В сумраке выступали неясные очертания каких-то предметов. Дорога, на которой стоял Кречмер, извиваясь, уходила куда-то вдаль. Между ним и лесом у границы, который в темноте он не мог разглядеть, курился туман. Это было для него как нельзя кстати. В его ушах стоял громкий собачий лай. Он не знал, что это за собаки — те, которые сидят на цепи возле своих будок, или овчарки на длинных поводках, которые бегут по его следам. Туман был сейчас для него спасением. Окунешься в него, как в омут, только тебя и видели.

Контрабандиста трясло от холода. Он с удивлением всматривался в начинавшую редеть темноту, будто пробуждаясь после тяжелого сна. В голове мелькнула мысль, что он, вероятно, потерял много крови. Он чувствовал, как она все еще струится по его бедру и голени и хлюпает в сапоге. Он слишком небрежно наложил повязку на рану, не затянул ее как следует. Надо бы оторвать клочок от рубашки и перевязать рану получше. Но он спешил, ибо ночь все быстрее отступала перед рассветом.

Кречмер обходил город по большой дуге, пока не наткнулся на шоссе, ведущее к немецкой таможне. Он постоял с минуту, укрывшись в кустах, потом стремительно перебежал его. Теперь путь его лежал прямо к пограничному лесу. Старый контрабандист понимал, что он и Ганс допустили ошибку, договорившись встретиться на старой контрабандистской тропе. Если бы он сейчас пошел напрямую к границе, то через час был бы дома. Но ведь Ганс будет его ждать. И как это ему в голову пришла такая дурацкая идея?

Кречмер снова припомнил тот момент, когда вскочил в темноте на забор, радуясь, что теперь-то уж ему удастся скрыться, как вдруг почувствовал резкий удар, будто его огрели дубинкой. Он упал, но тут же поднялся. Из темного сада неслись крики и звуки стрельбы. Он побежал, однако через минуту почувствовал жгучую боль в боку. Боль нарастала. Правая рука стала какой-то тяжелой, рубашка пропиталась кровью. Хорошо еще, что он мог двигаться. Ему во что бы то ни стало надо добраться до того места, где его ждет Ганс. Он поможет. Он хорошо перевяжет рану и остановит кровь. Ганс все умеет. Ранение нетяжелое, он может даже бежать. Только бы остановить эту проклятую кровь.

На какое-то мгновение слабость одолела его. Он посчитал, что всему виной страх, сжимавший ему сердце. Нет, не надо бояться, надо только отдохнуть. Ведь им предстоит долгая дорога. Только бы немного прийти в себя. Кречмер лег в траву, вытянув длинные ноги, и закрыл глаза. Мысли сразу куда-то улетучились, осталась одна пустота. Ему стоило большого труда снова вернуться к действительности, начать думать. Он вдруг осознал, что лежит на влажной траве довольно долго. Ночную темноту уже сменил утренний полумрак. Над лугами стлался туман. Неужели он спал? Нет, не может быть. Просто тот момент, когда мысли вдруг куда-то улетучились, на какое-то время продлился, а на какое — он не мог определить. Йозеф тяжело поднялся и сразу почувствовал, как ослабел: ноги у него подломились, и он упал на колени. Но потом все же снова поднялся. Через минуту он уже бежал, спотыкаясь и раскачиваясь из стороны в сторону.

У первых березок его будет ждать Ганс. У каких березок? Его начали одолевать сомнения. Договаривались ли они вообще с Гансом? Он говорил о каких-то березках на старой дороге. Боже, где эта старая дорога? Какую дорогу он имел в виду? Контрабандистскую? Какая бессмыслица! Она же бесконечно длинная и идет вдоль ручья. А все пути ведут к границе, все! И пока темно и по лугам ползет туман, все они свободны. Но как только наступит день... Нет, день еще не наступил. Однако через полчаса или через час...

Во всем виноват этот проклятый забор. Когда он перескакивал через него, то зацепился полой пиджака и на какую-то секунду задержался. И этой секунды хватило, чтобы пуля, пущенная наугад в темноту, настигла его. Гестаповцы не предполагали, что контрабандисты будут вооружены. А Ганс сразу начал стрелять. Тишину разорвали выстрелы и крики, и жители, вероятно, никак не могли понять, что же происходит. Ганс наверняка расчистил себе дорогу.

