Наш КИС — это, во–первых, контрольно–испытательная станция для всех космических кораблей и модулей, интегральные испытания которых проводятся здесь перед тем, как они отправляются на космодром Байконур, а затем — в полет. Во–вторых, это лаборатория так называемых КС — интегральных комплексных стендов многих кораблей и модулей. КС — это действующие представители тех наших изделий, что улетели в космос; они здесь для того, чтобы можно было «проиграть» любую космическую операцию или собрать новую конфигурацию и проверить ее сначала здесь, на Земле. Модули ОК «Мир» и транспортные корабли соединяют здесь между собой для того, чтобы испытать их совместно, здесь собирается и функционирует орбитальный комплекс как единое целое.
КИС стал также пристанищем всего того, что не поместилось в музей, начиная от полномасштабного «Бурана», до РН «Энергия», воспроизведенной, правда, в масштабе 1:5. Тем не менее эта модель, наверное, благодаря размерам, кажется настоящей ракетой. Вскоре она переехала на открытую площадку предприятия.
Все, что выставлено в закрытом музее и в КИСе, производит обычно огромное впечатление на посетителей. Чего там не хватает, так это действия, движения, динамики. Возможно, мы еще не оснастились хорошей демонстрационной техникой, а может быть, просто не наладили показа того, что хранится в нашем уникальном киноархиве, в материалах, отснятых и собранных за долгие годы энтузиастом космического кино В. Фрумсоном.
Этот статический недостаток частично устраняет наш стенд, расположенный на «второй» территории, в километре от центра, за мостом через железную дорогу. Так или иначе, наш 6–степенной динамичный стенд «Конус», стоящий обычно последним в ряду посещаемых мест, частично компенсирует статичность застывших музейных космических экспонатов. На стенде «Конус» можно увидеть технику в движении, ощутить, как движутся и стыкуются там, наверху, космические корабли и модули орбитальных станций. В «Конусе» побывало очень много посетителей. Жаль, что в свое время мы не завели книгу для почетных гостей, она сама могла бы стать еще одним стыковочным экспонатом НПО «Энергия».
В отличие от многих предыдущих делегаций приезд Голдина стал настоящей «весенней ласточкой», предтечей последовавших за ним деловых контактов и настоящих проектов. Тогда, в июле 1992 года, мы показали администратору НАСА все, что могло относиться к новому проекту, к совместной работе в космосе, а стыковка, как известно, — это всегда сотрудничество.
Поэтому демонстрация началась с АПАС-89, с показа стыковки в действии на динамическом стенде. Попросив разрешения у Генерального говорить по–английски для ускорения презентации, я дал волю фантазии и рекламе с уклоном в известную греческую мифологию так, чтобы у очередного высокого гостя в памяти остался запоминающийся яркий и несколько загадочный образ. Не знаю, насколько это мне удалось. Наверняка, причина успеха, последовавших затем руководящих указаний и действий находилась значительно глубже, однако, как это часто бывает в жизни, предпочтение, симпатия, так же как истина, проявляются в оттенках.
В КИСе на действующем бурановском комплексном стенде мы также показали реальную стыковочную конфигурацию и аппаратуру, на которой отрабатывалась система в целом, созданная на основе АПАС-89. В отсеке полезного груза находился стыковочный модуль (СМ), соединенный с основной кабиной коротким тоннелем.
Когда компоновали «Буран» и проектировали его стыковку с «Миром», возникла серьезная проблема. При колебаниях корабля относительно станции элементы конструкции могли касаться друг друга. Чтобы исключить соударение при стыковке, верхнюю часть стыковочного модуля сделали подвижной, она так и называлась — выдвижным туннелем. Этот непростой агрегат и приборы управления его механизмами являлись одной из тех пяти систем, которые мы разработали и отработали для «Бурана» в конце 80–х годов. Теперь их демонстрировали в действии на комплексном стенде во взаимодействии с другими системами космического самолета.
Вся эта конфигурация и оборудование служили хорошим прототипом, показывали реальный путь, как осуществить стыковку Орбитера Спейс Шаттл с ОС «Мир». Однако конструктивная компоновка была не единственной проблемой, требовавшей решения. После демонстрации кто?то из окружения Д. Голдина спросил меня, что может быть самым сложным в предполагаемом совместном проекте. Немного подумав, я ответил: «Электрическая интеграция системы стыковки с другими системами на борту Орбитера».
Месяц спустя, когда в августе в НПО «Энергия» приехала большая рабочая делегация из НАСА и фирмы «Роквелл», все отделения и отделы КБ, разработчики стыковочного модуля и его подсистем приняли участие в переговорах. Однако вскоре стало ясно, что американцы не собирались заказывать у нас лишнее — то, без чего они могли обойтись в совместном проекте. Мне было понятно разочарование других «бурановских» системщиков, которым не нашлось места на американском Спейс Шаттле, однако новое конструктивное решение действительно оказалось проще.
