Мы говорили и улыбались, шутили и смеялись. Никто не остался равнодушным. Тогда я назвал этот день не только D?day, но и V?day (V — Виктория, значит Победа), последнее, почему?то больше понравилось американцам, его цитировали многие газеты и комментаторы. На этой прессконференции я также сказал, что безотказная операция — это тоже сенсация, но пресса мне почему?то не поверила.

Одна журналистка задала вопрос о том, придумали ли название для будущей международной станции. Ставшее интернациональным русское слово «перестройка» просилось в международный эфир, меня так и подмывало произнести его вслух на весь мир. Почему?то я так и не решился произнести его: слишком официальным казалась мне эта пресс–конференция. Потом мы с Д. Хамилтоном пожалели об упущенной возможности прорекламировать интернациональную идею.

Стыковка всегда и везде требовала решимости.

После пресс–конференции меня еще долго пытали журналисты. Надо сказать, что их в Хьюстоне собралось намного меньше, чем 20 лет назад в Москве и, наверное, в Хьюстоне. Корреспондент новой газеты «USA Today», которой не было 20 лет назад, решил снять с меня подробное интервью и расспрашивал обо всем понемногу. Мне так и не пришлось увидеть своих ответов в его в газете, кроме короткой заметки о том, что стыковка состоялась.

Все это было, конечно, не таким уж важным, просто внимание и отношение прессы отражало общую атмосферу вокруг новой космической программы. То, что интервью со мной сегодняшние США не опубликовали, тоже оказалось характерным. Было что?то общее между отношением нашего руководства и американскими средствами массовой информации: к чему им реклама российской инженерии?

Я вспомнил о том, как мой старый приятель Питер де Сельдинг, европейский корреспондент еженедельника «Спейс Ньюс», брал у меня интервью пару месяцев назад в подмосковном ЦУПе: стыковка в это время была уже у всех на слуху. Я вспомнил об этом еще и потому, что во время пресс–конференции мы снова повстречались с другим французом, Ф. Кастелом, который фотографировал меня тогда по заказу «Спейс Ньюс». Теперь он сказал, что обязательно отыщет давно опубликованное (по его сведениям) интервью с его фотографией, но так и не нашел, так как его просто не было. Еще через 9 месяцев, весной 1996 года, Питер де Сельдинг снова позвонил мне, сказав: давай оставим в покое политику и поговорим о технике. Я наговорил ему по телефону, что пришло тогда в голову. Новое интервью со старой фотографией быстро увидело свет и имело успех.

Зато мы с Кастелом хорошо провели время вечером следующего дня в астронавтической таверне Outpost недалеко от Спейс–Центра. Популярное в свое время место было полупустым; ни астронавтов, ни космонавтов там не оказалось, несмотря на событие со стыковкой мирового значения.

Перед этим я повстречал своего старого знакомого, А. Пятнецкого, фотографа и ветерана Спейс–Центра, который 20 лет назад снял меня с астронавтом Дж. Янгом в стыковочном тоннеле для журнала «Америка» и потом много фотографировал мою команду вместе с Дж. Уэйтом, теперь уже покойным. Дж. Янг, один из немногих ветеранов–астронавтов, сохранивший верность НАСА, во время стыковки присутствовал на почти пустом балконе для гостей, даже нового директора центра там почему?то не было. На этот раз Пятнецкому было гораздо интереснее сфотографировать меня с кэпкомом, который пригласил меня в главный зал управления полетом, доступ в который оставался очень ограниченным, не так, как в нашем ЦУПе. В промежутках между переговорами с экипажем он успел поговорить со мной о прошлом, настоящем и будущем астронавтики и космонавтики. Все находившиеся в зале, по нашей терминологии — «управленцы», были согласны: стыковка — это всегда сотрудничество.

Фотографии Пятнецкого на этот раз оказались невостребованными.

Дни совместного полета проскочили быстро. Настал день расстыковки, или un?D–day. Операцию запланировали на 5 часов утра, поэтому в ЦУП пришлось приехать затемно. Это был праздник 4 июля — День независимости США. Все прошло гладко, без приключений, почти буднично, если не считать дополнительного маневра, в прямом и переносном смысле.

