— Так почему же ты не слушаешь меня?

Он заколебался. Посмотрел на девушку, потом на деньги, которые держал в руке, однако страсть игрока победила.

— Попробую еще раз!

— Ну ладно, попробуй, — смирилась она. — Но это будет в последний раз!

— Клянусь!

Ирма печально улыбнулась, потому что хорошо знала цену его клятвы. Как же внушить ему, чтобы он не играл? Она страстно поцеловала его в губы.

— Пойдем лучше ко мне! — проговорила она пылко.

Неожиданно Малы почувствовал, как сильно привязан он к этой девушке. Он прижал ее к себе, нежно поцеловал, потом посмотрел на нее испытующим взглядом. Он очень хорошо знал ее лицо и безошибочно улавливал по его выражению, когда девушка загоралась желанием. Но сейчас лицо ее оставалось холодным.

— Ты что на меня так смотришь? — спросила она.

— Наверное, я действительно тебя люблю, — сказал он и снова ее обнял. — Слушай, а что, если мы с тобой... — Он вдруг неестественно засмеялся: — Наверное, я идиот, правда?

— Почему?

— Потому что ты права и нам давно следовало бы пожениться! — заявил он решительно.

— Иди и проиграй эти пятьдесят крон! Проиграй их! Не смотри на меня так удивленно. Это последние пятьдесят крон. Потом мы начнем все сначала. Ты и я. Я хочу иметь наконец семью, детей, хочу иметь все то, что есть у других женщин. Иначе из меня выйдет обыкновенная потаскушка. Но я этого не хочу! — Ирма говорила быстро, у рта ее обозначились глубокие морщинки, она сразу будто постарела лет на десять.

— Если ты вправду хочешь...

— Хочу!

— Тогда я скажу твоему отцу, что мы...

— Нет, я сама скажу ему об этом.

— А я как-нибудь зайду к вам... Надо же и мне...

— Папы не бойся. Он добрый, хоть и ворчит часто.

Их появление было встречено двусмысленными шутками. Малы шел как во сне. Решение, к которому они с Ирмой наконец пришли, буквально ошеломило его. Но он был рад, что все прояснилось. Он сел на свое место и сразу получил карту — это была десятка, потом прикупил туза. Из выигрыша он вернул Ирме пятьдесят крон. Она присовокупила их к следующей ставке, ведь теперь у них все общее. И пусть все об этом знают.

— Так вы играете вместе? — удивился Либиш.

— С сегодняшнего дня и навсегда! — твердо заявила Ирма.

— Карту! Еще одну! — просил Келлер.

— Очко!

Малы сгреб деньги. Их было уже немало.

— Давай на все! Быстрее кончишь!

Он послушался и продолжил игру. Восьмерка, девятка, потом пришла семерка — перебор. Картежники снова начали посмеиваться: они заметили по выражению лица Малы, что он получил плохую карту. Тот со злостью швырнул карты на стол.

— Вот ты и снова продулся в пух и прах! — смеялся Келлер. — Неси свою винтовку, больше тебе нечего ставить.

— Заткнись! — парировал Малы спокойно.

— Скоро мы вас отсюда погоним! — вырвалось у Мюллера.

— Друзья! Друзья! — начал успокаивать их более уравновешенный Фрайберг.

— Чего ты волнуешься? Он же пьяный и наверняка не соображает, о чем мы говорим, — сказал Ганеке.

— Не забывайте, что он потом протрезвеет.

— Вы это о чем? — пробудился от своих размышлений Малы.

— Тебя мы отсюда не погоним, не бойся. Ты — наш человек. Тебя мы поместим в музей, чтобы наши дети могли видеть, как выглядел настоящий чех, — хохотал Келлер.

— Ты, сволочь! — выкрикнул Малы и ударил его по лицу.

Келлер опрокинулся со стула на пол. Либиш ударил таможенника кулаком и тут же сам был повергнут наземь ударом бутылки по голове. Валяясь на полу, он хватался за голову, на которой продолжала сидеть, словно пришитая, его покрытая мучной пылью фуражка. Разъяренные картежники набросились на Малы, как звери. Фрайберг хотел было их утихомирить, но кто-то ударил его в живот, он согнулся и долго не мог вздохнуть. Ирма побежала за отцом. Трактирщик сразу сообразил, что надо делать. Он схватил ведро с водой и выплеснул ее на дерущихся. Это помогло. Те поднимались с ворчанием, словно побитые мокрые собаки, облизывали окровавленные губы. Либиш, причитая, держался за пробитую голову.

