Он погладил ее руки:

Ты даже не знаешь, как я тебя люблю.

— Тогда послушайтесь меня и не ходите!

— Пойду!

— Почему?

— Потому что я нужен человеку, попавшему в беду. И потом, я хочу доказать себе, что никого не боюсь.

— Мы знаем, что вы никого не боитесь.

— Но те, в Зальцберге, еще не знают этого.

— Вы говорите глупости!

«Мы все преходили с ума», — подумал коммерсант. С той минуты, когда он получил письмо от брата, его постоянно преследовал страх. Какова же цена человеческой жизни?

— Покончим с этим! — глухо сказал он и, вытащив из бумажника еще две сотни, бросил их на стол. Потом вырвал из маленького блокнота какую-то бумажку, что-то написал на ней и подал Кречмеру: — Вот кассовый ордер на пятьсот крон, на них Марихен может выбрать себе любую вещь в моем магазине.

— Идет! — промычал Кречмер. Он взял листок и спрятал его.

— Не ходите туда, ради бога, не ходите! — не переставая просила девушка.

— Ладно, замолчи! — прикрикнул на нее Кречмер. — Хватит дурить. В чем дело? Я всю жизнь носил рюкзаки через границу.

— Не бойся, девочка, все обойдется, — заверил ее Ганс.

Девушка молча заплакала.

Мутный свет уличных фонарей едва достигал темных фасадов домов, окружавших небольшую площадь. Шаги одинокого прохожего гулко раздавались в ночной тишине. В верхней части городка, вытянувшегося вдоль шоссе, злобно лаяли собаки. Здесь же, в нижней части, Зальцберг разросся в ширину — горожане побогаче настроили себе дома вокруг площади со старым фонтаном в центре. Тут горело всего несколько фонарей, которые не могли рассеять ночную тьму. Да и главная улица была освещена не лучше. На каждые сто метров приходилась одна лампочка, источавшая мутно-желтый свет на старую булыжную мостовую.

— Все в порядке, — прошептал Кречмер.

Они стояли на темной улице уже довольно долго. Гасли последние огни в окнах, городок засыпал. Контрабандисты чутко прислушивались к подозрительным звукам. По левой стороне улочки, начинавшейся наверху садами и примыкавшей прямо к площади, тянулся низенький заборчик, загораживавший двор усадьбы сельского типа. На правой стороне ее, почти у площади, стоял домик парикмахера Вальдхаузера.

— Так можно ждать целую вечность, — тихо произнес Ганс.

Он оторвался от заборчика, о который опирался, и осторожно прошел по улочке к самой площади. Там контрабандист остановился и прислушался. Темный ряд домов смотрел на площадь черными глазницами окон. Нигде ни единой души. Ганс вернулся назад. Кубичек не объяснил, каким образом они должны попасть к Вальдхаузеру. Дом казался темным и притихшим. Они не сообщали заранее, когда придут к Вальдхаузеру: Ганс считал, что так оно будет лучше, ведь в этом случае и враги не смогут узнать о времени их прихода. Но если Вальдхаузер спит на втором этаже, то едва ли они разбудят его стуком в дверь, выходящую во двор. Ганс нажал на щеколду ворот. Они были не заперты. Контрабандист почувствовал облегчение. Может, не заперта и дверь, ведущая в дом? Или там есть звонок? Он осторожно направился к дому, вытянув вперед руки, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Включать фонарик ему не хотелось. Кречмер шел следом. Ганс чувствовал затылком его дыхание.

Неожиданно долговязый контрабандист потянул его за рукав:

— Подожди, я вроде слышал шаги. Кто-то ходит по улице.

Ганс остановился и тоже прислушался. Действительно, кто-то крался вдоль забора. Хорошо был слышен скрип песка под ногами. Но может быть, это какой-нибудь запоздавший житель возвращается домой, а может, парень идет от своей девушки? Нет, так осторожно он бы не ступал.

— Не нравится мне все это, — зашептал Кречмер.

Ганс ничего не ответил. Он вытащил из кармана пистолет и снял его с предохранителя. В напряженной тишине маленького дворика ему казалось, что он слышит биение собственною сердца.

В доме зашуршали. Затем со слабым скрипом отворилась дверь.

— Вальдхаузер, это вы? — шепотом спросил Ганс.

Никто ему не ответил, а сзади, где во дворе стоял какой-то сарай, раздался тихий щелчок.

— Йозеф, надо удирать! — прошептал Ганс и услышал, как его товарищ глубоко вздохнул в ответ.

Они осторожно вернулись к воротам, открыли их и вышли на улицу. Ганс закрыл их за собой с чувством облегчения. Двор, который они только что покинули, казался им ловушкой. Теперь они выбрались на простор, правда относительный: улица была довольно узкой. Кто же там их ждал, почему не отозвался? Наверняка не парикмахер.

Ганс наклонился к Кречмеру:

— Если что-нибудь случится, встречаемся на старой дороге, у первых березок.

— Давай перемахнем через забор, он низкий. А потом из сада выберемся в поле, — отозвался долговязый контрабандист. Он оперся о штакетник, готовясь к прыжку, — штакетины заскрипели.

