Трудно понять, чего сейчас было больше — обиды, гнева, горечи, страха за будущее… как он посмел втянуть всех в эту постыдную, вульгарную историю после стольких лет совместной жизни! Чуть только выпустила его из виду, один-единственный раз, так он тут же проявил собственную идиотскую активность и сразу влип — так подставиться под пари, променять ее на эту жалкую пустышку! А она ревновала его к примадоннам, известным актрисам, интеллектуалкам…

Хотя не стоит слишком удивляться мужскому примитивному эгоизму, примеров — несть числа… Чего стоит последняя выходка Воскобойникова! Их сосед по даче, академик Воскобойников, физик-ядерщик, директор какого-то суперзадвинутого НИИ, втайне от не менее знаменитой жены-профессора, для вдохновения, волочился исключительно за простушками — молоденькими официантками и продавщицами, объяснив Загорскому, что с женщинами его связывают «отнюдь не формульные отношения». Шутливо звучащая теория на практике оказалась не столь безобидной — жена вернулась из поездки раньше времени и застала не в меру игривого супруга в постели со своей маникюршей. Через час ее увезли на «скорой» в ближайшую областную больницу, где она до сих пор отлеживается с обширным инфарктом…

Неужели и здесь — полное надругательство, и только ради пары бессмысленно сверкающих глазок и молодой кожи можно все перечеркнуть и не вспомнить того, что их связывало, сколько всего сделано и через что пришлось ей пройти ради него!

Калерия закончила школу в сорок третьем году. Мечту о поступлении на филфак МГУ пришлось на время отложить — шла война, и, окончив краткие курсы по подготовке медсестер, она начала работать в военном госпитале в Москве. Так распорядился дядя, непререкаемый семейный авторитет, после того как она, вместе со школьными подружками, написала заявление о желании отправиться на фронт. Порыв был искренний — как и многие девушки ее поколения, она думала об одном — как быть максимально полезной стране в это трудное время. В военкомате ее быстро вычислили, и в тот же день она выслушала приговор под одобрительные, но осторожные замечания родителей. Осторожными замечания были в силу двух причин — во-первых, потому, что такой пример уже был, у соседей напротив. Их единственный сын, отстаивая свое право на поступок в бурной семейной ссоре, хлопнул дверью и тайно уехал добровольцем на фронт, даже не попрощавшись с домашними. Вторая причина заключалась в том, что родители знали невероятную решительность своей дочери, поэтому давить было нельзя — мало ли что взбредет в голову независимой девице… Дядя, не сумев справиться со своими пятью сыновьями, которые уже воевали на разных фронтах, здесь проявил незаурядный педагогический талант, сказав мягко, но решительно то, что безоговорочно на нее подействовало:

— Пользу можно приносить везде, а для городских восемнадцатилетних маминых дочек фронт — совсем не то место, с которого нужно начинать. Научись что-то делать здесь, на месте, а там разберемся.

Но разбираться не пришлось — работы было хоть отбавляй, новые раненые прибывали каждый день, она втянулась в жизненный ритм военного города, и вопрос о поездке на фронт отпал сам собой.

В сорок четвертом в госпиталь попал Андрей Гуревич. Ему было уже тридцать два года, до войны он закончил биологический факультет, защитил кандидатскую диссертацию, вел на кафедре научную и преподавательскую работу. Его родители всю войну пробыли за Уралом, работая на оборонку, а брат оставался в Москве, занимая высокий пост в НКВД. Он-то и вытащил его, полуживого, с ранениями в живот и в ноги, с трудом разыскав в ташкентском госпитале, куда его, среди многих других, вывезли из самого пекла — окопов Сталинграда.

Андрея поместили в маленькой отдельной палате в «теплушке» — так во внутреннем пользовании называлось правое крыло госпиталя, которое считалось комсоставским, привилегированным — здесь лежали офицеры, орденоносцы, а также «имена», в левом же крыле лежал народ попроще. Страдали все одинаково, врачи и медперсонал оперировали и выхаживали и тех, и других, но в правом все было как-то добротнее — действительно, тепло, просторнее, чище, не было скученности, разрешались свидания и, конечно же, лекарств было побольше.

Он выгодно отличался от всех — стойкостью, с которой переносил боль, силой воли — почти приговоренный врачами сложностью ранения, сам себя поставил на ноги путем невероятных упражнений. Его также отличали от всех прочих необыкновенная начитанность и обширные знания…

Они как-то сразу сблизились. Ей было интересно с ним и приятно, что и он выделял ее из всех, поэтому она всегда выкраивала время, чтобы забежать к нему во время дежурств или после них. Она приносила ему книги по списку, дивясь широте его интересов, выводила гулять во внутренний дворик, когда он начал ходить, и так получилось, что их встречи продолжились и после того, как его выписали из госпиталя и комиссовали.

Все получилось само собой — она перестала интересоваться сверстниками, с которыми ей теперь стало скучно.

Тогда-то старший брат и переманил его в лабораторию НКВД, убедив, что только в органах можно получить все необходимое для исследовательской работы. Действительно, университетские темы были свернуты, надо было как-то выживать, а главное, начинать делать что-то осмысленное, с видами на будущее. Андрей принял предложение.

Война принесла в их дома лишь общую трагедию, без личных потерь — все остались живы и смогли сохранить, насколько это было возможно, здоровье в то полуголодное время. Не последняя роль в этом принадлежала маршальским возможностям дяди, старшего брата отца Калерии, который свято чтил семью, ее традиции и был всегда готов прийти на помощь.

Родители, малая семья, приняли Андрея сразу и безоговорочно — не какой-нибудь неуч-мальчишка с неопределенными планами на будущее, а человек состоявшийся, зрелый, умный, надежный и значительный. Андрей стал своим человеком и в большой семье — теперь уже и сестра с мужем, и дядя с пятью сыновьями, вернувшимися с фронтов живыми и невредимыми, принимали их отношения с большим энтузиазмом.

Перспективный в это дефицитное на мужчин время, предполагаемый зять оставался вне критики даже тогда, когда Калерия призналась домашним, что ждет ребенка. Скорее всего, она не стала бы спешить с семейными узами, потому что все еще мечтала о романтической любви, но та все не приходила, а будущему ребенку был нужен отец.

Опешившие от новости родители шума поднимать не стали, тем более, что Андрей предусмотрительно подкупил их продуманным изящным жестом — за день до сообщения дочери испросил их согласия на брак — по всем правилам — почти как в старинных романах. Согласие, по понятным причинам, было бы дано в любом случае, но он решил, что будет лучше для всех, если пилюлю все же подсластить.

Они зарегистрировались и тут же переехали в новую квартиру, которую ведомство Андрея без промедления выделило ему, считая его ценным работником.

Первый ребенок родился недоношенным, и врачи не смогли его выходить — очевидно, все-таки сказались треволнения военных лет. На второго она решилась не сразу, погрузившись в учебу, и только через пять лет родила сына — на этот раз все обошлось благополучно. На семейном совете было решено — лучше бабушки никто с младенцем не справится, да и молодым нужно делать карьеру, чем они, не теряя времени, с энтузиазмом и занялись, без возражений сплавив ребенка к родителям Калерии.

Андрей быстро защитил докторскую диссертацию. Защита была закрытой, так как он работал в спецлаборатории Института специальных и новых технологий, которая действовала в Особом оперативно-техническом отделе.

Он никогда не приносил никаких бумаг домой, все материалы у него оставались в лаборатории, и жене, как, впрочем, и его собственным родителям, да и всем близким, лишь в самых общих чертах было известно, что он разрабатывает новое направление в области токсикологических средств и антитоксинов.