— Сейчас, сейчас! — отвечала Наденька на голоса из коридора.

— Ты, кажется, родителя своего… — начал Рыбаков и смеялся шепотом.

— Да брось, не последний, да бери же, — совал Санька рубль. — Вот Кипиани, понимаю, — и у Саньки глаза распялились, он глядел на Рыбакова с ударом, с упреком.

Рыбаков поднял плечо и голову скосил.

— Чепуха это!

— А ты б сделал?

— Зачем? Смысл? — Рыбаков встряхивал, будто что весил на руке.

— Да чего там смысл! Сделал бы? Говори?

— Да он на паровоз с ножиком кинется, я ничуть не спорю. А смысл? — и Рыбаков опять сделал рукой.

— Что ты ручкой трясешь, — кричал Санька. — Смысл! Смысл! Сто двадцать смыслов будет, а тебе не полезть… Да и мне тоже! — и Санька топнул ногой. — Вот ручкой, ручкой, — и Санька передразнил Рыбакова, — ручкой мы помахивать будем, а коли б все, как Кипиани…

— Так что? — Рыбаков глаза прищурил на Саньку. — Так не нагайками, а пушками.

— А мы… а мы и на пушке верхом, да, да — во весь карьер от зайца. — И Санька заскакал, расставив ноги. — Что смеешься? — И Санька сам рассмеялся. — Верно же говорю.

Саньке смех все еще разводил губы.

— Да нет, ей-богу, что за к черту деятельность? Что вы, спросят, делали? А нас, видите ли, били! — И Санька расшаркался перед Рыбаковым. — А что, мол? Недополучили, что ли? — Как пожалуете! — кривым голосом выводил Санька.

Рыбаков пускал дым, улыбался.

— Знали ведь, что бить будут! Знали? — Санька нахмурился, напирал на Рыбакова. — Ну? А вышли? А почему?

— Ну почему? — и Рыбаков откинул голову назад и, сощурясь, глядел на Саньку.

— Я почему? — Санька вытаращился на Рыбакова. — Я вышел потому, — задыхаясь, говорил Санька, — потому, что, значит, боюсь, что вот казаки, нагайки.

— А я вышел потому и думаю, что и другие… и, если хочешь, ты тоже… — с разумительным спокойствием начал Рыбаков и вдруг оглянулся на дверь.

— Да просто хочу узнать, чего он орет, — в дверях стояла Наденька. — Можно? Рыбаков поклонился.

— Да Господи, просто хочу послушать, — Надя оборачивалась назад к Анне Григорьевне. — Ну, хочу тут побыть, что ты как тень… никто меня не съел и не съест. — И Надя уселась боком на стул, закинула локоть за спинку. — О чем это такая громкая дискуссия? — Наденька насмешливо глядела на Рыбакова.

Рыбаков по-гостиному улыбался Наденьке.

— Ну? — сказала Надя, глянула на свои часики, вскинула ногу на ногу и уставилась выжидательно на Рыбакова. — Ну?

— Да какое тебе к черту дело! — говорил, роясь в табаке, Санька. — Учительницей какой уселась: экзамен, подумаешь!

— Да вопрос, собственно, поставлен, — с легонькой улыбкой говорил Рыбаков, кивнул на Саньку.

— Да собственно и не собственно, а какое тебе к черту дело! Санька ломал о коробку спички одну за другой.

— Да чего ты это ершом каким, — начала Наденька с насмешкой и вдруг покраснела. — А впрочем, черт с вами, — она вскочила, стул раскатился назад. Прямыми шагами она прошла в дверь, толкнула на ходу Анну Григорьевну.

— Куда ты, Наденька, куда ты? — слышал Санька из коридора плачущий шепот Анны Григорьевны. — Ну Надя, Надя, Надя! Надя же! Наденька!

Санька высунулся в двери. Он видел, как Наденька, уже одетая, порывисто прошагнула переднюю и хлопнула дверью.

Анна Григорьевна бросилась вслед.

— 

Tiens! Tiens![8]

— крикнул Андрей Степанович, он быстро натягивал пальто. — Я иду!

— Она ведь в слезах пошла, в горе вся! — говорила Анна Григорьевна. — Да иди ты, иди! Да без калош, Господи!

— Сейчас! — Андрей Степанович не попадал в калошу.

К черту!

АНДРЕЙ Степанович бежал вниз по лестнице, едва успел застегнуть нижнюю пуговку пальто, застегнул криво, и пальто стояло на груди кривым пузырем. В ушах еще стоял и настегивал голос Анны Григорьевны: «Да скорей, скорей, ради Бога!»