Старый контрабандист все чаще останавливался, чтобы набраться сил, а как только начинал двигаться, острая боль сразу давала о себе знать. А надо было спешить, нельзя оставаться здесь, на полевой дороге, где его видно издали, надо непременно дойти до леса.

Неожиданный приступ боли, будто клещами, сдавил ему грудь. Он открыл рот, ловя воздух, и раскинул руки, чтобы сохранить равновесие. Теперь он походил на канатоходца, идущего через пропасть. Все плыло перед его глазами, а лес приближался медленно. Временами ему даже казалось, что темная масса леса отдаляется от него.

Кречмер упал на землю и почувствовал невероятную усталость. Он опустил голову в траву, и утренняя роса приятно освежила его. Сейчас бы броситься в холодную воду, чтобы погасить огонь, который пылал у него внутри... Контрабандист понял, что струившаяся из раны кровь отняла у него силу, И почему он так небрежно перевязал рану? Но ему нельзя лежать, надо идти, надо найти Ганса. Ганс перевяжет его как следует. Он все умеет.

С большим трудом Йозеф поднялся. Он слышал птичье пение, где-то кричала перепелка. От ног по всему телу разливалось какое-то странное оцепенение. Кречмер сжал зубы, пытаясь отогнать это ужасное ощущение, и это ему как будто удалось. Возле дороги чирикали куропатки. А по дороге в направлении Винтерсдорфа громыхала повозка, возничий покрикивал на лошадей, и Йозеф слышал его голос так ясно, будто он раздавался совсем рядом.

— Ганс! — крикнул он хрипло. — Ганс!

Вот и березки, их белые стволы светились в полумраке. Они склоняли к нему свои курчавые головы, нет, они танцевали вокруг него! «Что это меня швыряет, будто в водовороте? Что это со мной делается?» — думал Кречмер со страхом.

— Ганс! Ганс, где же ты? — позвал он еще раз, но никто ему не ответил.

Нет, Ганс уже, наверное, не придет. Скорее всего, его убили. Лежит он теперь где-нибудь там, на улице, а вокруг него толпятся эти сволочи и довольно улыбаются. Этот проклятый контрабандист им уже больше не страшен.

Кречмер медленно опустился в траву. Он не знал, как долго лежал, временами ему казалось, что он спит. До него доносились голоса, лай собак, но звуки эти не приближались, не удалялись. Прямо над ним заливался жаворонок, и его песня, словно игла, проникала в самый мозг контрабандиста, заставляла его лихорадочно работать. Надо вставать! Надо вставать! Уже день!

Он попытался ухватиться за ветки березок, склонившихся над ним, даже попытался вытянуть руки к ним, но они ему не повиновались. Йозефа Кречмера снова захватил водоворот и закрутил с еще большей силой. Старый контрабандист почувствовал, как волны, которые несли его, неожиданно расступились и он стал падать куда-то вниз, в бездонную пропасть.

Марихен проснулась и посмотрела на часы. Было пять утра. Она встала и заглянула в кухню, где спал отец. Кровать была пуста, к постели никто не прикасался. Что случилось? Обычно отец приходил ночью, тихо проникал в дом и так же тихо ложился.

На улице светало. Марихен начала торопливо одеваться. Надо сходить к Гансу или Кубичеку. Может, они сидят в конторе и празднуют счастливое возвращение? Сначала девушка побежала к Гансу. Она забарабанила в дверь. Ее стук гулко разносился по всему дому, но дверь ей никто не открыл. Да Ганс никогда бы и не вернулся без отца. Или они оба сейчас сидят у Кубичека, или они еще не вернулись. Она заспешила к коммерсанту. В конторе было темно. Марихен открыла калитку, ведущую в сад, проскользнула в сарай. Поскольку было очень темно, она на ощупь подошла к ящику, куда контрабандисты складывали товар, и опустила в него руку. Ящик был пуст.

— Это ты, Марихен? — спросил Кубичек. Он стоял у калитки и светил фонариком.

— Да, это я.

Кубичек вошел в сарай, и свет фонарика запрыгал по большому помещению, высвечивая сложенный здесь товар.

— Еще не вернулись? — спросила она.