Утешало то, что пройдет время и многое забудется, многое, но не все, тяжелые воспоминания, конечно, останутся, она знает это не из чужого опыта — сама в свое время проходила через кошмар принятия трудного, раздирающего душу решения, а позже пережила и нервный шок, но нашла в себе силы подняться.

Она ли не понимала, что он сейчас чувствует! Что ж, сам полез на рожон, нечего было начинать играть в игры, которые ему вообще не по зубам… На жену нет ни сил, ни времени, а тут распалился до того, что забыл о предосторожностях. Пусть теперь выслушает все, что у нее накипело…

За эти годы она прекрасно изучила его характер и знала, что его барские замашки не перешибить никакими эмоциональными вспышками. Он не только не умел преодолевать трудностей, его пугали даже самые незначительные проблемы, при всех его других достоинствах и талантах, он — ленив, безынициативен, самолюбив и трусоват. И при таком вялом багаже — чрезмерно самолюбив и фанатически упрям. Поэтому она и сыпала фактами ему в лицо, не пытаясь смягчать их неприглядной сути — не стоило прикрывать пошлость и грязь флером, пусть поймет, на что нарывался и во что вляпался. Чем примитивнее — тем доходчивее.

Сказано немало, и пока, кажется, она не переборщила — он молчал и не сопротивлялся…

Главным сейчас оставалось одно — не выпустить ситуацию из-под контроля, дать ему почувствовать, что она — его союзница и единственное спасение, и, судя по его пришибленному виду, ей снова это вполне удалось. Да, она интуитивно все правильно поняла и верно просчитала, как себя вести — не встала в позу оскорбленной добродетели и не толкнула его на необдуманный шаг. На карту ведь поставлено слишком многое — спасение его самого, их семьи, а для этого стоило забыть о себе, своих обидах — снова, как раньше, поставить стеклянную перегородку и все силы направить на то, чтобы действовать, действовать… Она сумеет выиграть эту схватку, ее стойкие шереметевские гены не должны подвести и на этот раз.

Неожиданно ей пришло в голову, что дожимать лучше этапами — пусть проведет бессонную ночь и еще больше раскиснет, тогда легче будет заставить его сделать последний шаг, который, по ее плану, должен поставить последнюю точку в этой истории.

Так что же у нее в активе? Он разбит, по всей видимости, поверил или, по крайней мере, ухватился-таки за ее версию и, кажется, на решительные действия уже не способен… Теперь нужно немного подождать, дать ему, а заодно и себе, небольшую передышку, что равносильно укреплению собственных позиций, ведь ясно — если он ничего не предпринял с ходу, то вряд ли найдет в себе силы сопротивляться и дальше… скорее всего, у него уже не хватит духу решиться на что-то непредсказуемое позже. Пусть побудет наедине с ушатом грязи, вываленным на него, и обдумает все эти дивные детали и перспективы… побольше помучается… А закончит она — завтра, выдав ему очередную порцию.

— Иди спать, ты же на себя не похож. Да и я устала.

После разговора Калерия поднялась в спальню. Все удалось лучше, чем можно было предположить, — она была на высоте, ни разу не сорвалась, стоит себя с этим поздравить. Но напряжение и усталость дали о себе знать — ее колотило, поднялась температура, начались острые боли в желудке, как всегда, приходящие во время стрессов — пришлось принимать аспирин и но-шпу.

Она долго не могла успокоиться и бродила из комнаты в комнату, стараясь не шуметь, автоматически ставя какие-то предметы на свои места. Белла уже вернулась и мирно спала в своей комнате… Лишь бы дочь случайно не узнала обо всем, ну, да это маловероятно — биологический факультет совсем в другом здании…

Отвлечься и успокоиться было непросто — перед глазами стояло его перекосившееся лицо, или, скорее, маска с остановившимися, потерянными глазами. Таким она его никогда не видела. А что, если…

Ей вдруг стало страшно за него, начались перебои в сердце, похолодели руки и ноги. Она медленно пошла к аптечке и, с трудом справившись с дыханием, трясущимися руками отмерила свою постоянную норму сердечных капель. Потом, немного отдышавшись, спустилась на первый этаж — стоило все же убедиться, что он найдет в себе силы и перенесет этот удар, обойдется без ее помощи и ничего непредвиденного больше не выкинет.

