В тот же день Алиев отправил телеграммы в ЦК КПСС и в редакцию «Правды»: «Глубоко возмущен в связи с публикацией в «Правде» статьи «Алиевщина, или Плач по «сладкому» времени», которая носит клеветнический и провокационный характер. Прошу обязать редакцию газеты предоставить мне возможность выступить с опровержением».

Какое опровержение?! Гласность играла в одни ворота. Несмотря даже на то, что доктор медицинских наук В. Эфендиев, чьим именем была подписана статья в «Правде», ее не писал. Телеграммы об этом ушли и в ЦК КПСС, и в «Правду», и Г. Алиеву:

«Глубокоуважаемый Гейдар Алиевич!

Статья, опубликованная в «Правде» 4 февраля 1990 года под моим именем (выделено в подлиннике. — Авт.), носящая сугубо политический характер и отражающая события конца января 1990 года, мне не известна, мною не написана и не подписана (выделено в подлиннике. — Авт.). В ней использованы некоторые положения о здравоохранении, подготовке медицинских кадров и социально-экономическом положении в стране в застойный период, в свое время высказанные мною. С уважением,

Доктор медицинских наук В. М. Эфендиев

05.02.90»

Статья в «Правде», подписанная фамилией Эфендиева, вышла, как вы уже знаете, четвертого февраля. Пятого открылся пленум ЦК КПСС. Конечно, день публикации выбирали с расчетом: товарищи успеют прочитать и высказаться. Высказался главный редактор газеты «Советская культура» Альберт Беляев, пришелец в редакторское кресло из ЦК КПСС, где он оттрубил два десятка лет. По его словам, статья «Алиевщина» «потрясла всех. Вот такие люди и подрывают веру в партию». Беляев предлагал записать, что пленум считает несовместимым с членством в КПСС вельможное поведение руководящих лиц в партии, грубость и хамство по отношению к товарищам, использование своего служебного положения в корыстных личных целях.

Кто бы спорил? Тем более что теми же или другими словами об этом говорилось и в партийном уставе. Его требования обязывались выполнять, вступая в партию, и Алиев, и Беляев, и те, кто рекомендовал ему припечатать «алиевщину». Алиев не принимал экономическую, социальную, национальную политику Горбачева, и потому его пытались морально добить.

— Мне как первому заместителю председателя Совета Министров СССР, — рассказывал Гейдар Алиев, — приносили снимки очередей за вином в Москве. Кошмар! Получая информацию о настроениях людей и содержании разговоров в этих очередях, направленных против руководства страны, мы доводили их до Горбачева и Лигачева, но они только посмеивались и говорили: ничего, сейчас так, потом перестанут. Они не реагировали на это. Не реагировали!

За период после 1985 года в стране идет разрушение — разрушение в экономике, социальной сфере. Люди стали плохо жить, намного хуже, чем когда бы то ни было. Морально-психологическая атмосфера в стране осложнена до крайности, межнациональные конфликты стали обычным явлением, разрушается Союз Советских Социалистических Республик, происходят неуправляемые процессы. И все это Горбачев хочет выдать за перестройку. То она у нас на «крутом повороте», то она на «переломе», то на «особом переломе», то перестройка «вступила в этап серьезных испытаний» и так далее.

Ну что сказать, после войны я помню только один случай, когда не было хлеба — в период Хрущева. Сейчас не хватает хлеба. Причем где? В столице. После войны я не помню ни одного случая, чтобы не было табака. Теперь, видите ли, пытаются давать объяснения. Какие могут быть объяснения, скажите пожалуйста? Ведь мы прежде производили значительно меньше табака, чем сейчас, но кризиса не было.

…Сейчас в стране очень осложнились межнациональные отношения. Горбачев и другие пытаются все свалить на прошлое, на Сталина, на период застоя, но никто не говорит о том, какие ошибки были допущены за последние два-три года, хотя ясно, что все межнациональные конфликты связывать только с прошлым — это необъективно и нечестно. В период Сталина и позже были, конечно, ошибки, но если уже определять, когда и сколько их было, то в последние годы их гораздо больше…

