У меня появилась возможность смотреть центральный российский канал, так что связь с домом — в широком смысле этого слова — была постоянной.

Беременность переносилась легко, но за две недели до родов, ночью, я почувствовала схваткообразные боли внизу живота, и Виктор, позвонив и проконсультировавшись с врачом, повез меня в клинику…

Меня заранее предупредили — плюс-минус две недели при таком сроке являются нормой для начала родов и не представляют никакой опасности ни для ребенка, ни для матери, поэтому я особенно и не забеспокоилась.

В клинике боли прекратились, и дежурный врач, осмотревший меня, от комментариев воздержался, а предложил дождаться утра и сделать полное обследование.

Утром, после обследований и консультаций, мне сообщили, что ребенок поменял положение и перевернулся. Я заранее прочла массу литературы, в том числе и о разнообразных сложностях течения родов и предродовых проблемах, и знала, что накануне родов такое происходит довольно редко… но вот, пожалуйста, это случилось со мной, и означало — мне предстояло оставаться в клинике для наблюдения и готовиться к операции.

Даже сейчас, когда прошло уже столько лет и многие воспоминания притупились, ощущения того страшного дня я помню во всех мельчайших подробностях. Тогда я еще не знала, что это — только начало, и вскоре мне придется пережить удар посильнее. А в тот момент я просто оцепенела.

Оказалось, что, несмотря на идеальное исполнение правил и предписаний, от меня уже ничего не зависело, я ничем не могла помочь своему ребенку — все теперь зависело только от искусства врачей.

Я впала в панику. Меня не утешали никакие доводы о том, что некоторые женщины специально просят сделать кесарево сечение, чтобы облегчить ребенку выход на свет, а себя не утруждать тяжелейшей процедурой и сохранить внутренние органы в первозданном виде.

Не могу отнести себя к титанам и стоикам, но раньше у меня точно был более надежный психофизический баланс — я никогда не отличалась ни особой нервозностью, ни повышенной мнительностью, не боялась перегрузок. Теперь же я упрекала себя во всем — может, переусердствовала с физическими упражнениями или слишком много двигалась, чтобы не набирать лишнего веса. Я истязала себя вопросами, на которые была совершенно не способна дать ответ: как я перенесу наркоз? И как он подействует на малыша? И почему это должно было случиться со мной?

На этот последний вопрос я, со всем своим максимализмом, все же ответила, безжалостно расправившись с собой, — это наказание за мое нежелание в самом начале иметь ребенка. Все прочие мысленные монологи были также самобичующими, замешанными на глубинном чувстве вины…

У меня пропал аппетит, началась бессонница, хотелось плакать, поднялось давление и, неизвестно почему, повысилась температура… В клинике я пробыла сутки — в полном страхе от предстоящей операции и перед неизвестностью будущего. Под утро начались боли в спине, отошли воды и меня немедленно подняли в операционную.

Очнулась я уже в отдельной палате, меня поздравили с дочкой — три килограмма сто граммов — нормальный вес, у меня все прекрасно, но девочка слабенькая, и ее сейчас обследуют врачи.

Виктор, Клер и Юзеф уже ждали в коридоре, и их пригласили ко мне. Они вошли с цветами, объятиями и поздравлениями.

— Ты — молодец, быстро пришла в себя, у тебя все отлично…

— Вы уже видели ее?

— Еще нет, пусть малышка отдохнет… а тогда уж готовься, если она аппетитом в своего папочку, тебе придется несладко, — Клер как-то искусственно улыбалась и была более обычного взвинчена — или мне показалось?

Я посмотрела на непроницаемое лицо Виктора.

— Что-то ты не особенно сияешь… может, ты действительно хотел сына?

— Какой сын… При чем тут это?.. О чем ты…

— Скажи, только честно, — что ты сейчас чувствуешь?

— Я рад…

— А почему ты такой напряженный?

— Разве?.. Вероятно, переволновался, да и просто много разных дел…

— На работе?

