Реформам сопутствовало оживление общественной мысли. Писатели Иван Пересветов и Ермолай Еразм составили проекты преобразования русского общества. Гуманист Максим Грек, отправленный осифлянами в тюрьму при Василии III, оставался в заточении до свержения митрополита Даниила. Макарий помог опальному философу освободиться от церковного проклятия, а затем разрешил ему перебраться из тверского монастыря Отроча в Троице-Сергиев.

Косвенным результатом реформ было то, что на Руси вновь появились вольнодумцы. Одним из них стал сын боярский Матвей Башкин. Он и его единомышленники вольно толковали Евангелие, искали объяснение догмату Троицы — «хулили» Христа, называли иконы «идолами окаянными». Узнав о «развратных» рассуждениях Башкина, Сильвестр поспешил во дворец с доносом. Розыск обнаружил, что ересь свила себе гнездо при дворе тетки царя Ефросиньи Старицкой, а ее троюродные братья Борисовы оказались главными единомышленниками Башкина. По приговору суда Башкина заточили в тюрьму в Иосифо-Волоколамский монастырь, а еретика И. Т. Борисова сослали под надзор на остров Валаам.

На суде Башкин, если верить официальной летописи, «на старцев заволжских говорил, что его злобы (взглядов Башкина. — Р.С.) не хулили и утверждали его в том». Судьи использовали показания еретика для гонения на Артемия и других старцев-нестяжателей из заволжских скитов. С наветами на Артемия выступили его недавние подчиненные из Троице-Сергиева монастыря — келарь Андреян Амелов, Иона и др. Кирилловский игумен Симеон и ферапонтовский Нектарий в один голос утверждали, будто Артемий не считал взгляды сожженного на костре дьяка Курицына еретическими и отказывался проклясть «еретиков ноугороцких». Больше всего обвинений выдвинул против Артемия Нектарий, «славшийся» на свидетелей Иоасафа Белобаева из Соловков, старцев Тихона, Дорофея и Христофора из Ниловой пустыни. Однако эти свидетели отказались поддержать наветы Нектария и тем самым подорвали доверие к главным обвинениям. За Артемия заступились «некие епископы» (Касьян Рязанский и др.) и игумен Ефимьева монастыря Феодорит. Артемия предали проклятию и сослали на Соловки, его ученика Савву Шаха — в Ростовскую епархию.

Власти готовились организовать суд на учениками Артемия — старцем Феодосием Косым, Вассианом и Игнатием, привезенными из скита на Новоозеро. Беглые боярские холопы Феодосий и его ученики выступали против рабства и с позиций рационализма критиковали священное писание. Новозерских монахов привезли в Москву на суд, откуда Феодосию и Вассиану удалось бежать в Литву, Игнатию — на Двину, а оттуда за рубеж.

В начале XVI века гонения на вольнодумцев и еретиков неизменно заканчивались пытками и кострами. Митрополит Макарий не был заражен нетерпимостью, характерной для поклонников инквизиции — Геннадия Новгородского, Иосифа Волоцкого и их единомышленников. Поэтому розыск проводился без пыток. Приговор был смягчен, как только выяснилось, что «нектарьевы свидетели в нектарьевы речи не говорили».

Макарий не был инициатором гонений на еретиков. Более того, когда дьяк Висковатый пытался раздуть дело и объявил еретиком Сильвестра, митрополит прикрикнул на него и велел не вмешиваться не в свое дело. Процессы над еретиками не привели к казням, тем не менее они оказали мертвящее влияние на общество^[5].

Составление четий явилось важным образовательным начинанием церкви. Но уже Стоглавый собор наложил запрет на «отреченные» книги, не вошедшие в Четьи-Минеи. «Аристотелевы врата» — своего рода учебник по медицине, «Шестикрыл» — пособие по астрономии и другие книги попали в их число. Круг светской литературы резко сузился.

Время реформ явилось временем религиозного подъема. В набожности правитель Алексей Адашев ничуть не уступал монахам и святошам. Москва чутко прислушивалась к пророчествам «дивного нагоходца» Василия Блаженного.

В своих проповедях Макарий с успехом развивал идею божественного происхождения царской власти. Грозный превосходно усвоил эту идею. В проповедях пастырей и библейских текстах он искал величественные образы древних людей, в которых, как писал В. О. Ключевский, «как в зеркале, старался разглядеть самого себя, свою собственную царственную фигуру, уловить в них отражение своего блеска или перенести на себя самого отблеск их света и величия». Однако идеальные представления царя о происхождении и неограниченном характере власти плохо увязывались с действительным порядком вещей, обеспечивавшим политическое господство могущественной боярской аристократии. Необходимость делить власть со знатью воспринималась Иваном IV как досадная несправедливость.

