— Когда играешь на деньги, не пей! — зашептала ему на ухо девушка.

— Хорошо тому живется... — пробубнил пекарь. На голове у него была надета фуражка, покрытая мучной пылью. Знакомые шутили, что он не снимает ее, даже когда ложится спать.

Либиш, Ганике, почтальон Фрайберг, зажиточный крестьянин Келлер, Гардер, Мюллер — эта компания картеж-пиков имела в трактире Рендла свой стол. Бывало и так, что они отмечали здесь день рождения или какое-нибудь другое событие, и тогда вместо карт на столе появлялись бутылки с коньяком или сливовицей. Потом выпивка продолжалась в задней части трактира, где собирались разные темные личности. Жены картежников ненавидели эту компанию. Ходили слухи, что подвыпившие мужички иногда пошаливали с Ирмой, этой косматой потаскушкой. Женщины даже ходили жаловаться в полицию.

— Это ваше дело за своими мужиками смотреть,- — сказал им старший вахмистр Янда. — Я никому не могу запретить посещать трактир. А что касается этой девушки, то откуда вы знаете, что все эти слухи — правда? Может, все это бабьи сплетни? Смотрите, как бы Рендл не подал на вас в суд.

Малы никто не упрекал за то, что он ходит в трактир, никто не ругал за то, что к середине месяца у него уже не остается денег на питание и он вынужден занимать. После выплаты долгов все повторялось сначала. Напрасно Карбан просил его подумать немного о себе, бросить эту мерзкую компанию. Иногда Малы заступал на службу после изрядной попойки и от него разило перегаром. Если бы Карбан действительно был таким строгим, каким хотел казаться, то Малы, несомненно, имел бы массу неприятностей.

— Я хожу туда в гражданском, — защищался таможенник. — Сыграть один конок — это мое единственное развлечение. Чем еще можно заниматься в такой дыре?

— Сосватайте себе женщину, женитесь, заведите семью, — советовал ему Карбан. — Годы уходят. Смотрите, а то кончите так же, как Непомуцкий. Если бы он был женат, с ним бы ничего подобного не случилось.

С вечера Малы казалось, что счастье улыбнулось ему, как и в прошлый раз. «Сейчас мы вытряхнем карманы этим старикашкам, которые, проиграв пять крон, начинают беспокойно дергаться», — злорадно думал он. Но время шло, а вместе с ним улетучивалось и его счастье. На лицах соперников появились усмешки, начали раздаваться обидные подковырки. А Малы заливал горечь проигрыша большими глотками пива.

Время от времени подходила Ирма и прижималась к его плечу, стараясь немного подбодрить. Но сегодня он не обращал на нее внимания, она не волновала его. Все свое внимание он сосредоточил на игре. По-настоящему его мог обрадовать только крупный выигрыш. Насмешки же партнеров здорово злили. С каким удовольствием он бы посмеялся над этими расплывшимися в ухмылках физиономиями, но, как он ни старался, как ни комбинировал, как ни пытался по лицам соперников угадать их карты, у него ничего не получалось. Очевидно, Ирма счастья ему не принесла.

— Плюнь на них! Сегодня тебе не везет, просто не твой день, — шептала она ему на ухо, выяснив, что он безнадежно проигрывает. — Пойдем лучше ко мне. Я сварю тебе кофе, выспишься хорошенько, а в следующий раз отплатишь им за обиды с процентами.

Она хотела, чтобы он поднялся наверх, в ее комнатку. Малы не раз бывал там. Девушка варила ему кофе, ухаживала за ним. После каждой такой ночи он обычно спал до обеда. Рендл, очевидно, знал, что таможенник изредка ночует у Ирмы, но никогда ему и слова не сказал. Как-никак он государственный служащий и породниться с ним совсем не помешало бы. Ирме же он сделал замечание, но та только фыркнула в ответ. Она-де совершенно свободна, Малы тоже, так почему им нельзя встречаться? А что обстановка здесь, в пограничной области, ухудшается, что обостряются отношения между чехами и немцами, это ее не касается, и вообще, один бог знает, как будут развиваться события дальше.

Малы ее по-своему любил, но отношения, которые их связывали, он считал всего лишь флиртом без всяких обязательств. И видимо, именно потому, что он долгие годы жил в одиночестве, нежная заботливость Ирмы часто трогала его.

