— У Вас завышенная самооценка, господин Готов, — парировала Холодова, — это свойственно людям Вашего типа.
— Какого типа? — ухмыльнувшись, сказал Готов. — Давайте, приприте сюда еще гороскоп, тайну имен. Психолог, на сегодняшний день, имеет больше представления о всяких там фэн-шуях и агни йогах, чем непосредственно о психологии. Да, я не отрицаю психологию как науку. Когда-то она бывает даже полезна, но только в совокупности с психиатрией для морально неустойчивых людей.
— Таких, как Вы, — нашлась Холодова и обрадовалась находке.
— Что с Вами разговаривать, — махнул рукой Готов, — ы-ы-ы, плакать надо, а не смеяться. Тоже мне, психолог.
В учительскую в слезах ворвалась преподаватель музыки Мышкина. Тридцатилетняя, худая, некрасивая учительница села за свободный стол и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Женщины сбежались к ней. Гладили по голове, утешали. Рыдая, Мышкина говорила обрывками фраз:
— Я не могу больше… я не вынесу… они монстры… они чудовища…
— Аня, Аня, что случилось? — засуетилась Холодова.
Мышкина проревелась и вытерла платком слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, она сказала:
— Я им по-человечески… встаньте, говорю, споем песню… а они: «пошла ты со своими песнями» А Тужиков орет, как не знаю кто… Я что, с ними драться должна? Они пластинки спрятали и ржут…
Мышкина вновь разрыдалась, уткнувшись в ладони. Холодова принесла стул и села рядом. Селезнева включила электрический чайник.
— Аня, Анечка, успокойся, — утешала Холодова. — Сделай глубокий вдох. Вот так… хорошо… вытри слезы.
Женщины выпили чаю с дешевым печеньем. Готов отказался. Он молча слушал повествование Мышкиной о том, какие «чудовищные и бездарные дети пошли нынче», какие они «циничные и наглые», что она, проучившаяся три курса в консерватории, «достойна лучшей доли» и то, что раньше ее приглашали флейтисткой в областной камерный оркестр.
Холодова монотонно бубнила: призывала к релаксации, убеждала Мышкину взглянуть на вещи с другой стороны, постараться не думать о сизифово педагогическом.
Готов издевательски произнес:
— Что Вы опять околесицу несете, Аделаида Васильевна? Ну, успокоите Вы ее, а что дальше? Точно ничего в психологии не понимаете. Такие проблемы надо решать радикальными средствами.
— Что Вы предлагаете? — с надеждой спросила Мышкина.
— Я ничего не предлагаю. Человек предлагает — я располагаю. А располагаю я тем, что на моих уроках всегда тишина, спокойствие и полное умиротворение. Спросите, как я этого добился? Отвечу. Во-первых, надо быть твердым и уверенным в себе, малолетние подонки это чувствуют. Во-вторых, необходимо научиться всегда четко аргументировать сказанное, это нелегко, но возможно. В-третьих, особый подход к воспитанию ребенка: тонкий баланс кнута и пряника. Ну, а в-четвертых, разумеется, личное обаяние, не без этого. Извините, конечно, дорогая Анна Валерьевна, но ни в один пункт Вы не вписываетесь. Печальная правда жизни. Увы, к сожалению, льстить не могу, не приучен. Как говорится: Станиславский мне друг, но Немирович-Данченко дороже.
— Вы хотите сказать, что это я плохая, а не они? — всхлипнула Мышкина.
— Что Вы, ей Богу, как маленькая? Плохие — хорошие, черное — белое, день — ночь, девственница — шлюха, ангел — олигарх. Поймите, это дети! Детям можно все, они другие!!!
— Вы не были на моих уроках, — не согласилась Мышкина, — Вы не знаете, что там творится.
Готов подышал на стекла очков и протер их:
— Я знаю, что там творится. Там творится типичная вакханалия, которой потворствуете Вы, любезная Анна Валерьевна. Хотите, я поприсутствую на Вашем уроке? Посмотрю, оценю обстановку. Если посчитаю нужным, проведу с классом воспитательную беседу.
— Вы не придете, я Вас знаю, — вмешалась хитроулыбчивая Ермакова, — Вы мне один раз уже кое-что обещали.
— Вероника Олеговна, — Готов бросил острый взгляд на молодую географичку, — еще слово и я не совладаю с собой.
— Хотите? — вновь обратился к Мышкиной Готов.