Специалисты НАСА и фирмы «Роквелл» нашли более простую конфигурацию, которая позволяла отказаться от выдвижения тоннеля с АПАСом наверху перед стыковкой. Это значительно упрощало стыковочный модуль, и они, естественно, решили создавать его сами, вместо того, чтобы заказывать у нас. СМ с нашим выдвижным тоннелем оказался ненужным. Но без АПАС-89 они обойтись не могли, наш андрогинный наследник советско–американского «Союза» — «Аполлона» оставался вне конкуренции.
Тогда, в августе, основная часть переговоров проходила в мытищинском НИЦе, так называемом Научно–исследовательском центре. Там собиралось очень много людей, русских и американцев, разбитых на несколько подгрупп. НИЦ организовали главным образом для встреч с иностранцами. Многое там казалось мне бестолковым, неорганизованным. С самого его зарождения НИЦ вызывал во мне неприязнь, на то, как известно, были субъективные причины. Расположенный на отшибе, в другом городе, в Мытищах, в 5 километрах от НПО «Энергия», он оставался чужим. Добираться туда было неудобно. На общественном транспорте туда и обратно, считай, полдня. Те, кто уезжал на переговоры утром даже с небольшим поручением, порой не возвращались совсем.
Уже через год, в преддверии работ с зарубежными коллегами, я сделал все возможное и, кажется, невозможное, чтобы организовать свою базу и свой международный офис в НПО «Энергия», в одном корпусе с лабораториями отделения, в 50–ти метрах от моего кабинета. Почти так же, как без английского языка, без этого офиса выполнить новую задачу, как мне кажется, было бы невозможно.
Среди наших американских коллег, которые приехали в 1992 году в Москву, оказались мои старые знакомые по работам в середине 70–х, во времена «Союза» — «Аполлона». Ветеран «Роквелла» — конструктор Р. Аджемиан был коллегой Е. Боброва. Он — мой ровесник, рожденный на Украине в армянской семье, с именем Размик, попал в Америку вскоре после Войны, через Германию среди тысяч других «перемещенных лиц», как их называли тогда официальные советские органы. Он унаследовал и сумел сохранить вместе с русским языком многие замечательные качества: довоенную российскую натуру, глубокое чувство товарищества и настоящего коллективизма. Его не утраченное за долгие годы чужбины наше российское чувство юмора поддерживало нас вместе в последующие месяцы и годы, помогало в трудные минуты и украшало в успехе. Он стал во всех смыслах нашим товарищем «по оружию», по общему делу. Позднее мне довелось познакомиться с членами его большой семьи, отцом жены, которого я звал дедушкой, — с ним мы пели довоенные русские песни, и даже «Интернационал», в знак нашего настоящего неполитического, но интернационального единения. Мы встречались с его братьями Артемом и Михаилом, настоящими российскими армянами, которых трудно сыскать сегодня даже в России.
В октябре к нашей объединенной интернациональной команде присоединился еще один «россиянин», украинец А. Мурашко, с очень похожей послевоенной историей переселения в Америку. Он, его жена Лена, свояченица Дина и тетя Оля, которая при встрече звала меня почему?то «деточкой», в какой?то мере приоткрыли нам ту завесу, которая в течение многих лет отделяла этих людей от нас, от общего прошлого и настоящего России и Америки. У нас впервые появилась возможность по–настоящему познакомиться. Люди этого поколения, прожившие большую часть жизни в другой стране, в других условиях, в другом мире, но не забывшие свою родину, тоже впервые сблизились с нами. Во времена «Союза» и «Аполлона» российские эмигранты в Америке оставались для нас потенциальными «врагами», «предателями» Родины, «шпионами» мирового империализма. Нас вынуждали вести себя с ними, мягко говоря, настороженно, и уж во всяком случае отчужденно, держаться в стороне от них. Таковы были правила игры того времени. Не могло быть речи о том, чтобы по–человечески сблизиться, просто попасть в их круг, побывать там, обсудить прошлое и настоящее. Мир этих людей оставался для нас во многом неведомым и непонятным. Раздвоенность их натуры, противоречивость мыслей, чувств и поступков стали приоткрываться для нас тогда, когда в последующие месяцы и годы совместной работы, за время, проведенное вместе, при общении с их родственниками и друзьями, приоткрылся их мир. Мы познакомились с их детьми, которые стали уже совсем другими людьми, они родились в другой стране, в Америке, и вместе с молоком российских матерей всосали дух и суть их новой родины, сделавшей их почти стопроцентными американцами.
