Она, конечно, не планировала никаких ловушек, да и вообще в то время не думала о замужестве… она вообще ни о чем не думала, кроме этих тайных встреч, и меньше всего — о последствиях. А когда пришло время задуматься, решилась на аборт, никого не посвящая в свои трудности.

— Знаешь, эта неожиданно свалившаяся беременность сделала меня просто невменяемой — я совершенно потеряла голову и с ужасом, едва дождавшись двух месяцев, занялась лихорадочными поисками врача, ни с кем не посоветовавшись. Пошла сначала в университетскую поликлинику, но у кабинета к гинекологу увидела сидящую в очереди девицу с курса и тут же сбежала — побоялась, что все раскроется. Потом обежала еще несколько поликлиник, но везде было заявлено, что нужно обязательно встать на учет по месту жительства, а это, по понятным причинам, было исключено.

Видимо, этому ребенку суждено было родиться — в одной больнице, где удалось неформально договориться с врачом, обнаружили стафилококк и ее закрыли на карантин. В другой началась незапланированная ранее инспекция, и было временно закрыто гинекологическое отделение, в третьей, куда она также пришла с улицы, решив разобраться на месте, оказался молоденький врач, сразу после института. «Коновал, у него сплошные перечистки», — сказала ей одна несчастная из очереди.

— А почему, зная это, вы не уходите и продолжаете ждать?

— Да куда идти-то? Это же мой район, подошла моя очередь… да и срок поджимает — будь что будет…

— А что, в очередь на… аборт тоже нужно заранее записываться?

— А как ты думаешь?

— Ну, не знаю… думала, достаточно прийти и — сразу…

— Сразу только в дамки можно, из девок…

— И сколько надо ждать?

— Да по-разному, я вот три недели ждала…

— Что же мне делать? У меня уже начался четвертый месяц…

— Выбор у тебя небольшой — или очередь по месту жительства, или без очереди в любом месте, но за большие деньги… А ты что, первый раз?

— Первый…

— Рисковая ты… Вон моя золовка почистилась в восемнадцать, и на этом вся жизнь и закончилась. Теперь загибается, такие муки принимает и столько денег грохнула на лечение, что не дай Бог никому, врагу такого не пожелаешь… и ко всем женским болячкам — полное бесплодие, мужик уже дважды уходил…

Этот диалог добил ее окончательно, и она в страхе ушла, решив больше не рисковать, а найти опытного врача. Наконец через старого друга отца ей удалось выйти на хорошего врача, и когда она, с положенной таксой, пришла по звонку, оказалось, что срок уже большой, перевалил за четыре месяца, и делать операцию опасно.

— Сердечко у малыша, как у спортсмена, — сказал осмотревший ее врач. — Я за такую операцию не возьмусь. Конечно, вы сможете найти смельчака, который согласится взяться, но не советую этого делать, потому что аборт в таком сроке будет связан с риском. Вы молоды, здоровы — рожайте, как-нибудь все утрясется. Поговорите с будущим отцом еще раз, а если ничего не получится — не отчаивайтесь, уверяю вас, долго не засидитесь. На такую красавицу — да хоть с дюжиной детишек — охотники всегда найдутся.

Она попыталась поговорить с Загорским, но этот разговор ни к чему не привел. Тогда она открылась матери. Та категорически восстала против операции, так как была уверена, что это приведет к бесплодию, болезням и раннему увяданию.

— Все еще можно как-нибудь уладить, — сказала она.

То, как она пыталась это сделать, наверняка было ужасно — Марина сидела, запершись в своей комнате, поглощенная своим состоянием и реакцией Загорского, но даже сквозь закрытую дверь до нее доносились громкие крики матери, кому-то угрожавшей по телефону.

Примерно месяц она пребывала в полном отчаянии и бездействии, ни с кем не встречаясь и не отвечая на звонки. Потом пришли подруги, все узнали и немедленно организовались, решительно заявив, что пойдут в деканат, в партком, в Союз композиторов, в Политбюро, устроят пикеты у его дачи и будут хором скандировать протестные лозунги — словом, сделают все, чтобы призвать его к ответственности.

Но она запретила им вмешиваться, твердо сказав, что готова лишь к одному — взять академический отпуск и позже перевестись на вечернее отделение, а с Загорским ничего общего иметь не хочет и справится со своими проблемами сама.

