— Стой! Таможенный контроль! — неожиданно закричал по другую сторону тропы Непомуцкий.

И почти в ту же секунду темноту разорвали яркие вспышки, а гром выстрелов заглушил шум леса. Кучера инстинктивно выстрелил несколько раз, потом вставил новый патрон и, держа палец на курке, стал ждать. В ноздри ударил едкий запах пороха. Где-то на противоположной стороне границы раздавался треск сломанных веток — кто-то продирался сквозь заросли. Кучера хотел выстрелить еще пару раз, просто так, для предупреждения, но потом вспомнил, что через границу стрелять нельзя. Он прислушался, а затем осторожно вышел на тропу. Перед ним в грязи что-то валялось.

— Пан Непомуцкий! — испуганно крикнул он.

— Не орите! — раздался рядом хриплый голос. — Лучше идите сюда и перевяжите мне руку, меня ранили.

Кучера вытащил из сумки бинт. Непомуцкий уже светил фонариком на тропу. На ней лежало тело человека с распростертыми руками, словно он упал с большой высоты.

— Боже мой! — выдохнул Кучера.

— Что вы перепугались, как баба! — раздраженно бросил Непомуцкий. — Помогите мне. — Он сбросил плащ, снял китель и свитер, засучил рукав рубахи — над локтем чернело темное пятно. — Ничего страшного, пуля прошла навылет. Перетяните как следует и завяжите, — проворчал Непомуцкий.

— Но там, на тропе...

— Тот уже отправился к праотцам. Идиот! Начал стрелять из пистолета! — Непомуцкий смачно сплюнул, а потом обратился к своему напарнику: — Послушай, у тебя быстрые ноги. Беги в контору и разбуди Карбана, пусть вызовет полицию. А я пока здесь подожду.

— Пойдемте вместе, его никто не украдет, — переубеждал старого таможенника Кучера. Мертвое тело вызывало у него ужас. Ему не хотелось оставлять здесь Непомуцкого, да и одному идти было страшно.

Непомуцкий оделся, подошел к трупу и посветил фонариком ему в лицо. Ввалившиеся щеки, крючковатый нос, светлые остекленевшие глаза.

— Где-то я его видел, — буркнул Непомуцкий и тут же раздраженно обратился к Кучере: — Черт побери, что ты здесь торчишь? Беги быстрее, пусть кто-нибудь меня сменит, а то я здесь до утра совсем окоченею.

Кучера побежал в контору. Свет его фонарика прыгал по тропе, из-под ног вылетали фонтаны брызг. Карабин он держал в руке, чтобы тот не мешал. Он бежал почти не останавливаясь, несмотря на ужасную усталость. Перед глазами у него все еще стояло бледное лицо с остекленевшими глазами и тело с раскинутыми руками, словно его распяли на мокрой дороге.

Карбан вскочил с кровати и, как был в смешных длинных трусах, побежал к телефону вызывать полицию.

— Да, как же, сразу приедут, — пробурчал он, положив трубку. — Наверняка прибудут только утром...

Кучера с подавленным видом сидел на стуле и смотрел в угол отрешенным взглядом. Карбан принес бутылку коньяка и налил ему рюмку:

— Выпей и встряхнись немного! Я знаю, убить человека — это не пустяк, но у вас не было выбора. В такой ситуации или мы, или они. Ты среагировал мгновенно и хорошо сделал. Всякое промедление могло стоить вам жизни. Не терзай себя, думай лучше о том, что спас жизнь себе и Непомуцкому. — Он помог Кучере снять плащ и налил ему еще одну рюмку: — Встряхнись немного и сбегай за Павликом. Мы с ним сменим Непомуцкого. А ты дождись полицейских и проводи их к нам. Можешь сварить себе кофе.

Ранним утром, когда дождь наконец перестал, перед конторой таможенного контроля скрипнула тормозами черная «Татра». Кучера сел в нее, и шофер отважно повел машину по размокшей дороге.

Потом пошли протоколы, описание случившегося, рапорт о применении оружия...

Убитым оказался Фридрих Хассельман. Он родился 11 июля 1889 года в Кирхберге и проживал там же. Он был безработным. По словам жены, три месяца назад он ушел в Германию якобы на какую-то учебу.