Рендл выгнал из трактира всех, кроме Малы. Ночную тишину нарушили злые выкрики. Картежники остановились неподалеку от трактира, надеясь рассчитаться с Малы, но тот не появлялся. Ирма оставила его у себя. Разозленные вконец немцы побрели по селу. Келлер затянул было марш Хорста Весселя, но голос у него срывался, как у мальчика в переходном возрасте. Фрайберг тащился сзади и все пытался одергивать дружков. Хотя он был немцем, но не забывал, что находится на государственной службе у чехов. Пьяные выкрики ему не нравились. Зачем всему селу знать, что в трактире произошла драка?

Он прыгал между орущими дружками, как обезьяна, взывал к их благоразумию, но никто не обращал на него внимания. Да, видно, распалась их компания. Теперь уж они никогда не соберутся вместе. Он горестно вздохнул, но потом ему в голову пришла мысль, что теперь вообще безвозвратно исчезает многое. К черту все! Все равно чехи скоро уйдут отсюда, а немцы наведут здесь свой, новый порядок. Вот тогда-то он наконец станет почтмейстером. И Фрайберг начал выкрикивать: «Зиг хайль! Зиг хайль!» В деревне ему отвечали бешеным лаем собаки.

Днем контрабандиста может подвести и луг, и лесная просека, и широкая тропа, и редколесье, где все хорошо просматривается. Но чаще всего его подводит собственная неосторожность и легкомыслие. Над лесным массивом, по которому проходит государственная граница, возвышается Вальдберг. Он — словно маяк в море. С его вершины хорошо видна территория по обе стороны границы. Отсюда таможенники могут проследить любую тропинку, ведущую из Зальцберга в Чехию. Поэтому контрабандисты редко ходили днем — слишком велика была опасность. Даже Ганс не хотел понапрасну рисковать. Однако запасы товаров в Зальцберге росли и за один переход перенести их было невозможно. А Кречмер все еще отказывался от участия в этих делах.

Ганс долго раздумывал, стоит ли ходить днем, и наконец решил попробовать. Он отправился скорее для того, чтобы посмотреть, сколько людей встретит по пути, на каких полях работают крестьяне, спокойно выбрать дорогу, по которой можно ходить, не привлекая внимания. Ночью он полагался на свой острый, хорошо тренированный слух. Днем же придется тщательно осматривать опушки, идти медленно, и непременно лесом, редколесье преодолевать быстро, почти бегом, а у Кирхберга необходимо будет останавливаться, чтобы убедиться, не идет ли по улице деревни патруль. У таможенников стало на одного человека меньше, и Ганс понимал, что теперь Карбан вынужден посылать своих ребят только на охрану самых важных путей, идущих через границу.

Перед своим первым дневным переходом Ганс зашел к сапожнику Вайсу, чтобы узнать, кто находится в наряде. В середине дня, когда он будет возвращаться, на патрулирование границы выйдут другие таможенники, следующий патруль выйдет в четыре часа, и, наконец, в десять вечера заступит ночной патруль. Карбан придерживался старого графика смены патрулей. Изменял он только их маршруты, так что никто из посторонних не мог знать, где именно таможенники будут поджидать контрабандистов.

Однажды Ганс принес товар около полудня. Кубичек, который в это время случайно оказался у окна своей конторы, видел, как контрабандист с рюкзаком за плечами прошел садом и скрылся в сарае.

— Ганс, вы соблюдали меры предосторожности? Что, если вас кто-нибудь заметил?..

— Я никого не встретил. В полдень люди обычно сидят дома. Сошел вниз, в лощину, там вокруг сплошной терновник и легко пройти незамеченным. Потом подождал с минуту у сада и, убедившись, что никого нет, прошел прямо к сараю. Можно ходить и днем. Для меня это почти пустяк.

— Только будьте осторожнее, помните, что носите.

— Не бойтесь. Единственный таможенник, который сейчас несет службу, лежит на солнышке и греет себе пузо.

— По-моему, вы там немного задержались... — начал коммерсант, но Ганс только рукой махнул: