Для большинства наших специалистов, связанных с международным сотрудничеством, единственным дополнительным доходом, возможностью поправить бюджет, являлись заграничные поездки. Даже получая в день около $60, человек из недельной командировки привозил почти 500 «зеленых», что превышало месячную зарплату начальника отделения, со всеми ее надбавками. А тут еще Америка или Европа, бесплатное путешествие, западный сервис, интересная компания и работа. Было к чему стремиться и добиваться этого.

Двадцать лет назад мы все были бедными, но все?таки не нищими. Нас всех, почти всех, в пределах прямой видимости выравнивала советская власть, которая всеми ее органами и институтами зорко следила за тем, чтобы ни у кого не появился лишний, левый доход, парткомы твердо стояли на страже классовых интересов. Привилегии имели только «слуги народа». Тогда заграничные поездки были для наших простых советских людей чем?то вроде полетов в космос, почти на Луну.

Тогда выездных космических специалистов, тех, которым приходилось ездить за рубеж, было очень мало. Пилотируемая космонавтика давала некоторые отдушины не только для космонавтов, но иногда и для ее создателей. Теперь наши экономические основы пошатнулись. Как?то, уже в 1996 году, находясь на заседании при проведении так называемого «Пи Ди Ар» [PDR — preliminary design review — предварительное рассмотрение конструкций] по европейскому манипулятору ERA в Центре ЕКА в Голландии, я сказал своему соседу справа В. Живоглотову: «Смотри, Всеволод, слева от меня сидит европейский космический специалист: он получает раз в 10 с гаком больше меня, а ответственности у него раз в 10 с еще большим гаком меньше. И это называется международной кооперацией и интеграцией космической технологии после окончания холодной войны в самом конце XX века, на вершине развития человеческой цивилизации».

Надо отдать должное нашим зарубежным коллегам, они в целом неплохо заботились о нас. Можно сказать, привилегированные условия были созданы для моих командированных специалистов на фирме «Роквелл», а также в голландской — «Фоккер Спейс». Мы тоже старались, как могли, их не подводить.

Хорошо понимая общую ситуацию и положение трудящихся, я всячески стремился к тому, чтобы по возможности больше моих людей побывало за границей, особенно стараясь позаботиться о своих ветеранах, которые вместе со мной создавали наши космические системы, отдали им силы и талант, фактически — всю жизнь.

Почему же так нещадно вытравливало из списков для поездки за рубеж работников РКК «Энергия» его высшее руководство? Как бы не заработали слишком много, не разбогатели, что ли? Советская философия, идеология, политика — эта концентрированная экономика оставалась почему?то неистребимой. Генеральная линия Политбюро продолжала действовать и управлять рабочим классом, трудящимися, которые должны работать, подчиняться и не высовываться, а знать свое место, свои обязанности. Только им, «членам», было доступно все в прошлом, а теперь и подавно. Все ограничения и контроль оказались демонтированными вместе с партией и социализмом, страху не стало.

Таковы экономические основы заграничной политики руководства и вытекавшей из нее нашей деятельности, можно сказать, экономической базы, а, как известно из марксистской диалектики, экономика первична.

Все эти годы особенно доставалось известным людям, многим заместителям генерального, почти всем начальникам отделений, многим активным начальникам отделов, всем тем, кто являлся носителем золотого опыта космической техники, и на которых продолжалось держаться очень многое в те годы. В РКК «Энергия» все заграничные списки подписывались только лично президентом, даже во время его командировок или коротких отпусков его первым замам, как правило, не давалось полномочий подписывать выездные бумаги. Надзор за всеми, за количеством командировочных и продолжительностью командировок соблюдался строгий и постоянный.

Социализм — это учет! Эта формула продолжала работать и после его конца.

Наоборот, чтобы поощрять своих, непосредственное окружение, формировались специальные, элитные выездные бригады. Их состав совершенно уникален, и я не могу удержаться, чтобы, не забежав вперед, более подробно не рассказать о том, как меня приглашали на первый пуск Спейс Шаттла на мыс Канаверал в июле 1995 года, два месяца спустя после несостоявшейся поездки в Хьюстон.

Мне позвонил Д. Хамилтон и сказал, что НАСА решило пригласить меня на пуск, на мыс, в Космический центр Кеннеди (КЦК). Американцы посчитали уместным немного дополнить список, который они получили в качестве предложения от НПО «Энергия». Дэвид прислал мне копию этого любопытного документа. Когда я писал эти строки, меня так и подмывало привести его целиком, но все?таки решил, не делать этого. После фамилий 6 мужчин и 5 женщин мое имя стояло последним. Тогда, еще по наивности, я полагал, что в тот раз генеральный возьмет меня с собой, и даже пообещал А. Козеевой, нашему «министру» финансов, рассказать интересные детали об американском полигоне, о знаменитом «Спейс–Центре». Наивность, как и дурость, безгранична, мои боссы даже не сказали мне об этом приглашении.

Мне, конечно, хотелось посмотреть хотя бы один раз, как взлетает Спейс Шаттл, тем более — «Атлантис» с нашей системой стыковки, с АПАС-89 на борту. Помню, однако, что я даже не очень расстроился, было гораздо важнее то, что в июне мне дали «добро» лететь в Хьюстон, в американский ЦУП, и тоже впервые участвовать, оказывать поддержку международной космической миссии со стыковкой Спейс Шаттла с нашим орбитальным комплексом «Мир».

Во всей этой деятельности проявлялась классовая солидарность и классовое сознание, как бы в очередной раз объяснила нам марксистская наука.

За первой миссией последовали другие, со всеми предполетными и послеполетными этапами, с подготовкой и запусками, управлением и послеполетными отчетами. Менялись названия и индексы: за номером STS-71 последовала вторая миссия STS-74 с новым стыковочным отсеком и другой аппаратурой, за ним — полет STS-76 с его аномальной стыковкой, но подход к нам оставался прежним, политика и руководящие указания повторялись. Мы мыслили и переживали, жили и работали по–разному, находясь на разных берегах, руководствуясь разными классовыми интересами.

Потому?то, наверное, так быстро и рухнула советская власть. Она переродилась, а ее предали перерожденцы — класс номенклатуры. А какой срок отмерен нынешнему режиму?

Первую половину 1995 года мы жили, готовясь к переконфигурации ОК «Мир». Это было необходимо, чтобы обеспечить стыковку со Спейс Шаттлом. Без этой перестройки американскому Орбитеру было невозможно причалить к российскому «Миру». Я понимал, что космическая перестройка будет трудной, почти такой же сложной, как на Земле. Однако в очередной раз реальная жизнь оказалась непредсказуемой, не такой, как представлялось. Трудности превзошли все ожидания. Но, в отличие от нашей многострадальной страны, орбитальная перестройка, в конце концов, имела успех, она состоялась.

Дорога к этому успеху оказалась трудной, события конца весны — начала лета 1995 стоят того, чтобы их описать подробно.

Самый важный этап медленно, но неумолимо приближался. Начало работ там, на орбите, сначала намечали на конец апреля. Однако и этого не получилось. Сработала какая?то сверхсильная инерция, похоже, пришедшая откуда?то из нашего советского прошлого, — в те времена почти никогда не проводили большие и важные работы в первую декаду мая, между Первым мая и Днем Победы. Несмотря на массовое уныние и пессимизм в народе, приверженность к этому особому периоду нашего славного прошлого осталась. Как всегда, каждый отмечал праздники (в том году 50–летие Победы) по–своему, а все вместе — тоже.