Испытания подходили к концу. Во время небольших пауз между испытаниями американцы несколько раз привлекали нас на совещание по стыковочному отсеку (СО), который ожидался здесь летом. Сборища большого числа специалистов, на которых обсуждались процедурные вопросы, почему?то производили на меня унылое впечатление. Наверное, потому, что на них произносилось слишком много слов. Американцы заметили мою пассивность и необычный скептицизм и даже отметили это в одном из протоколов. Я подумал, — ничего, разберутся без меня, жизнь, в конце концов, заставит. Наверное, я также чувствовал, что непосредственно участвовать в этих испытаниях мне не придется. Приехать сюда готовилась огромная бригада специалистов из нашего испытательного отделения. Правда, тогда мне еще не было известно, что приедет их сюда действительно очень много.

Одним из последних этапов проверяли пиротехнику, и опять — ночью. Американцы подошли к поверкам электрических цепей, подводящим напряжение на запалы пироболтов, со свойственной им тщательностью. В дополнение к так называемому обтеканию малым током, принятому у нас, они замеряли величину электрического сопротивления всей цепи, включая бортовые и испытательные кабели. В то же время нас удивляло, что они пользовались довольно примитивной методикой и универсальной аппаратурой, которые требовали продолжительного времени и не исключали ошибки. Опасность заключалась в том, что можно было нечаянно подорвать один из 24–х пироболтов летного АПАСа, а заменить их в собранном агрегате было невозможно. Чувствуя ответственность, я все?таки остался до конца, и не просто томился рядом с медленно работавшими людьми. Выручала рукопись одного из рассказов на английском языке, напечатанная накануне любезной Ли, и способность писать в любой обстановке и положении.

Время от времени наша работа прерывалась какими?то другими, более глобальными операциями. В этот раз что?то делали с посадочными шасси Орбитера, и требовалось его опускать. Нас всех выпроводили из зала, и это затянуло еще на пару часов проверки и наше ночное бдение.

Никаких «выстрелов» не произошло и, как я надеюсь, нам не придется «отстреливаться» пироболтами в полете. Все завершилось нормально, и В. Беркут стал собираться в дорогу, — в Хьюстон лететь он не собирался. Он уезжал прямо из офиса на аэродром почти сразу на следующий день.

Когда уехал Беркут, у нас троих оставался еще свободный уик–энд, и мы провели его, разъезжая по окрестностям на арендованном «Форде». Мы побывали на какой?то ярмарке с азартными аттракционами и даже на авиационном празднике на авиабазе, расположенной неподалеку от ракетно–космического центра.

Мы уезжали, чувствуя, что выполнили основную задачу от начала до конца, можно сказать — от конца до конца. «Атлантис» был готов к стыковке, и ничто не должно ему больше помешать.

Тогда, в начале апреля, я лишь смутно понимал, какой трудный и длинный путь потребуется пройти в конце весны и в начале лета. Сколько настоящих испытаний оставалось еще впереди.

Этот рассказ мог получиться самым коротким, потому что поездка в Хьюстон в апреле 1995 года не состоялась. Ее запланировали, оформили, как требовалось, и подготовили заранее. Более того, моя небольшая команда почти в полном составе находилась во Флориде на полпути в Техас. То, что произошло буквально в последний момент, противоречило здравому смыслу и было решено вопреки договоренности и без предупреждения, как будто исподтишка. На исходе последнего дня, в пятницу, 4 апреля, мы, трое из испытателей системы стыковки Спейс Шаттла «Атлантис», почти готового к совместной миссии со станцией «Мир», складывали последние бумаги и прощались с коллегами из Космического центра Кеннеди (КЦК) на мысе Канаверал. У нас в карманах лежали готовые билеты до Хьюстонского аэропорта «Хобби», где для нас была заказана напрокат заранее оплаченная автомашина и, конечно, гостиница, и сделаны все остальные приготовления. Программу встречи в Центре управления полетом, планы заключительных тренировок на тренажерах, включая встречу с экипажем Спейс Шаттла STS-71, согласовали по факсу и утвердили накануне.

