Дома я не покупаю и не куплю. Я нанял в Москве квартиру. Вот мой адрес: Москва, Малая Дмитровка, д. Шешкова. Улица, как видите, аристократическая. Пробуду здесь до начала мая.
Умоляю Вас, напишите мне поподробнее, что было в Союзе, когда судили Суворина*; за что судили, как судили и проч. и проч. Пожалуйста! С этой просьбой мне больше не к кому обратиться — только к Вам.
Будьте здоровы, веселы, счастливы. Поздравляю с праздником!
Ваш А. Чехов.
Бонье С. П., 17 апреля 1899*
2719. С. П. БОНЬЕ
17 апреля 1899 г. Москва.
17 апреля.
Многоуважаемая Софья Павловна!
Посылаю квитанцию*, которую забыл Вам вручить своевременно. Елизавета Леонтьевна* в Москве — по словам брата И<вана> П<авловича>.
Поздравляю Вас с праздником и желаю всего хорошего.
Искренно Вас уважающий
А. Чехов.
Здоровье И. Г. Витте ухудшилось.
Москва, Мл. Дмитровка, д. Шешкова.
Лазареву А. С., 17 апреля 1899*
2720. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)
17 апреля 1899 г. Москва.
17 апрель.
Дорогой Александр Семенович, все праздники я буду сидеть дома* и читать корректуру*. Если хотите, чтобы нам никто не помешал, то пожалуйте утром или вечером. Буду очень рад повидаться с Вами.
Ваш А. Чехов.
Мл. Дмитровка, д. Шешкова.
Марксу А. Ф., 17 апреля 1899*
2721. А. Ф. МАРКСУ
17 апреля 1899 г. Москва.
17 апреля 1899 г.
Многоуважаемый Адольф Федорович!
Ваша типография просила меня написать титул для издания*. Посылаю Вам копию с титула, который сегодня послан мною в типографию при корректуре.
Я в Москве, пробуду здесь до первых чисел мая. Мой московский адрес: Москва, Мл. Дмит<ровка>, д. Шешкова. Квартиру здесь я нанял надолго…
Еще раз обращаюсь к Вам с убедительной просьбой: сделайте распоряжение, чтобы типография высылала мне первую корректуру мелких рассказов, т. е. двух первых томов, в полосах, а не в сверстанном виде. Исполнением этой моей просьбы очень меня обяжете.
Поздравляю Вас с праздником и желаю всего хорошего.
Искренно Вас уважающий
А. Чехов.
Коробову Н. И., 23 апреля 1899*
2722. Н. И. КОРОБОВУ
23 апреля 1899 г. Москва.
Милый Николай Иванович, я был сегодня у Л. Н. Толстого; его семья просила навести в 1-й Городской больнице справку, можно ли устроить у вас фельдшера с cancer oesophagei; если можно, то поместите вы его в общей палате, или найдется и отдельная комната за плату и т. д. Ответь, пожалуйста*. В субботу вечером и в воскресенье в полдень я буду дома. Будь здоров.
Твой А. Чехов.
23 апреля.
Чехову Г. М., 23 апреля 1899*
2723. Г. М. ЧЕХОВУ
23 апреля 1899 г. Москва.
23 апр. Мл. Дмитровка, д. Шешкова.
Милый Жорж, поздравляю тебя с днем ангела и желаю всего хорошего. Насчет бака я ничего не могу решить, так как бак будет изготовляться по рисунку архитектора* и подрядчика, на которых возложена вся постройка. Нужно, чтобы завод послал смету подрядчику (Б. О. Кальфа, Лесной склад Прика, Ялта). Бак предназначается для воды, как часть водопровода; в него будет накачиваться вода (суточный запас). Пусть завод напишет подрядчику хоть стоимость, почем за пуд.
Саня была именинница? Поздравляю ее и кланяюсь. Будь здоров.
Твой А. Чехов.
На обороте:
Таганрог. Его высокоблагородию Георгию Митрофановичу Чехову.
Конторская, с. дом.
Альтшуллеру И. Н., 24 апреля 1899*
2724. И. Н. АЛЬТШУЛЛЕРУ
24 апреля 1899 г. Москва.
24 апр.
Милый доктор, я всё жду от Вас письма насчет Коробовой: как ее здоровье?*
В Москве, когда я приехал сюда, было холодно, шел снег, потом стало тепло, а теперь опять холодно. Квартира московская мне не понравилась, пришлось переезжать на другую*; посетителей тьма-тьмущая, разговоры бесконечные — и на второй день праздника от утомления я едва двигался и чувствовал себя бездыханным трупом. Вчера был у Федотовой на ужине, который продолжался до двух часов. Это я назло Вам.
