— Я бы хотел попасть в Советский Союз, — ответил Вернер на вопрос Ганса.

— Вы думаете, туда можно добраться?

— Товарищи в Праге уже все подготовили.

Уезжал Вернер вечером. Он поблагодарил друзей за оказанную помощь и долго жал им руки. Марихен он поцеловал в щеку. Он обещал написать, как только доберется до Праги, а следующее письмо прислать из той страны, о которой он так давно мечтал и так много рассказывал. Контрабандисты и Марихен проводили Вернера к ночному поезду и расстались с ним навсегда.

Занавески в ярко освещенной комнате были плотно задернуты, чтобы снаружи никто не мог увидеть, что здесь происходит. А люди говорили так тихо, что никто бы не мог их подслушать даже при желании.

— Кто был этот человек?

— Мой двоюродный брат.

— Не лги!

— Зачем мне лгать?

— Откуда он?

— Из Моста!

— Зачем приезжал сюда?

— Искал работу. Ему сказали, что здесь скоро начнут работать текстильные фабрики.

— Лжешь! Он пробыл у тебя четырнадцать дней и никуда не выходил. Он скрывался, словно преступник.

— Неправда! Утром он уходил в город, а поздно вечером возвращался. Он только ночевал у меня.

— Знаешь, мы ведь пришли спросить тебя, какое ты принял решение, — переменил вдруг тему Зееман. — Хочешь быть с нами?

Ганс отвернулся и закрыл глаза. Он собирал силы для ответа, которого они от него ждали. Он-то давно решил, что им ответит, но не думал, что это произойдет при подобных обстоятельствах. Они напали на него в его собственном доме, привязали к стулу, размахивали у него перед носом кулаками и допрашивали.

— Не спи! — наседал на него Зееман. — У тебя еще будет время выспаться. Может быть, ты уснешь навсегда, если не проявишь благоразумия.

Ганс промолчал.

— Ну, так хочешь или не хочешь?

— Оставьте меня в покое, — устало отбивался он. — Развяжите меня, сядем за стол, я принесу бутылку — вот тогда и поговорим. Разве таким путем вы привлечете на свою сторону людей?

— Скажи правду, и мы тебя развяжем. Когда тот человек вернется?

— Он уже не вернется. Он уехал домой.

— В Мост?

— Разумеется.

— Не трепись! Он же покупал билет до Праги, а вы провожали его.

— Возможно, он поехал сначала в Прагу... Искать работу...

— Врешь! Но мы не дураки! Ты переводишь людей через границу! — взорвался Зееман.

— Я ношу товар для Кубичека.

— Ты переводишь через границу этих проклятых эмигрантов, которые предают фюрера. Оказываешь услугу свиньям, которые спасают свои шкуры. Кто передает тебе их в Зальцберге?

— Никто.

— А парень, которого я видел с вами? — напомнил Зееман.

— Он присоединился к нам на самой границе. Он не эмигрант, я помню...

— Ты знаешь инженера Бюргеля?

— В первый раз слышу эту фамилию.

Парень с продолговатым лицом, похожим на лошадиную морду, стоявший напротив, размахнулся и ударил Ганса. Веревка, которой тот был привязан к стулу, больно врезалась ему в руки. Стул затрещал, во рту у Ганса появился солоноватый привкус крови. Парень с лошадиным лицом смотрел на него ухмыляясь. «Эту морду я запомню на всю жизнь, — подумал Ганс, — и если выживу, то из-под земли достану подонка».

— Начнем все сначала, — проговорил парень. — Инженера Бюргеля знаешь?

Молчание. Последовал еще один удар по лицу. Боль, как острая игла, казалось, проникла в самый мозг. Ганс почувствовал, как по его лицу потекла струйкой кровь.

Нацисты ворвались к нему среди ночи. Здоровенные парни в черных плащах, высоких сапогах и кожаных перчатках схватили его и тут же начали допрос. Знал он только одного из них — Зеемана.

— На кого ты работаешь, свинья? Ты же немец, а якшаешься со всяким сбродом, вознамерившимся выступать против рейха. За еврейские гроши ты продаешь свою честь!

— Я сказал правду, — с трудом вымолвил Ганс. Боль все еще отдавалась в мозгу, губы распухли.

— Кто передал тебе этих евреев? Кубичек из Зальцберга?

Ганс отрицательно покачал головой и снова посмотрел на нацистских молодчиков — хотел запомнить их лица. Зееман усмехнулся, будто намеревался сказать: «Видишь, ведь я предупреждал тебя...»