— И на работе, и не только, сама знаешь, нужно многое успеть — купить одежду, всякие там розовые штучки… надо же подготовиться к встрече высоких особ. Ты пока отдыхай, тебе нужно набираться сил.

Виктор поцеловал меня, и они, поставив, цветы в вазы, на цыпочках удалились…

Мне показалось, что их первый визит как-то поспешно завершился, да и выражение чувств было принужденно-умеренным, особенно для щедрой на эмоции Клер, но наркоз еще давал о себе знать, и я заснула — как провалилась, с ощущением неясной тревоги.

Утром я проснулась от разноголосого детского плача. Мысли тотчас заработали в одном направлении — среди них и моя малышка, скоро мне принесут ее, интересно, на кого она похожа, какой у нее голос… если не принесут на кормление, пусть хотя бы покажут… потом сразу позвоню Виктору и, конечно, Клер.

Меня заранее предупредили, что некоторое время ребенок будет находиться под наблюдением, а позже, если все пойдет нормально, мне принесут ее в палату, где уже стояла прелестная кроватка, пока не застланная.

Я знала, почему детский плач был таким дружным — на кормление по расписанию везли детей, которые, в силу разных причин, были отделены и помещены в детское отделение. Обычно же при благополучных родах дети находились в одной палате с матерями.

Плач затих, ко мне же никто не зашел — мою палату вообще обошли стороной.

Я позвонила. Вошла сестра и, не дожидаясь моего вопроса, сказала, что в девять часов будет врач и сам скажет мне все.

— Что — все?.. Что случилось?!

— Я только начала свою смену и ничего не знаю. Знаю лишь, что ваш ребенок в другом отделении.

— Немедленно позовите врача!

— Извините, мадам, но врач вам тоже ничего не сможет объяснить. Он только заступил на утреннюю смену.

— Да что же это такое! Что за тайны?!

— Успокойтесь, мадам, вам вредно волноваться. Подождите до девяти часов, это же всего сорок минут… А пока лучше позавтракайте.

Принесли завтрак. Есть я, конечно, не могла и только выпила чай. Груди набухли и болели. Сестра, осмотрев меня, сказала, что во избежание мастита нужно обязательно сцеживать молоко и массировать грудь, в особенности, если я собираюсь кормить ребенка сама. Я, конечно же, собиралась и сказала ей об этом. Она тут же принесла мне специальное устройства и показала, как это делается. За этим занятием меня и застал Виктор, которому уже сообщили, что нужно ждать врача.

В девять пятнадцать в палату в сопровождении медсестры вошли три врача, и нам было объявлено, что только что состоялся консилиум и они, три специалиста, пришли к единому заключению — у девочки порок сердца и она нуждается в срочной операции.

— Порок сердца?!.. Какой ужас… почему именно у нее?!

— Сложно сказать, да не время обсуждать детали, нужно срочно решать другой вопрос — об операции.

— Операцию? Такой крошке?!

— Не стоит волноваться, статистика подобных операций очень хорошая, только советуем не откладывать.

— Тогда — делайте, и побыстрей, — услышала я собственный голос, потом все заволоклось туманом, и я ухнула в темноту…

Очнувшись, я увидела Виктора и склонившегося надо мной совсем незнакомого мне врача.

— Ну, вот и все, это был просто обморок. Отдыхайте, я — Бертран Годе, ваш палатный врач. Если что-то понадобится, звоните без церемоний, буду в ординаторской, рядом, — он пожал мне руку и вышел.

— Виктор, дорогой, прости за слабость, не понимаю, как это случилось… Я не имею права быть в плохой форме, потому что нужна моей девочке… я сейчас же займусь грудью, у нее будет материнское молоко…

— Успокойся…

— Прости меня за то, что мне не удалось уберечь нашего ребенка…

— Что ты такое говоришь, ты же не специально…

— Да, это только моя вина… но ты не волнуйся, я возьму себя в руки и сделаю все, что будет нужно… Я спасу своего ребенка… Господи, что я наделала… Прости меня…