Заранее планируя совместный полет, Семёнов с Рюминым задумали запечатлеть историческую картинку: американский Спейс Шаттл рядом с российским орбитальным «Миром». Чтобы это осуществить, имелась единственная возможность: сначала отстыковать корабль «Союз» и выполнить облет интернациональной связки, сфотографировав Спейс Шаттл в момент расстыковки. Как задумали, так и сделали. Это, конечно, потребовало дополнительных усилий и было связано с риском: всегда оставалась возможность не состыковаться и не вернуться на станцию. В связи с этим космонавты произвели даже консервацию космического дома, прибрались, насколько успели, после ухода гостей и выключили все лишнее, закрыв за собой двери.

Все прошло нормально, без дополнительных приключений. Космическая коллекция пополнялась уникальными фотографиями. Все же спрос на них не оказался очень высоким.

Все?таки банкет мы заслужили. В ЦУПе, в отдельной комнате собрались объединенная российско–американская группа управленцев, в которую пригласили нас, стыковщиков. Это было «парти» (party) по–настоящему космического масштаба в том смысле, что гуляли одновременно сразу на двух континентах. В обоих ЦУПах, разделенных многими тысячами километров, не просто пили шампанское, произнося тосты. Каждый тостующий подходил к телефону, включенному в режим телеконференции, по–нашему, на громкую связь, и все присутствующие и телеприсутствующие говорили и слушали, радовались и смеялись, вставляя реплики и ремарки.

Я снова вспомнил ЭПАС и сказал о том, что 20 лет спустя мы не просто состыковались на орбите и «разошлись, как в море корабли», а начали долгосрочное сотрудничество, кооперацию, совместную жизнь. Стыковка — это «женитьба в космосе». Мы дожили, мы доработали до этого времени через 20 лет.

Вечером состоялся праздничный фейерверк. Около нашей гостиницы, почти высотной для этого района одноэтажной Америки, собрались сотни людей и машин. Народ гудел. Мы отнесли это торжество на свой счет и тоже допоздна гуляли вокруг, залезали в пришвартованные лодки, мечтая о покорении новых вершин и открытии далеких земель.

Нам оставалось провести в Хьюстоне всего один день. Почему?то мы торопились. Основная консультативная группа уезжала на день позже. Последние строчки нашего протокола мы дописывали, когда до отлета самолета оставалось три с небольшим часа.

Я до сих пор не понимаю, зачем надо было так торопиться. Когда спохватились, было уже поздно менять все формальности и бумаги через Лос–Анджелес и Вашингтон.

Позади остались три года непрерывной напряженной работы, а в общей сложности, чтобы создать новый АПАС, ушло 20 лет. До 17 июля, даты стыковки «Союза» и «Аполлона», мы не дотянули только 20 дней. За 20 часов полета в Москву было что вспомнить и о чем подумать.

Похоже, до нас в Америке никому не было дела. Наверное, нас уж очень ждали дома.

Чтобы рассказать о делах двадцатилетней давности, я написал о после–ЭПАСовском периоде три рассказа: о том, как мы готовили послеполетный отчет, о полученных наградах и о книге «Союз» и «Аполлон», которую издали к первой годовщине полета. Все это как?то состоялось после начала июля 1995 года, и все было по–другому. Послеполетный отчет я не подписывал, его мне даже не показали. Звание заслуженного деятеля науки России, к которому меня представили через полгода, мне почему?то вручили не тогда, когда состоялось награждение, не в День космонавтики, 12 апреля 1996 года, в период, когда президент Ельцин активно проводил предвыборную кампанию и был особенно щедрым, раздавая обещания и награды всем причастным и непричастным, и не только за успехи высоко в космосе — астронавтам и космонавтам, но и избранным ученым–инженерам. Что касается книги, то эта глава, похоже, запоздала тоже. Зато вышла юбилейная книга о нашей «Энергии», обо всех свершениях нашего НПО, ныне РКК.