уши, — Андрей Степанович с шумом переводил дух, — то действительно ты знаешь… что за спиной у тебя…

Горничная приоткрыла дверь.

— Александр Андреич, к вам это.

Все смотрели на дверь, Санька вскочил, и в это время в дверь постучали.

— Войдите! — приказательно крикнул Тиктин.

— Я же не одета! — сказала Анна Григорьевна, но Санька уж открыл дверь. Ровно посреди дверей стоял в пальто, вытянувшись во весь рост, Башкин. Он стоял колом, притиснул руки к бокам, запрокинулся весь назад. Санька держал за ручку открытую дверь, хмурился, нетерпеливо вглядывался в Башкина.

Минуту все молчали. Башкин смотрел по-солдатски прямо перед собой и не двигался.

— Что за аллюры? — наконец крикнул Тиктин и вскинул назад голову.

— Вы сами, — начал выкрикивать Башкин, — просили меня разыскать вашу дочь Надежду.

— Теперь уж… — зычно перебил Тиктин.

— Теперь уж, — еще выше крикнул Башкин, — теперь уж она не там, где вы думаете.

— Да, да! — вдруг встала Анна Григорьевна, стул откатился, стул стукнулся в буфет. Анна Григорьевна прижимала к груди недопитый стакан. — Ну! Ну! — Анна Григорьевна короткими дышками ловила воздух.

— Вы что же, — привстал Андрей Степанович, — шпионили, что ли? — он свел брови и вставил в Башкина взгляд.

— Это вы про лестницу? — Башкин все стоял в солдатской позе и рапортовал, лаял. — Я догонял ее по вашей сильной просьбе и в те двери не вхож. Если вам не угодно, — выкрикивал без остановки Башкин, — я ухожу. — И он повернулся на месте.

— Стойте, стойте! — как вспыхнул голос у Анны Григорьевны, и Санька рванулся, дернул Башкина за плечо, и он, раскидывая ногами, вкатился в комнату. Он ухватился за стол, чтоб не упасть.

— Что за гадость! — кричал Санька.

— Господи, Господи! — повторяла Анна Григорьевна, она бросилась к Башкину.

— Молчать все! — и Андрей Степанович стукнул ладонью по столу. Стало на миг тихо. Башкин выравнивался. Андрей Степанович взял его крепко за пальто за грудь.

— Без кривляний и фокусов можете вы говорить? — и он коротко тряхнул Башкина за пальто.

— Пустите, пожалуйста, — обиженным голосом заворчал Башкин. — Я никак не хочу говорить. Пустите, пожалуйста, мое пальто, я хочу отсюда уйти. Что за манеры в самом деле?

— Брось, — задохнувшимся шепотом сказала Анна Григорьевна. Она отвела руку мужа. — Идемте, идемте! — и Анна Григорьевна за рукав стремительно потащила Башкина прочь, вон из комнаты, дальше по коридору. Она втащила его в Надину комнату и на ходу захлопнула дверь.

— Ради Бога, скорей, скорей! — Анна Григорьевна обоими глазами поднялась к Башкину и старалась раньше высмотреть все, что он знает, пока не сказал. Она пробиралась дальше, дальше в глаза Башкину, и Башкин не мог поглядеть в сторону. — Ну? — выдыхала Анна Григорьевна.

— Арестована она, — обиженным голосом сказал Башкин.

— Где? — Анна Григорьевна не отцеплялась от глаз Башкина.

— Не знаю. — Башкин оторвал глаза, глянул вверх, и глянул грустно, раздумчиво.

— Где? — Анна Григорьевна держала его за лацканы пальто, тянулась вверх. — Где?

— Да серьезно же не знаю! В участке каком-нибудь, — говорил вверх Башкин, — а может быть, в тюрьму повели. Кто их знает, какой там у них порядок.

— Как узнать? Говорите! Башкин! Я вас умоляю! Ну-ну-ну!

— Ну, милая! — Башкин поднял брови, и оттопырились губы. — Ну кто же может? Товарищи ее, что ли. У них там ведь все известно… передачи там всякие… Да, у товарищей, у товарищей! — Башкин смотрел добрыми глазами и мягко кивал головой.

— Кто же, кто же! Ведь я их не знаю! — Анна Григорьевна судорожно трясла головой. — Я ничего, ничего про нее не знаю, не знаю. Говорите, говорите! — шептала она и глядела в глаза Башкину — по ним плавала, раскачивалась доброта. Сочувственная. Теплая. — Говорите, — вдруг крикнула Анна Григорьевна, сильно дернула Башкина вниз. И тяжелые шаги по коридору заспешили на крик. Башкин вывернулся. Он в дверях прошел мимо нахмуренного Андрея Степановича.

— Что такое? — раздраженно спрашивал Андрей Степанович. Легонько щелкнула входная дверь.

— Надю арестовали, Надю арестовали, — говорила Анна Григорьевна, она прорывалась в коридор мимо Андрея Степановича.

— Толком говори, толком! — удерживал ее Тиктин. Анна Григорьевна искала глазами Башкина.

— Да говори же толком, — поворачивал ее к себе Андрей Степанович.

— Саня, Саня где? — озиралась Анна Григорьевна; она нашла глазами вешалку: ни шинели, ни Санькиной шапки не было. — Иди, иди сейчас же! — говорила Анна Григорьевна и притоптывала ногой. — Да иди же! Иди! — вдруг зло толкнула Тиктина Анна Григорьевна. — Сейчас же! Да иди же ты! — и вдруг повернулась и бросилась к вешалке. Она сорвала свое пальто. Андрей Степанович, подняв брови, топтался возле.

— Да скажи, ей-богу, толком же…

— Убирайся! — оттолкнула его Анна Григорьевна.

Разойдись!

ВИКТОР проснулся среди ночи: очень больно врезался в шею воротник, а снилось, что кто-то обнимал, давил шею, и нельзя было вырваться. Спустил впотьмах ноги с постели, и стукнулся об пол полуснятый ботфорт. И Виктор нахмурился, по-деловому. Потом глядел в темноту. Зубки вспомнились, такие остренькие, ровненькие, и будто прикусила что и держит и радуется. И Виктор в темноте вдруг оскалился, стиснул прикус, и поскрипывали зубы. И головой затряс, будто рвет что. Виктор захватил на бедре кожу и сжал до боли, сколько сил, повернул. И сам не заметил, как зубами хрустнул.