— Говори, кого ты здесь прятал?

— Это был мой двоюродный брат, — стоял на своем Ганс.

— Ничего, мы заставим тебя говорить, будь уверен. Признаешься во всем, даже в том, что когда-то изнасиловал свою бабушку. У всех развязывались языки, и у тебя развяжется, — заявил Зееман.

Потом нацисты собрались у окна и стали совещаться. Ганс разобрал только, что они говорят о какой-то дороге и о том, что надо было прийти пораньше. Он с радостью подумал о том, что Вернер уехал вовремя, будто знал, что придут эти... Нацисты, конечно, шли по его следам. Но как они узнали о Бюргеле? Кто им рассказал?

Молодчики в черных плащах снова обступили его, и допрос возобновился:

— Нас интересует, кто передал тебе Бюргеля.

— Я не знаю такого человека.

Нацисты замахали у него перед носом какой-то бумагой:

— Это признание твоего приятеля Кречмера. Беглецов тебе передавал Кубичек. Подпиши вот здесь, и мы оставим тебя в покое.

— Черт возьми, зачем же я буду лгать? И Кречмер ничего не знает. Если он и сказал что-нибудь, так это из-за страха быть избитым. Все это выдумал Зееман, потому что однажды я врезал ему по морде! Вот в чем дело!

Он закрыл глаза, ожидая удара в губы, горло. Таких ударов он боялся больше всего, потому что всякий раз после этого чувствовал, что задыхается. Он уже понял, когда допустил ошибку. Однажды вечером, беседуя с Вернером, он заметил, что занавески на окнах задернуты неплотно. И сразу до его слуха донесся подозрительный шорох. Ганс выбежал во двор и увидел, как кто-то перемахнул через низенький забор. Вероятно, этот кто-то и подслушивал под окном. А может, за ним и Кречмером постоянно следили?

— Так ты утверждаешь, что не знаешь Бюргеля?

— Однажды мы встретили в лесу каких-то людей. Кто они — мы не спрашивали. Потом их задержали таможенники.

— Ты эти сказки брось. Мы хотим знать правду, — проговорил один из нацистов. — Кто тебе передал этих евреев?

— Кто тебе за это заплатил? — наседал на Ганса Зееман.

— Сколько вонючих евреев ты перевел через границу?

— Кто передает тебе в Зальцберге коммунистов?

— Давно состоишь в их паршивой организации?

Вопросы сыпались один за другим. Ганс не успевал на них отвечать. Снова начались побои. Боль тысячами игл проникала в мозг, в сердце, в каждый нерв. Но даже в те минуты, когда она казалась нестерпимой, он воображал, как встретит Зеемана где-нибудь в лесу и за все с ним рассчитается.

— Мы абсолютно уверены, что это ты перевел Бюргеля через границу и сейчас переводишь коммунистов. Один из них жил у тебя четырнадцать дней. Мы знаем все. Скажешь, кто тебе передает их в Зальцберге, и мы оставим тебя в покое, да еще дадим три тысячи марок. Ты ведь говорил, что ходишь через границу только за деньги. Так можешь подработать...

Ганс молчал. Он закрыл глаза и сделал вид, будто не в состоянии ни говорить, ни думать. Они снова сгрудились в углу комнаты и стали о чем-то совещаться. Вероятно, они пришли к выводу, что ничего из него не вытянут, и теперь договаривались об обратном пути — кто кого поведет, потому что намеревались прихватить с собой и Кречмера с Марихен. Нацисты полагали, что, стоит им как следует прижать Марихен, и долговязый контрабандист сразу расколется. Ганс насторожился. И хотя он разбирал лишь каждое второе слово, смысл задуманного ими он уловил. С минуту они еще переговаривались, потом снова подступили к нему.

— Кречмер уже признался, но нам бы хотелось услышать все это от тебя.

Ганс знал, что старый контрабандист ночью никому не откроет: он боялся за сберегательные книжки. В столе у него всегда лежал заряженный револьвер. Да и полицейский участок совсем рядом с его домом. Значит, нацисты не отважатся стрелять или брать дом штурмом, в противном случае могла проснуться вся деревня. А в полицейском участке всегда сидит дежурный. Даже издалека видно, как там светится окно ночью. Нацисты лгут, хотят, чтобы он заговорил. Вернер перенес столько жестоких допросов и все равно не предал своих товарищей. «Страшны первые удары, — не раз говорил он, — а потом тупеешь и теряешь чувствительность. Главное, нужно твердить одно — я ничего не знаю, ничего не помню...»