Единственной силой, способной спасти положение, были столичные низы. Однако страх патриарха Гермогена и его сторонников перед назревавшим восстанием черни не дал им обратиться к народу. Земский собор потерпел неудачу. Тотчас же после роспуска собора Мстиславский и Салтыков, посовещавшись с Гонсевским, отдали приказ об аресте четырех патриотов, наиболее решительно отвергавших иноземное вмешательство. Так бояре устранили последние препятствия на пути занятия Москвы иноземными войсками. Наемные роты вошли в крепость под покровом ночи без барабанного боя, со свернутыми знаменами…

Впустив чужеземное войско в Москву, семибоярщина совершила акт национального предательства. Кровавой ценой заплатил за него русский народ. Бывший «тушинский патриарх» Филарет фактически возглавил переговоры с королем в военном лагере под Смоленском. Сигизмунд III и слышать не хотел о возвращении России захваченных земель, требовал, чтобы Смоленск немедленно сдался. Посольство настаивало на исполнении московского договора, но король окончательно отказался от него, отдав приказ о штурме Смоленска. Филарет был взят под стражу и увезен в Польшу.

Штурм Смоленска ошеломил москвичей. Между тем вожди семибоярщины решили подчиниться воле короля и отдали приказ о сдаче Смоленска. Их решение вызвало гнев и возмущение патриотов. Патриарх Гермоген категорически отказался присоединиться к решению Боярской думы о передаче Смоленска Сигизмунду III. Михаил Салтыков обрушился на патриарха с угрозами, грозя ему расправой. Но Гермоген не испугался угроз.

В королевском лагере под Смоленском русские послы наотрез отказались следовать приказу насчет сдачи города. «Отправлены мы от патриарха, всего священного собора, от бояр, от всех чинов и от всей земли, а эти грамоты писаны без согласия патриарха и без ведома всей земли: как же нам их слушать?» — заявляли они королевским сановникам.

Посол Василий Голицын тайно уведомил Гермогена, что Сигизмунд сам намерен занять русский трон и нельзя верить его обещаниям прислать в Россию сына. Разоблачения посла еще больше накалили обстановку в Москве. Швед по рождению, Сигизмунд III не понимал вольнолюбивого духа польского народа и не пользовался популярностью даже среди собственных подданных. Рьяный католик, король способствовал торжеству католицизма в Речи Посполитой. Заключенная при нем церковная Брестская уния отдала православную церковь Украины и Белоруссии под власть Ватикана. В России знали об этом и считали Сигизмунда III злейшим врагом «истинной веры». Даже ярые приспешники короля, наподобие Салтыкова и Мстиславского, не предлагали ему царскую корону из-за его крайней непопулярности среди русского православного населения. Замыслив подчинить Россию, Сигизмунд допустил массу просчетов. Один из них был связан с церковными делами. Примеряя шапку Мономаха, король нимало не заботился о том, чтобы наладить отношения с православной церковью, слабо представлял себе роль московского патриаршества в жизни русского общества. Королевская агентура в Москве надеялась справиться с церковной оппозицией, с боярским кругом с помощью угроз и гонений. Подготовляя почву для расправы с патриотами, Гонсевский с помощью Салтыкова инспирировал громкий судебный процесс.

Произошло это следующим образом — в руки властей попал некий казак из войска самозванца. Под пыткой пленник оговорил московского попа Иллариона: поп якобы отвез Лжедмитрию II письмо от всех сословий столицы с приглашением в Москву, где все готовы присягнуть ему. Власти нарядили следствие. Немало «помог» донос, поступивший от холопа боярина Мстиславского. Холоп сообщил, что видел заподозренного попа в день отъезда того из Москвы в Серпухов. Показания свидетелей плохо увязывались между собой. Казак толковал о попе Илларионе, а холоп — о попе Харитоне. Но подобная мелочь не смутила следователей. При аресте у Харитона в самом деле нашли «воровские листы». Правда, они не заключали в себе никакого обращения москвичей к Лжедмитрию II. При Харитоне были грамоты, каких в то время много ходило по Москве. Самозванец писал «прелестные листы» без счета, обещая всем подряд свои милости. Хотя обнаруженные грамоты и были адресованы Гермогену, но не доказывали вину патриарха. Однако судьи нашли выход из положения, приобщив к делу признания бывшего слуги Юрия Мнишека. Слуга показал, что он «делал измену» Владиславу в компании с Лжедмитрием II и Гермогеном.