— Девочка, ты заботишься обо мне, как мать о сыне. Вряд ли я смогу отблагодарить тебя за это.

— Дурачок, о какой благодарности ты говоришь? Это все пустяки. По крайней мере я могу о ком-нибудь заботиться. А может быть... может быть, я тебя люблю. Ты об этом не думал?

— В таком случае ты бы хлебнула со мной горя.

— Так же, как и ты со мной. Мы с тобой в одинаковом положении. Знаешь, мне хотелось бы отсюда уехать. Здесь каждый смотрит на меня, будто я какая-нибудь...

— А ты не такая?

— Ну и что, если я дружила с ребятами, которые мне нравились...

— Их было, конечно, много...

— Разве это важно? Я люблю, когда за мной ухаживают.

— Сколько тебе лет?

— А ты не знаешь? Двадцать пятый пошел.

— Пора бы и образумиться.

— Не бойся, я не дура.

— Теперь ты уже не встречаешься с каждым, кто тебе нравится?

— Нет, только с тобой.

— И надеешься, что когда-нибудь мы поженимся?

— А почему бы и нет? Тебе тридцать, а живешь одни, как бирюк, даже пуговицу некому пришить. Тебе не кажется, что такая жизнь больше подходит для собаки? Чего нам ждать? Чуда? Что ты женишься на Грете Гарбо, а и выйду замуж за сказочного принца? Глупости! Я уже сыта всем по горло — трактиром, пьяными мужиками, их намеками и взглядами, раздевающими тебя донага...

Он обнял ее и поцеловал. Это был скорее дружеский поцелуй, он не возбудил в них страсти. Малы своим поцелуем как бы скрепил договор, подлинного смысла которого они в ту минуту еще не могли осознать.

И лишь спустя некоторое время он понял, что все, о чем говорила тогда Ирма, не было только словами. Она говорила вполне серьезно, и доказательством этого служила ее забота о нем. Она починила ему форму, нижнее белье, стала открыто ходить к нему, что сразу вызвало разговоры в деревне. Ну и пусть! Он был рад, что теперь у него есть близкий человек, красивая и веселая девушка, которая любит его так, как никакая женщина не любила. К тому же она отличная хозяйка. Но что об этом скажет Рендл? Ирма — единственная дочь богатого трактирщика. И ему наверняка нужен такой зять, который бы после него уверенно взял торговлю в свои руки. Малы же знал, что сам для трактира не годится и никогда туда не пойдет. Он любил свою работу и не променял бы ее ни на какую другую.

Он неоднократно зарекался, что не сядет больше за карты и будет экономить деньги, чтобы привести себя в порядок. Ему нужно купить новую парадную форму и сапоги. Но как же быть с Ирмой? Ведь Карбан наверняка дара речи лишится. Дурдик женился, Кучера гуляет с дочерью контрабандиста, а если еще и он... Нет, не хотелось ему уезжать из Кирхберга. Другой начальник не был бы столь либеральным и давал бы ему нагоняй за каждый проступок. Оттуда его в качестве наказания перевели бы к черту на кулички, в такую глушь, откуда до ближайшего города не меньше пятидесяти километров. На Шумаве достаточно таких затерянных таможенных контор, куда добровольно никто не ехал.

— Пан Либиш, еще карту!

Малы взял карту и, едва взглянув на нее, понял, что снова проиграл. Он встал со стула — пол под ним зашатался. Да, на этот раз он выпил чересчур много. Покачиваясь, он вышел в коридор.

— Не повезло в игре, повезет в любви! — крикнули ему вслед картежные дружки. В их ухмылках и шутках сквозила зависть. Они знали, что он ходит к Ирме.

Она ждала его в коридоре:

— Плюнь на них! Сегодня тебе просто не повезло.

— Мне никогда не везло! — проговорил он с горечью в голосе.

Она вытащила из кармана пятьдесят крон:

— На, возьми. Ты, давал мне много чаевых, теперь я возвращаю их тебе. Но больше не играй, прошу тебя.

— Эти пятьдесят крон непременно принесут мне счастье, ведь они от тебя.

— Не ходи туда, — умоляюще сказала она.

— Попробую в последний раз. Честное слово, Ирма, в последний раз! — И он обнял ее. — Ты действительно единственный человек, который желает мне добра.