Нет, не буду даже думать об этом — не могу и не хочу быть твердой и несокрушимой, как она, выяснять все детали фиаско своей семейной жизни, копаться в этом — отвратительно… пусть уж лучше все останется грузом до конца непроясненных отношений, мне вполне достаточно причины… Зачем держаться за жалкие обломки прежнего благополучия, ведь брака больше нет, и не нужно ничего себе объяснять и придумывать. Развод — это простая формальность, через главный кошмар предательства я только что прошла и все еще жива…
Меня начинает бить нервная дрожь, мне хочется куда-нибудь спрятаться, уйти в темноту, выключиться, исчезнуть, не быть…
Но я тут, и ни уйти, ни спрятаться не получится, с этим придется жить дальше, ведь у меня немало обязательств на этом свете… А раз так, я должна справиться с собой и со всем остальным, у меня должно хватить сил…
Бывают удары и похуже — Марине, в ее девятнадцать лет, решившейся рожать без всякой поддержки, брошенной моим отцом, было наверняка труднее моего, но она как-то справилась… Та история уже давно закончена — хотя как знать? Может, жизнь и сведет меня с нею — у меня ведь есть сводный младший брат, ее сын…
Пройдет время, закончится и эта банальная история супружеской неверности. И только от меня сейчас зависит, как она закончится, что оставит она мне самой, моей дочери — ведь то, что происходит в настоящем, скоро станет прошлым, где уже ничего нельзя будет исправить…
Но пока еще — не стало, сейчас еще длится настоящее… И меня в нем унизили, элементарно предали и растоптали… Но я не хочу быть несчастной и брошенной неудачницей! Так что же мне делать? Терпеть и удерживать нелюбящего и предавшего меня мужа? Бороться за семью, устраивать слежку, как мать, опускаясь до интриг и хитростей, собирая на него досье, свидетелей? Хочу ли я этого?
Нет, я не хочу такой семьи, такого груза на своей совести, такой памяти… Уж лучше оказаться на щите и стать проигравшей стороной…
Все эти обрывочные мысли и воспоминания ни на минуту не оттесняют внутренней тяжести и тупой, ноющей головной боли… Равнодушные, чуждые мне люди — за тринадцать лет так и не удалось никого встретить, с кем хоть как-то захотелось бы сблизиться! — неторопливо проходят к своим машинам, нагруженные покупками, и выезжают с парковки. Я продолжаю сидеть в машине и пытаюсь убедить себя в том, что нужно найти в себе силы пережить свое несчастье и пройти через обиды, боль, стыд…
— Ничего нет вечного, — говорю я вслух. — Все, конечно, пройдет, все — рано или поздно — проходит…
Нет, нужно как-то остановить это бредовое самокопание и блуждание в прошлом — это не приносит никакого утешения… Чувствую, что еще немного и мне уже не вырваться из круговорота безысходности, но как приказать себе освободиться от всего, чего я уже никак не могу изменить и исправить?..
«Перестань бредить наяву… Очнись…»
Эти заклинания понемногу начинают действовать отрезвляюще, а может, усталость и холод достигают своего предела — меня начинает колотить настоящий озноб…
«Все, безмозглая, доверчивая, романтичная дура, прекрати ныть, делай же что-нибудь, заведи для начала машину и отправляйся домой, твой ребенок нуждается в тебе…»
Мысль о дочери действует как удар хлыста, и я лихорадочно завожу машину… Теперь у меня одно-единственное желание — поскорее выбраться отсюда домой, мне немедленно нужно увидеть ее…
Я гоню на предельной скорости, не обращая внимания на знаки и светофоры…
— Черт с вами со всеми, я вас не боюсь, вы не добьете меня, — кричу я, обращаясь непонятно к кому, — я выберусь из всего этого дерьма, в которое влезла по самые уши, и так просто не сдамся!