Дворянские публицисты и практичные дельцы, все без исключения, рисовали перед Грозным заманчивую перспективу укрепления единодержавия и могущества царской власти после искоренения боярского самовольства. Но их обещания оказались невыполненными. На исходе десятилетия реформ Иван пришел к выводу, что царская власть из-за ограничений со стороны советников и бояр вовсе утратила самодержавный характер. Сильвестр и Адашев, жаловался Грозный, «сами государилися, как хотели, а с меня есте государство сняли: словом яз был государь, а делом ничего не владел».

Поссорившись с наставниками, царь отпустил Сильвестра в монастырь, а Адашева заточил в тюрьму. Спешно созванный в Москве собор осудил их как изменников и чародеев. Захарьины торжествовали победу. Один митрополит Макарий пытался смягчить участь опальных и просил для них «явственного», а не заочного суда.

Иван IV пытался возродить порядки, существовавшие при Василии III. Он не считался более с мнением Боярской думы, а в ближней думе оставил одних Захарьиных. Раздор с аристократией привел к острому кризису. Василий Глинский — родня царя — был заподозрен в намерении бежать в Литву. Удельному князю Дмитрию Вишневскому удалось скрыться за рубежом. Глава думы Иван Бельский получил охранные грамоты от польского короля, но не успел осуществить свои намерения. Был задержан на границе и один из главных деятелей рады Д. И. Курлятев.

Лишь «печалование» Макария спасло от тюрьмы и плахи крамольных бояр. Но даже его вмешательство не всегда достигало цели. Грозный отказался помиловать удельных князей Воротынских, а также опальную родню Адашева. Недовольная знать стала на путь заговоров. Ефросинья Старицкая и ее приверженцы в думе стали тайно готовить почву для низложения Ивана и передачи трона удельному князю Владимиру. Интрига вышла наружу после того, как главный дьяк Владимира Савлук Иванов подал царю донос на своего господина. Царь не желал делать бояр судьями в споре с братом и передал дело на решение высшего духовенства. Митрополиту Макарию пришлось пустить в ход все свое дипломатическое искусство, чтобы прекратить раздор в царской семье и уберечь от ударов Боярскую думу. Главной виновницей заговора была признана тетка царя Ефросинья. Ее насильственно постригли в монахини и отослали на Белоозеро.

31 декабря 1563 года митрополит Макарий умер примерно в восьмидесятилетием возрасте. Церковь лишилась авторитетного руководителя в весьма трудное для страны время. Проекты реформ были окончательно преданы забвению. Наступило время насилия и террора.

В ходе Ливонской войны русские войска завоевали значительную часть Ливонии, в результате чего в состав Русского государства вошло многочисленное протестантское население. Но протестантские веяния проникли на Русь еще до начала войны, свидетельством чему служил суд над Матвеем Башкиным в 1553 году. Уже тогда властям представилась возможность заклеймить «люторство» как худшую ересь. В дни похода на Полоцк митрополит Макарий объявил, что православное воинство ведет священную борьбу против «прескверных лютор», засевших в Литве.

Крупнейшим городом в русской Ливонии был город Юрьев (Дерпт), наместником которого числился боярин М. Я. Морозов. Бывший сподвижник Сильвестра и Адашева, он готов был заплатить любую цену во искупление прежних «провинностей». По его доносу подвергся аресту стародубский воевода И. Шишкин. Два года спустя наместник «оболгал» перед царем дерптских жителей. Бюргеров обвинили в том, что они «ссылалися с маистром ливонским, а велели ему притти под город со многими людми и хотели государю… изменити, а маистру служити». Официальная версия о предательстве дерптских бюргеров вызвала критику со стороны хорошо осведомленного псковского летописца. «Того же лета, — записал летописец, — выведоша немець из Юрьева… а не ведаем за што, бог весть, изменив прямое слово, што воеводы дали им, как Юрьев отворили, што было их не изводить из своего города, или будет они измену чинили?» К началу опричнины Россия столь прочно утвердилась в Северной Ливонии, что юрьевцы никак не могли надеяться на возвращение прежней власти, тем более что Орден к тому времени распался, а магистр укрылся за Двиной в Курляндии. Возможно, что наместник русской Ливонии опасался повторения событий, происшедших незадолго до того в шведской Ливонии. Там небольшой отряд дворян с помощью местных бюргеров изгнал шведов из сильно укрепленного города Пернова. Ливонский хронист Рюссов указывает, что перновская история имела самое непосредственное влияние на судьбы немецкого населения в Юрьеве.