…Ваша рецензия в «Курьере»… — 5 января Урусов писал: «…Москва положительно влюбилась в „Чайку“. Я уже не говорю о полных сборах — это что! а вот „рецидивисты“-зрители, которые ходят на „Чайку“ запоем, каждый раз — вот это удивительно. Я видел ее здесь 2 раза — и пойду еще. В моей заметке в „Курьере“ от 3 января „Маститый“ — это Вейнберг, „молодой литератор“ — Мережковский, а „поэт 80-х годов“ — Минский. Здесь очаровательное зрелище представляют умники и драмоделы. Они сбиты с толку. Один говорил мне: „Всю пьесу одобряю, но с 4 актом я не согласен“, я не стал любопытствовать и заметил кротко, что и без его согласия 4 акт превосходен <…> Хотя может Вам и скучно читать всё это, но признаюсь Вам, что каждый раз я выношу из представления новую радость. У Вас там удивительно удачные, счастливые детали: например, шопеновский вальс 4-го акта, меланхолический монолог — хватающий за сердце с неудержимою силой. Чудное место „L’Homme qui a voulu“, слова Аркадиной „Петруша, ты спишь“… Но я уверяю Вас без всякой фразы: мне пришлось бы сплошь выписывать красоты этого созданья, если бы я хотел их перечислить. О „Чайке“ будут писать, когда нас уже не будет. Вы видите, что и я влюблен в Вашу пьесу. Как бледен и искусствен в сравнении с нею „Царь Федор“!» Рецензия — «Второе представление „Чайки“» в № 3 «Курьера» от 3 января. Урусов критиковал отдельные недочеты постановки и игры, в частности Роксановой и Мейерхольда. Он писал: «В зрительном зале чувствовалось то особенное нервное напряжение, которое так редко приходится наблюдать: необыкновенная чуткость публики, страстно сосредоточенное внимание к каждому слову на сцене <…> Минутами казалось, что с ее подмостков говорит сама жизнь — а большего театр дать не может!»

…адрес… — См. письмо 2601.

…читаю про словарь Пушкина… — 5 января Урусов писал: «Занимаюсь пушкинским словарем. Мне нужны 600 000 осьмушек бумаги. В Пушкине будет около миллиона слов». Словарь был задуман к пушкинскому юбилею 1899 года, но не был доведен до конца. 20 декабря 1898 г. Урусов напечатал заметку в «Биржевых ведомостях», приглашающую любителей помочь ему в этой работе.

Екатерина Великая — Е. М. Иловайская.

Мария Александровна — лицо неустановленное.

2623. М. О. МЕНЬШИКОВУ

2 февраля 1899 г.

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: Чехов, изд. Атеней, стр. 116.

Открытка. Год устанавливается по почтовым штемпелям: Ялта. 2 II 1899; С. Петербург. 6 фев. 1899.

М. О. Меньшиков ответил 7 февраля 1899 г. (ГБЛ).

…пришлите мне книжку «Недели» с моим рассказом… — Январскую книжку с рассказом «По делам службы». Меньшиков ответил: «Оттиски Вам будут высланы, дорогой Антон Павлович. Весть, что Вы продали себя на вечные времена Марксу, меня смутила. Но если даст хоть сто тысяч, мне кажется, можно взять (вероятно, на будущие Ваши произведения он не посягает)».

2624. П. А. СЕРГЕЕНКО

2 февраля 1899 г.

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано: Письма, т. V, стр. 328.

Открытка. Датируется по почтовым штемпелям: Батум. 2 II 1899; Москва. 5 II 1899, а также по указанию в тексте: «опускаю это письмо в ящик на пароходе 2-го февраля».

…кроме «Детворы» из «Дешевой библиотеки»… — Сборник «Детвора», изд. А. С. Суворина «Дешевая библиотека». СПб., 1889.

…«Повести и рассказы» — в издании Сытина вышли в декабре 1894 г. (подробнее о нем см. примечания к письму 1365 в т. 5 Писем, стр. 509).

…ничего в волнах не видно. — Строка из популярной народной песни «Вниз по матушке по Волге…».

Получили ли посланные мною 65 рассказов… — См. письмо 2604.

2625. М. П. ЧЕХОВУ

2 февраля 1899 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: отрывок — «Ежемесячный журнал для всех», 1906, № 7, стр. 414; полностью — Письма, т. V, стр. 327.

Открытка. Год устанавливается по почтовым штемпелям: Ялта. 2 II 1899; Ярославль. 6 <февр.> 1899.

Слыхали ль вы за рощей глас? — Начальные слова стихотворения А. С. Пушкина «Певец», положенного на музыку П. И. Чайковским в опере «Евгений Онегин».

Ольги Германовны — жены М. П. Чехова.

Как дщерь? — дочь М. П. Чехова Евгения.