Мой адрес до 1-го мая: Москва, Малая Дмитровка, д. Шешкова. Квартира вполне аристократическая, нанял я ее на год. После 1-го мая: Лопасня Моск. г<убернии>. В деревне еще холодно, деревья не распускались; ехать туда не хочется.
Напишите мне, как Ваше здоровье, как Вы себя чувствуете и целы ли мои крымские владения, не завладел ли ими Николай Макарыч* в мое отсутствие. Напишите и о m-me Голубчик.
Будьте здоровы и счастливы, поклонитесь Вашей жене и детям. В июне я приеду с сестрой и приду с ней к Вам. Пока до свиданья, не забывайте.
Ваш А. Чехов.
А В. С. Миров не удержался и прислал брату телеграмму, которая испугала всю мою фамилию*; сестра и брат едва не поехали в Ялту. И для чего это Мирову понадобилось шутить так жестоко, решительно не понимаю. Напрягаю мозг, думаю и всё никак не могу уяснить смысла этой шутки.
На конверте:
<Ялт>а. <Док>тору Исааку Наумовичу Альтшуллеру.
Речная, д. Иванова.
Суворину А. С., 24 апреля 1899*
2725. А. С. СУВОРИНУ
24 апреля 1899 г. Москва.
24.
Я приехал в Москву* и первым делом переменил квартиру. Мой адрес: Москва, Мал. Дмитровка, д. Шешкова. Квартиру эту я нанял на целый год, в смутном расчете, что, быть может, зимой мне позволят пожить здесь месяц — другой.
Ваше последнее письмо с оттиском (суд чести)* мне вчера прислали из Лопасни. Решительно не понимаю, кому и для чего понадобился этот суд чести и какая была надобность Вам соглашаться идти на суд, которого Вы не признаете, как неоднократно заявляли об этом печатно. Суд чести у литераторов, раз они не составляют такой обособленной корпорации, как, например, офицеры, присяжные поверенные, — это бессмыслица, нелепость; в азиатской стране, где нет свободы печати и свободы совести, где правительство и 9/10 общества смотрят на журналиста, как на врага, где живется так тесно и так скверно и мало надежды на лучшие времена, такие забавы, как обливание помоями друг друга, суд чести и т. п., ставят пишущих в смешное и жалкое положение зверьков, которые, попав в клетку, откусывают друг другу хвосты. Даже если стать на точку зрения «Союза», допускающего суд, то чего хочет он, этот «Союз»? Чего? Судить Вас за то, что Вы печатно, совершенно гласно высказали свое мнение (какое бы оно ни было), — это рискованное дело, это покушение на свободу слова, это шаг к тому, чтобы сделать положение журналиста несносным, так как после суда над Вами уже ни один журналист не мог бы быть уверен, что он рано или поздно не попадет под этот странный суд. Дело не в студенческих беспорядках и не в Ваших письмах. Ваши письма могут быть предлогом к острой полемике, враждебным демонстрациям против Вас, ругательным письмам, но никак не к суду. Обвинительные пункты как бы умышленно скрывают главную причину скандала, они умышленно взваливают всё на беспорядки и на Ваши письма, чтобы не говорить о главном. И зачем это, решительно не понимаю, теряюсь в догадках. Отчего, раз пришла нужда или охота воевать с Вами не на жизнь, а на смерть, отчего не валять начистоту? Общество (не интеллигенция только, а вообще русское общество) в последние годы было враждебно настроено к «Нов<ому>времени». Составилось убеждение, что «Новое время» получает субсидию от правительства и от французского генерального штаба*. И «Нов<ое> время» делало всё возможное, чтобы поддержать эту незаслуженную репутацию, и трудно было понять, для чего оно это делало, во имя какого бога. Например, никто не понимает* в последнее время преувеличенного отношения к Финляндии, не понимает доноса на газеты, которые были запрещены и стали-де выходить под другими названиями, — это, быть может, и оправдывается целями «национальной политики», но это нелитературно; никто не понимает, зачем это «Новое время» приписало Дешанелю и ген<ералу> Бильдерлингу слова, каких они вовсе не говорили*. И т. д. И т. д. О Вас составилось такое мнение, будто Вы человек сильный у правительства, жестокий, неумолимый — и опять-таки «Новое время» делало всё, чтобы возможно дольше держалось в обществе такое предубеждение. Публика ставила «Новое время» рядом с другими несимпатичными ей правительственными органами, она роптала, негодовала, предубеждение росло, составлялись легенды — и снежный ком вырос в целую лавину, которая покатилась и будет катиться, всё увеличиваясь. И вот в обвинительных пунктах ни слова не говорится об этой лавине, хотя за нее-то именно и хотят судить Вас, и меня неприятно волнует такая неискренность.
