В воскресенье вечером, надев праздничный костюм, Кречмер пришел в больницу и принес апельсины, яблоки, конфеты. Его костюм был настолько измят, что создавалось впечатление, будто он в нем спал. Его худое лицо сияло. Он присел на край кровати и взял Марихен за руку.

На неделе он заходил к главному врачу и узнал, что температура спала, что воспаление легких у дочери нетяжелое.

— Марихен, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, папа.

Забота отца растрогала ее. Он был немного смешон в своем неглаженом костюме. И почему он надел этот страшно потрепанный галстук? На рождество она купила ему два новых. А воротник рубашки? Его концы торчали вверх, как щетинистые усы. Откуда он ее вытащил? У него есть несколько совершенно новых. Почему он выбрал именно эту, старую, которую можно надевать разве что в лес? На его ботинки ей и смотреть не захотелось. Наверняка он их не почистил. Все-таки отец — большой ребенок. Вот и на нее он смотрит глазами, полными умиления.

Все домашнее хозяйство лежало практически на ней. Отец был ужасно беспомощным и неаккуратным человеком. Почти ежедневно она ссорилась с ним из-за беспорядка в доме и не могла даже представить, как бы он жил, если бы она от него ушла. Ганс совсем другой, он вполне самостоятельный. А отец? Вернувшись из больницы, она наверняка не узнает квартиру. Гора немытой посуды, пол не метен, всюду разбросаны вещи. Пока была жива мама, она умела заставить его соблюдать чистоту и порядок. Мама! Дома над диваном висела ее фотография. Хрупкая женщина с красивым лицом. Но Марихен почти не помнила ее. Давнее воспоминание, похожее на сон...

— Папа, почему ты не приведешь себя в порядок? — сердито спросила она.

Он стал оправдываться, что у него не было ни времени, ни настроения. С воспалением легких шутить нельзя. Доктор говорит, что все хорошо, осложнений нет, но кто знает. Теперь он будет беречь ее, не позволит ей блуждать по лесу.

Она почти не слушала его. Она радовалась, что он пришел ее проведать, что вот сидит рядом и держит ее за руку. Когда она была маленькой, он также садился у ее постельки и рассказывал ей сказки. Часто она засыпала, так и не узнав, чем все кончилось. Ей хотелось, чтобы на следующий день он продолжил сказку, но он забывал, как звали вчерашних героев, хоронил живых, воскрешал мертвых, и возникала такая путаница, что оба долго смеялись.

На улице ярко светило солнце. Зима миновала, и в приоткрытое окно палаты проникал совсем весенний воздух. Марихен расспрашивала отца о доме, о Гансе, что он поделывает, почему не пришел вместе с ним, лежит ли еще снег на Вальдберге и чем кончилось дело с таможней.

— Штраф на нас наложили будь здоров! С каждого по три сотни!

— Да, это много.

— Представляешь, Кубичек пришел в таможню и все заплатил. Наверное, потому, что из-за него мы едва не погибла. В данном случае он вел себя как порядочный человек.

— Папа, вы же ему опять понадобитесь.

— И все-таки платить за нас он был не обязан.

— Но в таком случае вы бы перестали на него работать...

— Да, это верно, — согласился Кречмер и начал передавать ей приветы от жителей деревни.

Марихен с улыбкой наблюдала за ним. Она видела, что интерес, проявленный к ней жителями деревни, льстит ему. Теперь все позади, хотя ту ужасную ночь она вспоминает довольно часто, а однажды даже видела все пережитое во сне.

— Мне очень хочется домой, — призналась она. — Здесь неплохо, все добры ко мне и кормежка сносная, но надоело все время лежать, глотать пилюли, мерить температуру.

— Господин главный врач сказал, что отпустит тебя, как только спадет температура.

— Поскорее бы! — вздохнула девушка. — Сегодня утром даже тридцати семи не было. Температура немного поднимается лишь к вечеру. Мне уже бежать отсюда хочется...