Читаю «Северный край» ~ Отдаю для прочтения одному учителю, вологодскому уроженцу… — Речь идет о С. Н. Щукине, который познакомился с Чеховым, когда принес деньги, собранные им для голодающих (он был учителем народной школы). «Антон Павлович спрашивал, давно ли я в Ялте, почему поступил учителем церковной школы; узнав во мне северянина, он еще более оживился и сообщил, что получает газету „Северный край“, которая в то время выходила в Ярославле. А. П-ч встал и принес мне последние номера газеты. „Возьмите себе, — сказал он, — вам это наверно будет интересно“ <…> Был я убежден, что мое знакомство с ним на этом и кончится. Но случилось то, чего было трудно ждать. Через два или три дня мне принесли с почты несколько новых номеров „Северного края“. Адрес был написан знакомым — по квитанции — почерком Антона Павловича. Прошло два дня, и опять принесли газету. И это установилось постоянно: каждые два-три дня я получал ее по городской почте с адресом, надписанным рукою Чехова. Было радостно и в то же время совестно от этой его заботы обо мне. <…> С этого времени, где бы Чехов ни был — в Москве, в Мелихове, в дороге, каждые два-четыре дня он постоянно присылал мне „Северный край“. Впоследствии, когда он переселился в Ялту, мне же пришлось оттуда уехать, он присылал газету, по моему новому адресу, из Ялты. Года три или четыре, пока судьба опять не привела в этот город и меня, А. П-ч каждые два дня не уставал и не забывал присылать мне газету. После его смерти пришлось прочитать, что покойный писатель вообще любил заклеивать и надписывать бандероли. Может быть; но думаю, что, по крайней мере в моем случае, было больше любви к человеку, чем к бандеролям» (С. Щукин. Из воспоминаний об А. П. Чехове. — «Русская мысль», 1911, № 10, стр. 39–42 второго счета). Щукин имел в виду воспоминания А. Я. Бесчинского («Приазовская речь», 1910, № 45 от 20 января), который писал, что Чехов любил возиться с конвертами, бандеролями и проч. (см. примечания к письму 2578^*).

2626. П. П. ГНЕДИЧУ

4 февраля 1899 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма, т. V, стр. 328–329.

Год устанавливается по упоминанию статьи П. П. Гнедича «„Чайка“ г. Антона Чехова» («Новое время», 1899, № 8223, 18 января).

Ответ на недатированное письмо П. П. Гнедича с пометой Чехова: «99.II»; Гнедич ответил 17 февраля 1899 г. (ГБЛ).

…благодарю Вас за статью о моей пьесе. — П. П. Гнедич отвечал: «Душевно рад, что моя заметка о „Чайке“ дала Вам хорошие минуты. Я писал искренно по двум причинам: и потому, что люблю «Чайку“, считаю ее лучшей Вашей драматической вещью, и потому, что был поставлен московским Малым театром в положение, отчасти сходное с Вашим: мой „Разгром“, имевший большой успех в театре Суворина, жестоко был провален в Москве». Гнедич писал в рецензии: «Я видел в Москве, на сцене частного театра, чеховскую „Чайку“, которая на первом представлении в Петербурге не имела успеха <…> В чем же дело? Публика в Москве более чутка, чем в Петербурге? Начинающие артисты талантливее, чем представители труппы императорских театров? Откуда вообще, как говаривал Суворов, — „такой, с божьей помощью, оборот?“ <…> „Чайка“ не переделана для Москвы: есть две-три мелких поправки, которые были сделаны еще в Петербурге, ко второму представлению драмы. Драма осталась с теми же недостатками и достоинствами. Но на сцене получилась совершенно другая пьеса. Произошло это потому, что малоопытные артисты подошли к исполнению своей задачи совершенно иначе, чем год тому назад подходили к ней петербургские исполнители, люди действительно талантливые и опытные. <…> У нас, в Петербурге, „Чайка“ потому не имела успеха, что артисты взглянули на нее с той же точки зрения, с какой они смотрят на каждую пьесу, случайно попавшую в репертуар. Посмотрели, сколько листов роли; увидели, что мало действия, всё больше разговор; наклеили себе усы, бороды и бакенбарды, надели то случайное платье, которое в данное время было последним принесено от портного, выучили роли и вышли на сцену. <…> Но вот частная маленькая сцена взялась сыграть опозоренную пьесу. И сыграла, и восстановила репутацию писателя. В чем же дело? Да в том, что эти неопытные исполнители полюбили пьесу. Они не остались равнодушны к требованиям автора: они, первым делом, прониклись той нервностью, которая составляет колорит пьесы. <…> — Какая это драма! — восклицают критики. — Тут нет элементов драмы. Да, если подходить к „Чайке“ с обычным ярлыком „драмы“, „комедии“, „трагедии“, — конечно, ни один ярлык не придется на нее наклеить, так как по законам, предписываемым учебниками литературы, эти ярлыки обозначают нечто определенное и точное <…> „Чайка“ выходит далеко за пределы шаблонной комедии, и тем хуже для тех, кто этого не видит. И большое счастье, что нашелся театр, — безразлично это, частный или казенный, — который понял, как надо подступаться к подобным пьесам, как осторожно и тонко надо за них браться. В этой реабилитации „Чайки“ я вижу залог светлого будущего, не для одного данного театра, а для русского театра вообще. Если пьесы, которые до сих пор носили нелепое определение „литературных, но не сценичных“, могут идти с большим успехом даже на сценах, не обладающих „образцовыми“ средствами, то это огромный толчок для будущего. Театральное дело вступает в новую фазу. Много борьбы предстоит с представителями отживающих форм мнимой сценичности, но главное — первый шаг сделан».