Попа Харитона несколько раз брали к пытке, пока он не сознался в преступлениях, ранее приписываемых Иллариону. Священник по подсказкам палачей покорно повторял наветы. Боярин Иван Воротынский и князь Засекин, признавался Харитон, не раз поручали ему носить изменные письма в Калугу. Василий Голицын, показывал поп, писал Лжедмитрию II, едучи в Смоленск. В заговор с «вором» вступил не только Василий, но и Андрей Голицын.

Власти обнародовали официальную версию, «раскрывавшую» планы заговора во всех деталях. Переворот якобы намечался на 19 октября 1610 года, за три часа до рассвета. Москвичи, по этой версии, вступили в сговор с серпуховским воеводой Федором Плещеевым, державшим сторону самозванца. Плещеев с казаками будто бы ждал условного сигнала. С первыми ударами колоколов мятежники должны были проникнуть через тайный подземный ход в Кремль и овладеть Водяными воротами, а затем впустить в крепость «воровские» войска. Поляков предполагалось перебить всех, кроме самых знатных, а князя Мстиславского «ограбить» и в одной рубашке привести к «вору».

Инициаторы процесса постарались убедить Мстиславского, что заговор был направлен лично против него, а заодно и против всех «лучших» столичных людей. Они объявили, что бунтовщики замыслили побить бояр, родовитых дворян и всех благонамеренных москвичей, не участвовавших в «воровском» совете, а жен и сестер убитых отдать холопам и казакам вместе со всем их имуществом.

Обвинения по адресу заговорщиков носили обычный характер. Верхи неизменно предъявляли их всем повстанцам, начиная с Болотникова. Правдой в них было лишь то, что восстание в Москве могло вспыхнуть со дня на день. Эмиссары Лжедмитрия II открыто настраивали народ против Владислава. На рыночных площадях стражники и дворяне не раз хватали таких ораторов, но толпа отбивала их силой. Гонсевскому нетрудно было заполучить сколько угодно доказательств подготовки восстания в столице. Однако ни патриарх, ни Голицын с Воротынским не имели никакого отношения к назревавшему выступлению низов. Своих казаков эти люди боялись гораздо больше, чем иноземных солдат.

Дело о заговоре патриарха и бояр едва не рухнуло, когда разбирательство перенесли с пыточного двора в помещение суда. Бояре, полковники и ротмистры собрались во дворце, чтобы выслушать важные сообщения о заговоре. Но как только началось заседание суда, главный свидетель обвинения поп Харитон отказался от своих показаний и заявил, что со страху оговорил бояр Голицыных. Признание Харитона испортило спектакль, но не заставило инициаторов процесса отказаться от своих намерений. Раскрытие мнимого заговора стало для Гонсевского удобным предлогом, чтобы ввести наемных солдат в Кремль. Отныне на карауле у кремлевских ворот вместе со стрельцами стояли немцы-наемники. Ключи от ворот были переданы смешанной комиссии из представителей семибоярщины и польского командования.

Ивану Воротынскому не удалось очиститься от обвинения, но он проявил покладистость, и после недолгого ареста его вернули в думу. Андрей Голицын доказал на суде свою невиновность. Однако он был решительным противником передачи трона Сигизмунду, и потому его изгнали из думы и заключили под стражу. Патриарха обвинили в тайной переписке с «вором». Нелепость обвинения была очевидна для всех.

Московскому патриарху принадлежали обширные земельные владения… Владыку окружили вооруженные дети боярские и дворяне, получавшие поместья из его рук. У главы церкви были свой дворецкий, казначей и другие проверенные и преданные чиновные люди. Боярский суд предъявил Гермогену обвинение в, государственной измене, которое позволило применить к церкви неслыханные со времен опричнины меры. Суд постановил распустить весь штат патриарших слуг — дьяков, подьячих и дворовых людей. В итоге у Гермогена и «писать стало некому». Отныне главу церкви окружали одни соглядатаи Гонсевского. Вмешательство в церковные дела, инспирированное иноземным командованием, вызвало возмущение в столице. Судебный фарс и замена служителей унизили властного и гордого Гермогена. Но впереди его ждали худшие испытания.