— Допустим. В понедельник сможете? Четвертый урок.
— Легко.
В понедельник Готов, как и обещал, явился к четвертому уроку в кабинет музыки.
Он сел за заднюю парту. Полпарты занимал искусно выполненный гелевой ручкой рисунок: волосатая мошонка и толстый половой член, наполовину вошедший во влагалище. Мужское достоинство начиналось как бы ниоткуда, а влагалище окружало изображение ног, ягодиц и части торса, с пирсингом на пупке. Рядом размещалось дополнение: жирная стрелка другого цвета (нарисованная детскими руками, заточенными под ограниченное количество предметов) указывала на торс, а надпись поясняла — «это Мышкина».
В класс вошли ученики и расселись по местам. Складывалось впечатление, что Готова для них не существует. Ведь он находится не у доски, а в конце класса. Существенный фактор для модели поведения.
Сразу после звонка в класс заскочила Мышкина. Извинилась за опоздание и отметила отсутствующих.
— Где Шмелева и Иванян? — спросила у ребят учительница.
Класс, немного пошептавшись, дико заржал. Тупое стадо всегда стремится опошлить отсутствие членов коллектива, особенно если они разнополые.
— Они заболели? — допытывалась Мышкина.
Смех усилился. Отдельные ученики выкрикивали:
— СПИДом!
— Сифаком!
— Трипаком!
Мышкина призвала к спокойствию:
— Тише, тише! Все разучили песню «Полюшко»?
Ученики зашелестели тетрадями, в которых записали на прошлом уроке под диктовку Мышкиной слова песни.
— Все встали, — попросила преподаватель. — Почему вы никак не можете запомнить, что петь надо стоя? Сабиров, встань, тебе говорят… что значит, не хочу?.. Все стоят и ты встань… не дерзи, а то вылетишь из класса… Сам уйдешь? Иди… я тебя не держу… До свидания…
Мышкина поставила в журнале «н» и села за пианино.
Учительница ловко пробежалась по клавишам худыми, длинными пальцами и взяла аккорд:
— И-и-и…
Класс нестройно затянул:
Полюшко, поле.
Полюшко широко поле
Едут красной армии герои-и-и…
— Стоп, стоп, стоп, — прервала Мышкина. — Это что такое? Кто в лес кто по дрова. Ритма не чувствуете? У девушек лучше получается, чем у ребят. И открывайте рот пошире…
Школьники опять заржали.
К разговору о тупом стаде следует отметить, что любые намеки на все оральное также вызывают у стада всплеск положительных эмоций.
— Давайте «Рамштайн» включим, — попросил Краснов.
— Давайте без давайте, — отрезала Мышкина. — «Рамштайн» мы включать не будем.
— Почему?
— Потому что его нет в программе.
— А если бы «Рамштайн» был в программе?
— Его бы там все равно не было, — резко сказала Мышкина.
— А если бы все-таки был? — не унимался любитель «нетрадиционных» музыкальных жанров.
— Этого не может быть, потому что то, что ты слушаешь, это не музыка, а издевательство.
— Полюшко Ваше — издевательство.
Часть класса поддержала бунтаря против образовательной системы. Высказывались различные мнения:
— А что, «Металлика» — тоже дерьмо?
— «Король и шут»…
— Давайте тогда Джими Хендрикса слушать, блюз.
— Мы не хотим петь про героев Красной армии, мы не какие-нибудь там уродские коммунисты.
У Мышкиной началась истерика. Доселе бледное лицо стало красным, как китайский флаг, мышцы на шее напряглись. Она закричала:
— Вы долго будете надо мной издеваться?!! Понять вы, остолопы, никак не можете, у нас есть программа!!! Про-грам-ма!!!
Школьники не утихали. Готов вышел к доске и жестом попросил угомониться. Так же жестом он указал Мышкиной на стул у пианино. Стало тише.
— Ребята, — торжественно сказал Готов, — здороваться со всеми не буду, потому что здоровья желаю не всем, а приветствовать кого-то по отдельности нет времени.
Он глянул в сторону Мышкиной и почесал подмышкой.
— У меня есть компромисс, — продолжил учитель, — давайте разучим песню «Город золотой»… ну, помните там… под небом голубым есть город золотой, с прозрачными воротами, тари-тара-та-ти… Хороша песня: еще не «Рамштайн», но уже и не «Полюшко».