— Руки вверх! — вдруг закричал кто-то пронзительным голосом.

Одновременно включили фонарь и ослепительный свет ударил контрабандистам в глаза. В ту же секунду Ганс выстрелил в сторону фонаря — свет погас, и кто-то вскрикнул. Контрабандист упал на землю, прижался к ней так плотно, что трава щекотала его по лицу, и без устали нажимал на спусковой крючок, вспарывая ночную тишину оглушительными выстрелами. Он удивился и в то же время обрадовался, что даже в минуты опасности не поддался панике и действовал хладнокровно. Он не видел своих врагов, только слышал какие-то команды и топот. В него стреляли, но пули пролетали высоко над ним. Ганс знал, что в обойме девять патронов. Выстрелив восьмой раз, он вскочил и, пригнувшись, словно регбист, бросился вперед. Сделав несколько шагов, он со всего маху врезался в чье-то большое, массивное тело и услышал, как человек, стоявший у него на пути, болезненно застонал. Ганс выстрелил в него в упор, оттолкнул в сторону обмякшее тело и побежал.

Вскоре он очутился на площади, а оттуда устремился по центральной улице, избегая света ярких фонарей. В улочке еще слышалась стрельба, кто-то кричал. Ганс бежал изо всех сил. Своей стрельбой он привел в замешательство участников засады и хорошо использовал его, чтобы оторваться от преследователей. Контрабандист понимал, что на площади по нему стрелять не будут, ведь преследователи могли попасть в окна домов и вызвать ненужное волнение в городке. Ганс вспомнил о Йозефе, и сердце его тревожно сжалось. Может, ему посчастливилось перемахнуть в сад, ведь заборчик был совсем низкий. В саду же было так темно, что он, прячась за деревьями, мог спокойно выбраться в поле.

Ганс бежал, не останавливаясь ни на секунду, и его легким уже не хватало кислорода. Боль в груди усиливалась. Сзади вспыхнули фары автомобиля, высвечивая темные стены домов. Ганс спрятался в нише подъезда, и луч света пробежал мимо. Контрабандист заскользил вдоль стены за медленно продвигавшейся машиной. Неожиданно стена кончилась — в этом месте центральную улицу пересекала маленькая улочка. Ганс нырнул в кромешную темноту улочки и поспешил дальше. Через минуту заборы и сады кончились и он вырвался на простор полей. Еще с минуту он бежал, а когда почувствовал боль в груди, остановился и упал в картофельную ботву. Только теперь до него дошло, что стрельба взбудоражила весь городок. Собаки лаяли так, будто взбесились, а возбужденные голоса долетали даже сюда. Машина, видимо, возвращалась назад — шум мотора слышался возле площади. Дыхание Ганса стало спокойней, боль в груди прошла. Жаль, что Йозеф не побежал с ним. Сейчас бы они отдохнули немного и отправились к границе. Очевидно, Йозеф выбежал через сад в поле. В таком случае ему придется обогнуть городок и пересечь шоссе, ведущее и Винтерсдорф. Только так он может выйти на старую контрабандистскую трону, где они условились встретиться. Нацисты, поджидавшие их, наверняка прочешут каждую улицу городка, заглянут в каждый сарай, и вполне вероятно, что к утру полиция перекроет границу.

Ганс покрутил головой: резкий запах картофельной ботвы неприятно ударял в нос. Перевернувшись на спину, он раскинул руки и задышал глубоко и ровно, ножные мышцы еще подрагивали от недавнего напряжения. Он вспомнил, что расстрелял всю обойму, вытащил из кармана запасную и зарядил пистолет. Контрабандист пытался понять, что же произошло, но никак не мог сосредоточиться. Он закрыл глаза и лежал неподвижно, вялый, как после тяжелой болезни. Потом в голове его мелькнула мысль, что время проходит быстро и скоро на смену ночи придет серый сумрак рассвета. Надо вставать и идти к месту встречи. Первые березки на старой дороге — это километра два от городка. Йозеф побежал в другую сторону — значит, ему придется идти гораздо дольше. Ганс верил, что ему тоже удалось убежать. Он ловкий, бегает быстро, а ночью передвигается бесшумно и уверенно. Вероятно, сейчас он кружным путем добирается до условленного места. Так что же все-таки произошло? Неужели Вальдхаузер мерзавец? Впрочем, сейчас ни в ком нельзя быть уверенным: взгляды и убеждения людей круто меняются. Да, предателей становится все больше и больше, и отомстить всем — задача для одного человека непосильная. Кубичек говорил, что получил от брата письмо и узнал его почерк. А может, коммерсанта заставили написать такое письмо в гестапо или просто подделали его почерк. И все же Ганс никак не мог взять в толк, зачем прилагать столько усилий, чтобы схватить их с Кречмером. Гестапо нужны свидетели в деле против Кубичека? Или тайная полиция хочет отомстить за Зеемана? Гестапо узнало, кто провел через границу Бюргеля. Об этом позаботились этот балбес Вайс и Зееман. А так как контрабандисты работали на Кубичеков, подозрение сразу пало на коммерсантов...