Пытаясь разобраться и казня себя за все случившееся, он бессознательно искал причины, оправдывающие его затмение, но в глубине души понимал: дело не только в его доверчивости, он сам, по своей воле не захотел разрушать собственного восторга, блаженства и ради его продления был готов на все, даже на ложь и предательство… Быть рядом с ней, это — единственное желание сделало его безвольным, жалким слепцом… Ему было так хорошо рядом с ней, что он сознательно отмахивался от всех очевидных несовпадений и противоречий в их отношениях, от всех, даже явных, подвохов… Как же, кумир публики, овации, цветы, привык ко всеобщему поклонению и обожанию, женщины млеют от восторга, никто не устоит…

Но как можно было верить в искренность ее чувства, если вспомнить ее молодость, сияющую красоту?! Как он посмел замахнуться на сказочную роскошь цветения, счесть себя достойным? Да здесь все было предельно ясно с самого начала, и только сумасшедший мог не заметить этого вопиющего несоответствия… Ведь достаточно просто посмотреть на себя, потом на нее, а потом сопоставить эти портреты…

В помрачении рассудка он забыл обо всем, даже о законах природы, но Марина-то все видела и, разумеется, потешалась над ним, сравнивая его с молодыми воздыхателями…

Эта юная красота втянула его в события, к которым он не был готов. При первой же встрече она ослепила его, полностью завладела им, превратив в раба, — просто появившись мимолетным видением…

Неужели она в свои юные годы настолько цинична, что отдалась ему только для того, чтобы позабавить себя и свою компанию — из-за вульгарного пари? Пошла на такой шаг — веселясь и забавляясь, легко и бездумно? Но какая актриса — так натурально, с таким блеском столько времени играть роль… И он втянулся в игру, позволил безумию растоптать, уничтожить все моральные обязательства, всю его жизнь…

Так ему и надо — доверчивость, глупость и самомнение не остаются безнаказанными…

Нет ему прощения — выставил на позор собственную семью, обманув жену, доверие дочери. Бедная девочка, как она справится с таким ударом, как сможет, зная обо всем, жить дальше?! А как он теперь осмелится смотреть в глаза знакомым, тем, кто верил ему?! Выходить перед публикой на концертах, понимая, что всем все известно — теперь даже с любимой работой придется покончить…

Жизнь покатилась под откос — в одно мгновение… Ведь не ответь он тогда на записку, ничего бы этого не было… Погибельные глаза… Господи, коляска, младенец… Чей? А вдруг отец все-таки — он?! Хотя, скорее всего, жена права — это невозможно…

Что она с ним сделала… Что он со всеми сделал… И как все забыть…

Утром, проведя кошмарную ночь, она еле поднялась: голова трещала, болел желудок, ее продолжало лихорадить. Дочь уже уехала на занятия, а Феня отправилась в магазин. Приготовив себе жидкую овсяную кашу, Калерия через силу позавтракала и, взяв чашку с чаем, вышла в сад — подышать и подумать.

«Самым правильным сейчас будет — подождать, — решила она, — лучше и дальше не проявлять инициативы — пусть снова приползет сам…»

В том, что он приползет, она не сомневалась — он ведь понимает, что до конца еще ничего не решено, и эта неопределенность, при его слабом характере и сверхчувствительности, должна нервировать его. Залег, как в берлоге, не высовывает носа, интересно, насколько его хватит. Ну, ничего, ждать она умеет…

Он вышел только к вечеру. Ничего не подозревающая Феня привычно сидела в гостиной и, не отрываясь, смотрела телевизор. Увидев наконец появившегося необычно бледного и сгорбившегося главу семейства, она тут же засуетилась, задавая традиционные вопросы:

— Опять заработались, Сергей Петрович? Забыли о здоровье? Себя не бережете… А не пора ли накрывать на стол?

Калерия остановила ее, сказав, что обойдется без нее. Дочь еще не вернулась с занятий — последнее время она совсем отдалилась и раньше двенадцати домой не заявлялась. Подходящий момент все закончить, до ее прихода оставалось не более двух часов.

— Поужинай, сегодня у нас чудесный балык. Можно и рюмочку пропустить под такую рыбку.