Жена Хассельмана, худая женщина, даже не плакала, она лишь тупо смотрела в пол. Инспектор уголовного розыска Гавелка ничего существенного от нее не добился. Она не знала, ни что это была за учеба, ни кто ее проводил, ни кто послал туда ее мужа. Она получала деньги на пропитание, но отказалась сказать от кого. Твердила только, что человек, который приходил раз в месяц и приносил шестьсот крон, был не из местных. Она подписывала какую-то бумагу, и человек этот исчезал.

У убитого нашли кое-какие личные вещи, две пачки антиправительственных листовок, тысячу марок и парабеллум, из которого были произведены три выстрела.

Было уже десять часов, когда Кучера наконец вышел из конторы. На улице его ждала Марихен:

— Ради бога, что случилось? В деревне говорят, что кого-то из ваших застрелили.

— Ерунда! — устало ответил он.

Она поднялась на цыпочки и при всех поцеловала его.

— Ну, дружище, ночь у тебя была ужасной, зато утру твоему позавидуешь, — улыбнулся инспектор уголовного розыска Гавелка.

Кучера ничего не ответил. Девушка взяла его за руку и повела за собой, словно маленького ребенка.

Непомуцкий лечил раненую руку около двух недель. Рана была неопасной и, вовремя обработанная врачами, хорошо заживала. Однако через две недели таможенник на службу не вышел и не сообщил, что с ним. Когда Карбан зашел к нему, то застал его в постели — дал о себе знать ревматизм, яростно вцепившийся в его суставы. Ненастная погода обострила болезнь.

— Дружище, что с тобой? — спросил Карбан.

У кровати больного стояла обвязанная соломой бутыль, в комнате пахло сливовицей.

— Ты этим лечишься?

Непомуцкий лежал неподвижно, а когда шевельнулся, то лицо его исказилось от боли. Он хотел было встать и показать отекшие колени, но не смог. Выругавшись, он отказался от этих попыток.

— Я тебе давно говорил, чтобы на курорт съездил. С твоими суставами это просто необходимо. Слияч — отличный курорт в Словакии. Ты всегда утверждал, что у тебя там полно знакомых.

— Да ничего, пройдет. Это все из-за той проклятой ночи...

— Э, нет, дружище, это дело серьезное. Я вызову врача, иначе пропущенные дни я вынужден буду оформить тебе как отпуск, а болеть в отпуск — это роскошь.

— Мне все равно, — пробурчал старый холостяк и повернулся лицом к стене.

Карбан зашел к хозяину квартиры, столяру Шайнеру. В мастерской пахло деревом и клеем.

— Дело вот в чем, пан начальник, — заговорил столяр, когда узнал, зачем пришел Карбан. — Мы о нем заботимся, как о родном. Жена носит ему еду, но он ото всего отказывается и все время пьет. Даже не пьет, а хлещет. Уверяет, что это снимает боль, но при ревматизме пить не следует. Кто-то из Словакии присылает ему сливовицу бутылями. Я хожу за ними на почту. Однажды господин Непомуцкий дал и мне попробовать. И знаете, эта сливовица больше походит на спирт — такая она крепкая. Я на него не жалуюсь, он человек добрый, денег нам дает, иногда даже не знаем за что. Но дальше так жить нельзя: можно окончательно спиться.

Карбан кивал в знак согласия:

— Я боялся, что он вам в обузу.

— Да нет, что вы! Мы о нем позаботимся, не беспокойтесь, ведь он у нас столько лет живет... Мы привыкли к нему, а он к нам. Только вот это проклятое пьянство...

Карбан зашел к Непомуцкому еще раз. Больной лежал в постели и смотрел в окно. Комната была небольшая, но уютная. Шкаф, кровать, стол, два стула, умывальник, выложенный плиткой камин, который хорошо грел зимой, на стене несколько фотографий в рамке. Вот Непомуцкий солдат, вот он таможенник, вот отец с матерью. За окном — цветы, за которыми ухаживала фрау Шайнер. И вдруг Карбан заметил в стекле маленькую дырку, от которой во все стороны разбегались трещинки. Опытным глазом он провел прямую из сада через окно к противоположной стене, подошел поближе и убедился, что не ошибся: в стене отчетливо виднелась вмятина.

— Слушай, кто это стрелял?

— Кто-то целился в меня, как в мишень.

— Когда это случилось?

— Через три дня после того, как мы этого парня...

— Почему ты не доложил об этом?

— Зачем? Я его найду и сам рассчитаюсь.