Тиктин оглянулся вправо, влево, но уже замела все уличная суета: спины, шапки, воротники. Андрей Степанович взял вправо и уж в уме досадливым голосом отвечал жене: а то никуда, что ли? Это на случай, если не догонит.

Тиктин широко зашагал, круто отворачивал вбок палку. Он шел, глядя вперед; расталкивая взглядом прохожих впереди, целясь в далекие лазейки, вон чья-то знакомая спина вихляется — высокая, как пальто на щетке.

Андрей Степанович наддал ходу, он не замечал, что задыхался. Нагонял.

— А черт вас, как вас там, — Андрей Степанович стукнул палкой по плечу.

Прохожий обернулся.

— Ну все равно, Башкин, что ли! — Андрей Степанович сделал нетерпеливую мину. — Не попадалась вам тут Надежда наша?

— А что, потеряли Надежду? — хихикнул Башкин и сейчас же сделал услужливую обеспокоенную физиономию. — А что, она сейчас вышла? Вы ищете? Нет. Во всяком случае она могла только туда, — Башкин мазанул рукой вперед, — только туда пройти, а то я ее встретил бы. А что, ее вернуть?

— Да, да! — Андрей Степанович шел вперед, не глядя на Башкина. — Встретите, скажите, чтоб сейчас же вернулась, с матерью…

— А, нехорошо? Понимаю, понимаю, догоню. Найду, — говорил уж Башкин на ходу. Он зашагал вперед, болтаясь на ходу.

Андрей Степанович видел с минуту еще его голову над толпой. На втором перекрестке Тиктин остановился, одышка забив��ла дыхание.

«Ну куда? — озирался Тиктин. — Бессмыслица. Почти никакого вероятия!» — Тиктин топнул палкой.

— Э, черт! — сказал Андрей Степанович и зашагал тише. «Извозчика, что ли, взять? Болвана этого для чего-то остановил», — злился Андрей Степанович на Башкина.

Андрей Степанович сел на первого извозчика, не рядясь.

— Прямо поезжай! — Андрей Степанович перевел дух. Заметил, что пальто горбом. Перестегнул. Поставил палку между ног, положил обе руки.

Глядел на тротуары, далеко вперед. Моросило. Андрей Степанович насупил поля шляпы.

— А этот идиот, — шептал Андрей Степанович про сына, — как жилец, квартирант какой-то, — и до слез обидно было, чего сын не выскочил и не побежал — «я в одну, он в другую сторону». А эта с ума сходит.

— Направо! — зло заорал Андрей Степанович на извозчика. Кое-кто с тротуара оглянулся. Тиктин насупил брови. Глянул на часы. Половина пятого. В шесть у генерала Миллера, у генерал-губернатора и командующего войсками округа.

«Значит, в половине шестого надо быть в Думе. Даже раньше. Я этот вопрос поставил, — крепко выговаривал в уме Тиктин и в такт словам поматывал головой, — и пускай ерунда, но мы обязаны исчерпать все законные возможности. И тогда — руки развязаны».

Андрей Степанович тряхнул головой и смело глянул в верха домов.

— Стой! Куда! Объезжай!

Извозчик осадил. Смолкла трескотня колес, стал слышен мутный гомон. Не пропускали мимо Соборной площади. Андрей Степанович приподнялся. В сером свете, через туман, он видел — в сером вся площадь.

— Куда прикажете? — обернулся извозчик и тихим голосом добавил: — Кавалерия стоит на площади.

— Объезжай по Садовой.

«Куда я еду?» — Андрей Степанович отдернулся назад и сдвинул брови и вдруг крикнул извозчику:

— На Дворянскую!

«У ней только, у Танечки этой, спросить. А то ведь бессмыслица…» — и Андрей Степанович поднял плечи. С поднятыми плечами он вошел в парадную. «Только разве здесь, если вообще есть смысл».

«Даже комично» — он почти улыбался, когда звонил к Танечке в дверь.

— Простите, Бога ради! Здравствуйте, — Андрей Степанович улыбался в передней. — Я, понимаете…

Танечка не пускала руки Андрея Степановича, отстранилась назад и пристальным взглядом секунду рассматривала лицо Тиктина. Андрей Степанович осекся и растерянно глядел, что это она? И вдруг сильно потянула его к себе, обхватила свободной рукой за шею и крепко поцеловала в щеку над ухом. Пустила руку. Андрей Степанович подымал и опускал брови.

— Ну, раздевайтесь! — сердито сказала Таня. Потом улыбнулась вниз и ушла в двери.

Андрей Степанович остался один. Он секунду стоял с палкой на отлете.