— Эй, вы! Где вы там? Оглохли, что ли?
Нико шагнул к двери. Следом ринулись остальные.
— Уже и встретить некому! — шумел гость. — Ну-ка, живо снимай вьюки, лошади измучились по этому снегу!
Лошади и в самом деле были измождены. От их спин клубами поднимался пар. На гривах и хвостах висели сосульки.
— Ну, как вы? — не поздоровавшись спросил князь у Нико.
— Еле-еле дотянули. На ногах еще стоим, а руки топора не держат.
— Что поделаешь? — вздохнул Амилахвари. — Все мы рабы божьи. По его воле складываются все наши дела, в его руках судьба наша. Неделю назад я выслал вам все причитающееся — и провизию, и деньги с Коциа. Не пробились. С полдороги повернули назад. Да уж лучше бы вперед шли, лучше бы к вам пробивались. Они назад, а тут лавина… И унесла в пропасть всех. И коней, и людей. Чудом уцелел один Коциа. И тот лежит. Трудно сказать, выживет или нет.
Лесорубы, сняв вьюки с лошадей, слушали.
Не очень верили они в страсти, которые расписывал князь. Как раз неделю назад ходил вниз, в селение, их артельный, хотел прикупить мяса. С Васо ходил. Благополучно вернулись, хотя и ни с чем. Снегопады-то только три дня назад обрушились на горы. Но не скажешь же человеку в лицо, что врет он безбожно. Нет, не скажешь. Тем более если человек этот — князь.
На всякий случай артельщики сочувственно качали головами:
— Да, ваша светлость, смерть не спрашивает, когда ей явиться.
— У нее коса всегда наготове.
— Царство небесное погибшим.
Нико молчал.
Князь прошелся, разминая затекшие в седле ноги. Увидел еще теплую, обагрившую снег шкуру:
— Волка подстрелили?
— Да если бы подстрелили! А то парню, — Нико кивнул в сторону Васо, — голыми руками пришлось с ним драться…
— Что так?
— Да старое мое ружье чуть парня не сгубило… Осечку дало! — Нико снова переживал недавнее волнение. — Волк на него, а тут еще кинжал заклинило в ножнах…
— Не заклинило, — поглаживая кинжал, тихо уточнил Васо, — полой бешмета захлестнул…
— Словом, пришлось парню руками…
Князь неожиданно вспылил:
— Здоровые лбы! Волков руками душат, а вовремя подать внести — этого от них не дождешься! Всякую совесть потеряли, не стали признавать ни князей, ни царей. Ну, погодите, я заставлю их харкать кровью! Сровняю аулы с землей, но не дам поднять головы. В такую зиму хороший хозяин собаки не выпустит из дому, а я, князь Амилахвари, сам мотаюсь за податью! Сам!
— Неужто во всех селениях худо со сбором подати? — подал голос Нико: мрачное молчание его артели могло еще больше распалить князя — Есть же богатые аулы!
— Все испоганились, все! — плюнул тот в сердцах. — И грузины, и осетины! Что за время наступило? Все ждут, когда к ним акцизный явится. По совести ничего не дождешься!
— Равнинные села, ваша милость, все-таки состоятельнее. У них поля, пахотные участки. А в горных аулах — одна нужда. Что с них взять? Они сами-то живут впроголодь!
— Впроголодь не впроголодь, а стоило моей плети погулять по их спинам — вот вам и провизия! — Он показал на вьюки.
Поняли артельщики, какое пропитание привез им князь: отнял у таких же, как они, последние крохи.
Представив, как этот самодовольный битюг выгреб остатки зерна и у его стариков — и теперь им вряд ли продержаться до нового урожая, Васо тихо уронил:
— Хороша провизия… Такой чурек поперек горла встанет…
Тихо, едва ли не про себя, буркнул, но князь услышал и всем телом повернулся к артельному:
— Это еще что за бунтовщик? Ты почему, Нико, принимаешь всяких? Чтоб сегодня же его духу здесь не было!
— Ваша милость! — заступился Нико. — Прости его. Молод парень. Откуда уму-разуму взяться?
— Значит, язык укороти ему. Ясно?