Она поставила перед ним тарелку с ужином и налила рюмку водки. Он сделал все, что ему велели, — выпил, долго и безучастно жевал, а потом безжизненно сказал:

— Как я вынесу все это? Начнутся косые взгляды, расспросы…

— Ну и что? Мы же не в джунглях живем.

— А что же объяснять, если спросят?

«Все, он спекся, — подумала она, — теперь самое время начинать дожимать — не спеша, понемногу…»

Разливая по чашкам свежезаваренный чай, она решила сменить тональность и осторожно продолжила:

— Сейчас никому ничего не нужно объяснять. Нужно на время затаиться, никуда не выезжать. Подходить к телефону тебе вовсе незачем, трубку буду брать только я. Нужно запретить Фене кидаться к телефону, на сплетни ведь особого ума не надо, все тут же и поймет и где-нибудь наговорит лишнего.

— А слухи? Что делать с ними?

— А ничего и не надо делать… Конечно, они уже поползли, и думаю, ползут давно, с самого начала твоего завихрения, но тут уж ничего не попишешь — придется смириться. Ну и пусть их ползут… От кого мы зависим? Кому принадлежим? Только самим себе… Не стоит никому ничего объяснять, никого ни в чем переубеждать…

— Но что-то же нужно делать…

— Нужно, и мы уже начали…

— Что-то я не пойму…

— Прежде всего, запомни — когда обстоятельства против, нужно уметь не высовываться, а научиться держать паузу, вот мы и держим ее. В лицо ведь никто не осмелится ничего спросить, а за глаза пусть болтают что угодно. Мы же не многое знаем из того, что говорили о нас за нашей спиной раньше, так почему же нас должно волновать то, что будут говорить теперь?

— Потому что теперь для этого есть все основания…

— Глупости… Да хотя бы и так, ну и что из того? И вообще, много ли ты знаешь известных людей, которых не коснулись бы всевозможные сплетни и домыслы? Почему мы должны быть исключением? Уясни себе одну истину — если бы на твоем месте был печник дядя Вася или наш столяр Генрих, никто бы об этом никогда и не заговорил — при всех основаниях… И сейчас все будет зависеть от твоего внутреннего настроя и нашей общей выдержки.

— Легко сказать — держать паузу, а как это сделать?..

— Сделать не так уж и трудно. Все ведь примитивно просто и абсолютно понятно — чтобы пересуды не мешали жить, не нужно в них вникать, их следует полностью игнорировать.

— Представляю, как мне сейчас перемывают кости…

— Не представляй. Сам знаешь — со временем все забудется и появится новая волнующая тема… Помнишь, как трепали Доронину, академика Семенова, жену историка Сорокко, Галустяна? А кому они интересны сейчас? Не надо слишком убиваться и казнить себя, все это — временные трудности, мелкие неприятности… да и некому пенять — сам же и подвел себя под монастырь… Ладно, будем надеяться, что со временем и это пройдет, забудется… А тебе давно пора остановиться…

— Что ты имеешь в виду?

— Пора позабыть о флиртах и интрижках на стороне… зря думаешь, что перехитрил меня и тебе удалось скрыть все свои жалкие амуры с Матильдами, Риммами, Элен и прочими калифшами на час… Давно пора научиться из всего вовремя извлекать уроки.

Она внутренне напряглась, переходя к кульминации — ничто не выдало ее волнения, и ей удалось будничным тоном небрежно произнести:

— Думаю, лучшим выходом из всей этой пошлости будет короткий звонок и…

Он подскочил как ужаленный и не дал ей договорить:

— Пожалуйста, только не это, я не смогу звонить, говорить с ней, я не выдержу ее голоса, слез…

— Тогда… напиши письмо…

— Письмо?! О чем… что писать?

Трус, опять, как всегда, — любовь к себе пересиливает; не может напрячься и быстро все закончить, канючит и извивается… снова придется подтолкнуть.

— Напиши — в любой форме, но ясно дай понять, что к случившемуся — по вполне понятным причинам — ты не можешь иметь никакого отношения, и, кроме этого, четко разъясни, что продолжения не последует…