Кречмер с любовью смотрел на нее. Теперь придется уделять ей больше внимания. На границу он ее, конечно, не пустит. Бедняга Ганс тоже сильно простудился, несколько дней пролежал с высокой температурой. Да и для него самого эта ночь не прошла без последствий. Даже теперь, просыпаясь ночью, он порой чувствовал какое-то стеснение в груди, слышал хрипы — видимо, перенес болезнь на ногах. Вся эта суета, заботы о Марихен... Думать о себе было некогда, а не мешало бы сходить к врачу как следует провериться, Это проклятое ремесло, пожалуй, придется оставить на время. Да и о Марихен надо бы позаботиться: кое-что сшить, приданое приготовить, хотя она пока ни с кем не встречается.

В деревне полно парией, которые ею интересуются, но все это никчемные люди. Делать они ничего не умеют, да и не хотят, лишь раз в неделю бегают в управу за пособием по безработице. Для таких ворота их дома закрыты накрепко. Самой Марихен пока никто не нравится. На танцах она, правда, никогда не сидит, но те парни, которые ее провожают, гроша ломаного не стоят. Пару раз потанцуют и уже начинают уговаривать выйти на улицу немного проветриться... Тут надо держать ухо востро, а то и не заметишь, как грянет беда.

Марихен — невеста богатая. Тетка из Праги в своем завещании ее щедро одарила. Но стоило ему заговорить, что надо бы готовить приданое, что ей скоро девятнадцать и пора думать о замужестве, как вспыхивала ссора: «Папа, ты с ума сошел, я еще долго не выйду замуж. Разве нам плохо вместе? Я не хочу, чтобы ты занимался сводничеством. Я уж как-нибудь выберу сама себе мужа...»

Он поправил ей подушку, снова предложил фруктов и конфет, а потом начал рассказывать, как они с Гансом хозяйничали, как взялись жарить шницели, да перепутали солонку с сахарницей и узнали об этом, только отведав произведение своего кулинарного искусства. Ну и, конечно же, вынуждены были запить все это водкой. А когда подсчитали, во что обошелся им обед, то пришли к выводу, что за эти деньги можно было бы неплохо посидеть у Рендла.

Время посещения близилось к концу. Он пообещал, что в следующий раз приведет с собой Ганса, и стал прощаться. Но только он поднялся, как в палату вбежал запыхавшийся молодой человек и протянул Марихен букетик подснежников. Цветы были нежные-нежные, с еще нераспустившимися бутончиками. Молодой человек поздоровался с Кречмером и улыбнулся Марихен. Контрабандисту показалось, что он где-то видел этого парня. Неизвестные знакомства пугали его. Он точно знал, что у Марихен нет парня, что она не ходит на свидания. По вечерам она сидела дома, а если и уходила, то к какой-нибудь подружке. На танцы Кречмер сопровождал ее сам и хорошо знал, что она никому не отдавала предпочтения. И вот у ее постели стоял незнакомый молодой человек с букетиком подснежников, а по бледному лицу дочери разливался румянец.

— Спасибо, что не забыл обо мне. Я очень люблю подснежники...

Кречмер прислушался. Они говорили по-чешски, обращаясь друг к другу на «ты». Значит, они давно знакомы. Почему же он до сих не знал об этом? Почему Марихен скрыла это от него? Наверное, парень из города. Но ведь раньше у дочери не было от него тайн. Она во всем доверяла ему. Боже мой, где же он видел этого вихрастого парня? И вдруг до него дошло. Как же он сразу его не узнал? Правда, гражданский костюм изменил молодого таможенника до неузнаваемости. А в тот раз, когда они перевели инженера Бюргеля, он все крутился возле Марихен. «С ним надо быть поосторожнее, — подумал Кречмер беззлобно, — Но если у парня серьезные намерения...»

— Марихен, так я пошел, — сказал он. — В среду зайду вместе с Гансом.

Она бросила на отца быстрый взгляд, видимо, даже не понимая, о чем он говорит. Контрабандисту это было неприятно, он сразу почувствовал себя лишним.

— Так я пошел, — рассеянно повторил он, топчась у кровати.

— До свидания, папа, — ответила она, даже не посмотрев на него.

— До свидания.

— До свидания, пан Кречмер, — попрощался таможенник.

— До свидания, пан...

— Кучера.

Кречмер неловко поцеловал Марихен в щеку и погладил по золотистым волосам. В дверях он еще раз обернулся и кивнул ей на прощание. Но она уже смотрела на светловолосого парня.