Народная примета подтвердилась — в положенный срок она родила сына и назвала его Георгием, в честь своего отца. Ее мать, став бабушкой, вдруг совершенно преобразилась — появление ребенка сделало ее энергичной, деятельной, и она со всей страстностью натуры погрузилась в заботы о нем.

Друзья отца снова помогли, и Марина устроилась переводчицей в Интурист. Она свободно владела английским и немецким, справлялась с любыми переводами, включая и синхронные.

Работая на международной выставке в одном из павильонов в Сокольниках, она познакомилась с Ларсом Бергманом, совладельцем известной шведской фирмы «Фем-Брок». Молодой, преуспевающий тридцатилетний бизнесмен, на десять лет старше, влюбился в нее сразу, как только увидел.

— И с этого времени начинается другая история, или, вернее, сказка — ни больше и ни меньше — о Золушке, встретившей своего принца, — сказав это, Марина с облегчением вздохнула, закончив нелегкую для себя часть рассказа.

Да, теперь в ее жизнь вошли совсем другие отношения. Он задаривал ее цветами и подарками, познакомился с матерью, с явным удовольствием играл с малышом — словом, был влюблен во все, что касалось ее.

У него была постоянная виза, и он почти полностью переселился в Москву, лишь коротко наведываясь в Стокгольм. Через три месяца после знакомства он сделал ей предложение, и она, не раздумывая, приняла его, потому что важнее всего теперь для нее было обеспечить достойную жизнь сыну — у него должен быть отец, а лучшего отца трудно было бы пожелать.

Он был совершенно не похож на ее знакомых мужчин, которые, как на подбор, делились на две категории — либо отъявленных циников, либо беспомощных нытиков. Была еще целая когорта воздыхателей — евнухоподобных мальчиков из хороших семей, но они не могли ни влюбить в себя, ни влюбиться всерьез сами. Все они находились в поиске — прежде всего самих себя, с неизвестными результатами и последствиями.

Марине, в то время не отличавшейся ни особой дипломатичностью, ни ухищренной пронырливостью, приходилось довольно непросто выживать в этой новой интуристовской среде с ее предрассудками, сплетнями, завистью, подсиживанием, доносительством и массой спецпредписаний. Ее красота в этом довольно зависимом положении не только не помогала, а, наоборот, создавала дополнительные трудности, которых она совсем не хотела — большинство женщин-коллег она раздражала уже одним своим существованием, и их постоянное ревностное внимание и перешептывание за спиной делали ее нервной и подозрительной. Мужского внимания было более чем достаточно, но теперь, став матерью-одиночкой — а именно к этой категории причислялись женщины, родившие без мужей, — она стала уязвимой и перестала считаться заманчивой партией, поэтому притязания мужчин были теперь, в основном, определенного свойства — без особых затей.

Приняв предложение, она действовала рационально и рассудочно. Нет, он ей не был противен, но и любим тоже не был — просто жизнь приоткрывала перед ней интересные перспективы, а главное, давала стабильное будущее ее ребенку.

У Ларса был минимальный опыт в общении с женщинами. Лет пять назад он пережил любовную трагедию, после которой ушел с головой в работу и больше не помышлял о браке. Марина с удивлением открыла в нем то, чего не было ни у одного из ее воздыхателей, — целомудренную деликатность и явную неопытность — и это в стране сексуальной революции!

Вообще, в ее первый приезд в Швецию было развенчано множество стереотипов. Одним из первых сюрпризов стал оживленный и радостный прием в доме родителей Ларса — вместо ранее представляемых пресных, замороженных белобрысых шведов с замедленными реакциями она увидела эмоциональных, веселых, весьма темпераментных будущих родственников, один из которых, младший сын сестры, был вообще темнокожим — как выяснилось, это был приемный ребенок, сирота из Сомали. Позже она не раз увидит детишек всех рас и национальностей в добропорядочных шведских семьях, где гуманизм и сострадание были не пустыми словами, а руководством к действию. Появление же в тот момент африканского ребенка и отношение семьи к нему так потрясли ее, что скованность мгновенно прошла, и она сразу почувствовала себя с ними легко и на равных.