— Ясно, ваша милость, ясно…
— И откуда в людях такая неблагодарность? — всплеснул холеными руками князь. — Я их кормлю, пою, а они…
— Все так, ваша милость, — опустил голову Нико. — Только, когда два месяца люди на пустой похлебке, не мудрено обозлиться…
— На пустой похлебке, говоришь? Значит, этот на пустой похлебке волка задушил? — Не поворачивая надменной головы к лесорубам, князь медленно процедил сквозь зубы: — Вдолби ему в пустую башку, пусть язык за зубами держит, иначе и с него самого, как с волка, спущу шкуру!
Васо так сжал кулаки, что ногти впились в ладони. Артельный предостерегающе кашлянул, потом осторожно заговорил:
— Все это хорошо, ваша милость, только нам бы расчет…
— Я же сказал: лавина унесла в пропасть все: и деньги, и провизию, и людей! Подождите до весны. Снег сойдет — найдем деньги под обвалом. Что им сделается?
— А… а… е-если не най… найдем? — заикаясь, спросил Дианоз.
Князь чуть не поперхнулся:
— Довольно! Где ты набрал столько смутьянов? Чего они хотят от меня?!
— Чего? — усмехнулся старик Бегизов, сняв папаху с седой головы. — Да ничего. Ни-че-го-о! Ты думаешь, князь, на одной затирухе можно в лесу работать? Эти два месяца, твоя светлость, мы не на молитвах продержались, а на деньгах Нико! За свои кровные он нас кормил… На обещания, твоя светлость, ничего не купишь.
— Короче! — взревел, наливаясь кровью, князь.
— Короче так короче, — согласился старик. Он покашлял в черный кулак, поглядел из-под седых бровей на остальных. — Не расплатишься за два месяца, больше не работаем на тебя…
— А л-лес… спалим! — дрожа от волнения, прибавил Дианоз.
— Спалите, значит? — зашипел зловеще князь, и вдруг плетка, лежавшая змеей у его ног, взвилась и, свистнув в воздухе, обрушилась на грудь Дианоза, потом на голову старика.
Багровая полоса вздулась на щеке Сардиона. Он закрыл лицо корявыми, черными пальцами, пряча глаза, но еще раз опустить руку с плеткой князь не успел. К нему метнулся Васо, и толстая рукоять, как сухой прут, хрустнула в его руках. Князь хватал воздух, не находя слов от возмущения: безбородый юнец осмелился вырвать у него из рук плетку! Ту самую плетку, которой еще вчера он учил уму-разуму отцов семейств. Он схватился за саблю, но не выдернул ее из ножен: Васо сшиб его с ног и вдавил в снег. Тяжелый кулак парня нанес алдару несколько оглушительных ударов.
Княжеские слуги бросились на выручку, но их остановил окрик Авто:
— А ну, назад!
Еще больше их образумила дубина, которую тот поднял над головой. Сабли нехотя скрылись в ножнах, клацнув рукоятками. Слуги вовремя решили, что голову хозяина они, может, и успели бы спасти, но наверняка оставили бы в лесу свои: очень уж воинственный вид был у лесорубов. Долго ли тем выдернуть из-за поясов и топоры?
Первым опомнился Нико:
— Он же убьет князя!
Трое лесорубов с трудом вырвали Амилахвари из рук Васо.
— Что ты натворил, швило? Что ты натворил? — схватился за голову Нико. — Себя погубил и нас!
А Васо рвался из рук товарищей.
— Отпустите! Ну! Разве не видите — это же бешеный волк! Шакал. Его мало убить — его по ветру развеять надо…
— Эх, Васо, Васо! — подойдя к нему, горько сказал Нико. — Темный ты человек… Кошмани[3], да и только… Отпустите его. — Он взял парня за руку и повел его, вдруг остывшего, успокоенного, к коновязи.
Лесорубы нерешительно стояли, не зная, что им делать.
Нико крикнул, обернувшись:
— Приведите в чувство нашего благодетеля! Да не очень усердствуйте…
Когда конские крупы прикрыли их от лесорубов, Нико сунул руку за пазуху. В мозолистой ладони оказался маленький, тускло блестящий браунинг. Старик обнял Васо, прижал к себе:
— Бери, швило, и уходи. На первых порах он тебе пригодится. А там раздобудешь сам, что понадобится. Ну и княжеский конь, думаю, абреку[4] не помешает. — Он отвязал уздечку. — Поспешай, швило! Прощай!
— Прощай, Нико!
… Амилахвари с трудом приходил в себя после жестких рук Васо, едва не сомкнувшихся мертвой хваткой на его шее. Наконец он сел на брошенную кем-то на снег шубу. Жестом приказал всем отойти.