Зазвонил телефон, говорила Дж. Рубицки, наша заботливая Джанин из Вашингтонского офиса «Энергия США». С самых первых слов, только по интонации ее голоса я сразу понял — что?то случилось. «Мистер Сыромятников, ваша поездка отменена, по указанию Легостаева я аннулировала ваши билеты в Хьюстон и заказала другие — в Москву», — были ее слова.

Мой начальник вместе с Семеновым находился в тот момент в Хьюстоне. Накануне я разговаривал с ним по телефону и просил разрешения прислать нам подкрепление из Москвы; он, в свою очередь, запросил детальную программу предстоявших тренировок и других работ. Уточнялись последние детали. Теперь?то стало ясно, что надо было обходиться наличными силами, «Багратион подкрепления не просит», как известно из «Войны и мира».

Я позвонил в Хьюстон, хотя понимал, что изменить уже было ничего невозможно. От моего хьюстонского коллеги Д. Хамилтона новостей узнать не удалось, американскую сторону никто не информировал. Легостаев же коротко сказал: «Указание генерального». Я что?то пробормотал о том, что все же следовало хотя бы позвонить сначала мне, а не давать такие указания Джанин. Однако он?то знал, что и как делать, он знал, что я мог и не послушаться, если бы билеты не оказались аннулированными. Дикость, самодурство во вред делу. Не первый и не последний раз, однако тогда, перед самым полетом, все казалось просто невероятным и вопиющим.

Через три дня, проведя уик–энд на мысе, мы улетали в Москву. На этом можно было бы поставить точку. Рассказ действительно получился совсем коротким.

Однако это событие действительно не было и не стало одиночным эпизодом. Оно было не случайным. Решение приняли не просто под горячую руку, в плохом настроении. «Им там нечего делать» — являлось руководящей идеей при принятии многих решений по разному поводу, случаясь с разными командами специалистов, особенно с теми, кто был известен лично. «Нечего делать» — не утруждая себя прочитать объяснения или выслушать другие аргументы. Это стало философией, руководящей идеей. Мне не раз пришлось сталкиваться с таким подходом и слышать все это самому.

Нет, все?таки надо еще кое?что рассказать и об этом инциденте, и вспомнить о некоторых многих похожих других. Накопилось, не могу не рассказать. За три года работы над проектом мой коллега Б. Бранд приезжал в Москву больше 30 раз. У нас ему, как руководителю стыковочного проекта от фирмы «Роквелл», действительно было, что делать. Для нас дел в Америке было, пожалуй, не меньше. Действительно, мне и другим специалистам пришлось много летать через океан, особенно на начальном этапе. В 1994 году, когда начала разворачиваться программа МКС «Альфа» и поездки участились, руководство ввело заграничный лимит, ограничив интегральную продолжительность командировок сутками в течение года, включая дни приезда и отъезда. За этим режимом наладили строгий учет прямо по штампам паспортного контроля в аэропорту «Шереметьево-2». В середине очень насыщенного 1995 года я исчерпал свой лимит. Все остальное, дела — не дела, стало уже неважным.

Экономика первична, как вдалбливали в наши головы всю жизнь при социализме. При социализме большая часть трудящихся жила в бедности, после 1991 года честные россияне стали получать и даже не получать нищенскую зарплату. Это относилось даже к научно–технической элите, к уникальным космическим специалистам: начальникам отделов и отделений, даже заместителям генерального конструктора. Исключение составляли, пожалуй, лишь те, кто имел прямой доступ к так называемой коммерции, а большинство из них относилось к окружению президента. Нашей зарплаты хватало лишь на то, чтобы покрыть самые насущные расходы: оплатить коммунальные услуги (квартплату, электричество и т. п., за гараж, за дачу), покупать еду, иногда ездить на автомобиле, приобретая бензин почти по мировым ценам.