Такое лихорадочное переключение на действие странным образом помогает — и хоть мне все еще тяжело, но понемногу что-то отпускает в груди и становится легче дышать… Все, хватит, пора остановиться и подвести черту — да, мне тяжело потому, что я только что узнала об унизительной измене и предательстве мужа, но эта определенность гораздо лучше, чем ожидание непонятно чего — у меня теперь появляется цель…
Эти мысли прибавляют мне решимости и злости — больше никаких ошибок, хватит, нажилась в придуманном мире… теперь только самоконтроль, трезвая оценка ситуации и всех последующих шагов. Быть слабой я просто не имею права, я должна думать о будущем, и не только о своем собственном.
С сегодняшнего дня — никакого нытья… Бывают же обстоятельства, которых не изменить, они — как смена времен года, стихии или выпавший зуб — принадлежат к неумолимой и вечной объективной реальности. Поэтому нужно и к этому удару относиться именно так — принять как свершившийся факт, смириться с ним, но ни в коем случае не позволять себе стать жалким и сломленным ничтожеством, вгоняющим себя в депрессию только потому, что кому-то захотелось новых радостей. И вообще, долой тупую бабью боязнь одиночества — одиночества вдвоем, вернее, втроем, ведь здесь не банальный треугольник. Да и о каком одиночестве может идти речь, когда у меня есть дочь? Это — желанное уединение с ней, родным мне человеком, и это — единственное и неизменное, что остается со мной от прежней жизни. Все остальное должно потерять значение — и потеряет…
ГЛАВА 8
Работы в этом семестре много, и, по крайней мере, днем не остается времени на тяжелые мысли и ненужные сожаления… Думаю, стоит выписать снотворное — все ночи напролет не смыкаю глаз и до одури читаю…
Наверное, из-за бессонницы и общего переутомления все происходящее воспринимается еще туманнее, чем раньше. Работаю в режиме автопилота — что-то объясняю, читаем вслух, повторяем хором, работаем в парах, в лингафонном кабинете, поем, чему-то даже смеемся — кажется, моей шутке… Так толком и не поняла, чему именно, но слушатели расходятся, судя по всему, вполне удовлетворенные происходящим…
Наконец наступает долгожданная пятница — еду домой, отпускаю прислугу, кормлю дочь ужином и думаю лишь о том, чтобы выспаться… Мари сообщает, что мне дважды звонила Клер.
Клер, конечно, умница, добрая душа, беспокоится и не хочет навредить ни мне, ни ему. Все еще на что-то надеется… Интересно, знает ли она уже всю правду? Наверняка — нет, иначе уже давно примчалась бы. Будет лучше, если она узнает все от меня. Я уже немного отошла от первоначального шока и способна общаться, но не сейчас — в присутствии ребенка говорить с ней об этом не буду…
Выключаю телефон — позвоню завтра: Мари уйдет с ночевкой к подружке и я буду свободна целый день.
* * *
Утром Клер опережает меня звонком — договариваемся встретиться и пообедать в уютном ресторанчике «Шартье», недалеко от моего дома. Там прекрасно готовят любые дары моря, а их мидии под сырным соусом — пальчики оближешь! В моем придворном ресторанчике я знаю весь персонал и все в нем знают меня. Я неважнецкая кулинарка и нередко заказываю еду на вынос. Здесь знают вкусы моего семейства и кормят нас со скидкой. Всех своих гостей я обязательно тащу сюда — столик нам всегда обеспечен, а моему приходу всегда рады.
Так и есть — увидев меня, Жан радостно улыбается, приветствует нас и проводит к свободному столику. Мы заказываем салат, мидии и бутылку божоле.
Клер справляется о моем здоровье и с беспокойством смотрит на меня — наверное, я похожа на привидение. Достаю пудреницу: действительно, в лице — ни кровинки, под глазами — тени, но ничего не хочется исправлять, хотя косметичка с собой. Сидя напротив солнца, чувствую, что солнечный свет неприятно действует на меня и в глазах начинает резать — сказываются бессонные ночи… Вынимаю из сумки темные очки, надеваю их — как будто спряталась, отгородилась от всего мешающего… Сразу становится легче…
Клер молчит и терпеливо ждет новостей — раз она ничего не говорит, значит, действительно, еще не знает всей правды…
— Клер, на сей раз, кажется, все-таки жена последней узнает подробности. Обыкновенная история, как ты и предполагала, — у него любовница.