Дверь в кабинет была заперта изнутри, тогда она подошла совсем близко и, прислонив ухо к двери, прислушалась. Были слышны звуки его шагов, неясное бормотание, что-то упало, звякнуло, раздалось бульканье жидкости, потом послышался шум отодвигаемого кресла — и наступила тишина, изредка прерываемая вздохами…

Она знала, что у него в кабинете всегда стоит дорогой коньяк, он иногда позволял себе рюмку-другую во время работы, но сейчас, судя по продолжительности бульканья, доза была приличной… ну, да и ладно, это-то как раз вполне понятная реакция — теперь, точно, не стоит излишне волноваться… Чутье подсказало ей, что полный перелом уже произошел.

Немного успокоившись, она поднялась в спальню, приняла снотворное и заставила себя лечь — еще рано праздновать победу, пока ничего не закончилось, хотя и появилась некоторая уверенность в том, что она переломила бесконтрольный ход событий и пустила их в нужное русло. Предстояло запустить в действие последний этап плана, от успешного завершения которого зависело будущее всей семьи. Калерия подошла к окну и, раскрыв его настежь, вдохнула полной грудью.

— Господи, помоги мне продержаться еще немного, — шептала она в темноту за окном, — ведь сейчас все зависит только от меня… дай мне силы не сорваться, не повергай нас всех в бездну отчаянья…

Выговорившись и немного успокоившись, она решительно приказала себе не распускаться, ведь надеяться было не на кого — кто, кроме нее, способен отвести удар от семьи? Нытьем и словами тут не поможешь, того и гляди, сама станешь мишенью для издевательств… Нет уж, она справится с собой, у нее хватит сил и на бездарное балаганное представление, в которое ее затянул нашкодивший муж, и на то, чтобы обратить дешевый спектакль в проходной эпизод. Никто никогда не видел ее неуверенности в себе, никто и не должен знать того, что творится в ее душе сейчас… и не узнает… А на обычный бомондовский треп за спиной ей наплевать.

Ситуация не та, что была двадцать лет назад, когда она ушла от Андрея и ее добивали слухами, и даже не та, когда Загорского травили за исполнение авангардистской музыки в Финляндии, а завистники открыто ликовали. В их теперешнем положении никто из «приятелей и приятельниц» просто не осмелится осуждать вслух и доносить впрямую. Да кто и как станет проверять достоверность отцовства? Главное, чтобы пронесло сейчас, с ним, а позже она разберется и со всеми остальными…

Эту ночь он провел без сна, запершись в кабинете, который станет теперь его постоянным убежищем — здесь он будет проводить большую часть своего времени, никого не впуская.

Удар был слишком тяжелым и неожиданным… Но никто в этом не был виноват, кроме него самого, его глупой доверчивости — сам подставился.

Да, виноват только он, ведь все было так очевидно, да она и не скрывала от него, что статья была лишь предлогом для встречи, ловушкой… И он веселился, радуясь этой ловушке.

Что же произошло, почему он так легко стал игрушкой в ее руках? Как он мог, с его умением чувствовать и проникать в суть вещей, не заметить фальши, игры, ничего не понять в ней, почему не смог ничего себе объяснить? Чем же она так околдовала его?

Ее порывистая натура, открытость и непосредственность сбили его с толку — он решил, что человек с такими качествами не может притворяться… а уж разыгрывать роль влюбленной, заключив пари, — такое ему и в голову не приходило…

«Конечно, — думал он, — когда накатывает такая волна, чувства обнажаются до предела и кажется — под силу все, напрочь исчезают кажущиеся ранее непреодолимыми преграды, и человек начинает меняться под влиянием новых обстоятельств, доверившись чувствам. Доверчивый болван, безумец, верхогляд…»