И Горбачев все время противоречит сам себе. В докладе, который он сделал 5 февраля (1990 года. — Авт.) на пленуме ЦК, он опять довольно долго (хотя сам доклад небольшой) говорил о событиях в НКАО. И снова ничего ясного не сказал, кроме того, что сейчас ему, видите ли, стало окончательно понятно, что вопрос об НКАО должен решаться при целостности Азербайджана. Ну а почему об этом два года назад не было сказано, спрашивается? Значит, тогда он занимал позицию другую, среднюю: ни вашим — ни нашим, идите и деритесь, кто кого побьет — разве так можно? Если это федерация, союзное государство — значит, союзное государство должно было сразу выразить свое мнение. Вот еще ошибка в национальной политике. Только не надо забывать, что до перестройки никаких проблем между армянами и азербайджанцами в Закавказье не было; за 14 лет работы на посту первого секретаря ЦК КП Азербайджана я каждый год, иногда не один раз, бывал в Нагорном Карабахе, и ни один человек из этой автономной области не ставил передо мной вопрос о том, что НКАО нужно вывести из состава Азербайджана и передать Армении. Никто, понимаете?! Отдельные националистические настроения были в Армении, там кое-кто вынашивал такие планы, но они не были поддержаны населением НКАО (из диалогов с телеведущим Андреем Карауловым).

Может быть, Гейдар Алиев приукрасил картину, говоря, что до перестройки проблем между армянами и азербайджанцами не было?

— В Азербайджане в те годы не было никаких межнациональных конфликтов, — утверждает генерал армии Филипп Бобков, а уж он, тогда первый заместитель председателя КГБ, знает не только то, что писали газеты, но и то, что газеты не писали.

Мы перечитали тот давний доклад, о котором упоминал Алиев, рассуждения многословного генсека о конфликте вокруг Нагорного Карабаха, о попытках «развязать этот тугой узел». В самом деле, очень мало по существу, все больше о туманных «определенных силах в обеих республиках и в самой НКАО», о представителях теневой экономики, об антиперестроечных, коррумпированных силах, которые сумели перехватить лидерство, направить действия введенных в заблуждения людей в деструктивное русло. А что же сделала власть, чтобы погасить пожары, спасти страну?

Гейдар Алиевич по давней привычке начинал день с газет. Выступления на пленуме читал, подчеркивая строки, которые были особенно ему близки.

Вот первый секретарь Киевского горкома партии Корниенко приводит выдержки из письма рабочего-коммуниста, адресованного Горбачеву: «Куда мы идем? Не пора ли вам, Михаил Сергеевич, и руководству страны в целом, пока еще не поздно, задуматься над судьбой социалистического государства, над судьбой честного трудового народа и принять самые неотложные меры?»

«Апогей недоверия к органам власти и руководству партии еще не наступил, но от роковой черты мы уже недалеко», — бьет тревогу секретарь парткома Ленинградского производственного объединения «Ижорский завод» Юрий Архипов.

Посол Советского Союза в Польше Бровиков говорит о «гипертрофированной амбициозности, личных ошибках, которые допустили руководители нашей партии и государства. Такая ошибка — провозглашение тотальной демократизации общества без наведения дисциплины и порядка в стране. Дисциплина без демократии проживет, а вот демократия без дисциплины немыслима, ибо она неизбежно превращается, точнее, вырождается в общественно-политический хаос».

Только глухие могли не слышать эти голоса тревоги, думал Алиев. Но, может быть, они — Горбачев, Яковлев — и не хотят их слышать?

17 мая 1990 года коммунисты Нахичевани избрали Гейдара Алиева делегатом XXXII съезда Компартии Азербайджана. Съезд открывался восьмого июня; Гейдар Алиевич купил авиабилет на первое, чтобы до съезда побывать в родной Нахичевани…

«Не успел я забронировать билет на авиарейс Москва — Баку, — вспоминал он, — как тут же начались звонки. — Сперва позвонили заместители Пуго по Комитету партийного контроля при ЦК КПСС Слезко и Герасимов. Советовали отказаться от поездки, мол, в Азербайджане обстановка напряженная, и мой приезд еще более накалит атмосферу. Затем повели со мной торг. Есть, дескать, у них в КПК материалы на Алиева. Если он в Баку не поедет, они сдадут документы в архив, если поедет — дадут им ход… 30 мая позвонил сам Пуго. Как оказалось, с теми же целями. Я ему говорю: "Странное дело — вы меня так давно не вспоминали, хотя я пережил трудные дни: болел, лежал в больнице, а вот теперь, когда я выкарабкался и хочу поехать на родину, вы вдруг обо мне вспомнили. Нет у вас права запрещать мне эту поездку"».