— Просто путешествовать?

— Да, смотреть мир и искать себя. В университет, куда мы начали его с прошлого года готовить, наотрез отказался поступать и решительно заявил, что не видит себя юристом.

— Знаешь, в такой ситуации, или — ситуевине, как говорит Мари, самое главное — не восстановить его против себя.

— И как в этой ситуевине взваливать на него еще и эти новости?

— И когда?

— Не знаю, а сделать это все равно придется, ведь существуют документы об усыновлении, которые рано или поздно могут понадобиться…

— А что думает об этом Ларс?

— Ларс в семейных делах и проблемах верен себе — ни на чем не настаивает и готов поддержать любое мое решение.

— Удобная позиция.

— Я к этому уже привыкла, и меня это вполне устраивает.

— Мне кажется, ты снимаешь с него не только проблемы, но и чувство ответственности, как было в моей семье, у родителей.

— Нет, у нас это — не так… не думай, что он самоустраняется. Просто когда у меня нет решения — а такое, как сама понимаешь, зная меня, случается нечасто, — вступает он и все берет на себя. Но тут ведь другой случай… здесь он не считает себя вправе.

— Да уж, корректировать прошлое — задачка не из простых, особенно когда в нем столько накручено-закручено, как говорит Мари.

— Конечно, делать это нужно было раньше, но мне так хотелось избавиться от своего прошлого.

— И не появись я в твоей жизни, может, ты так никогда бы и не решилась на обращение к нему… Виновата я.

— Что ты такое говоришь?! Я как раз думаю наоборот — нельзя забывать дорогу в прошлое, ведь иногда из него можно получить не только укоры совести или неприятные воспоминания, но и такой вот замечательный подарок — семью и друзей, в одном флаконе. А трудности. Что трудности? И не такое у нас было, а ничего, справились. Преодолеем и это.

— Да, давай не будем спешить.

— Понимаешь, я не хочу делать из Загорского монстра, соблазнившего и покинувшего невинную девушку с еще не родившимся младенцем.

— Здесь у той же Мари есть уже готовый сценарий.

— Подожди, дай мне закончить. Нужно облагородить эту историю для сына, но открыть правду о его отце придется, ведь кроме документов об усыновлении есть еще и просто разные посвященные, которые могут с ним пересечься.

— Да уж, если парень появится в Москве, здесь доброжелатели обязательно найдутся и просветят.

— Извини, что перебиваю, но мне не терпится рассказать тебе… Я долго думала, как сказать правду, не приоткрывая всей ее неприглядности, и вот послушай, что я решила. Я хочу сказать, что прекратила все отношения сама, когда узнала о беременности — считала себя не вправе разрушать чужую семью.

Вот так совпадение — сейчас и я расскажу ей о сценарии дочери.

— Это приукрашивает и мой не слишком высоконравственный образ того времени. Как видишь, я достаточно критична к себе и не пытаюсь переложить всю ответственность на его плечи, сославшись на свой юный возраст и неопытность. Так что ты скажешь на все это?

Что еще я могла сказать ей? Лишний раз подивившись проницательности и зрелой фантазии своей дочери, я рассказала ей о своем разговоре с Машкой.

— Теперь, кроме нас с тобой, есть еще две умнейшие головы — Ларс и моя дочь, а Георгу, я думаю, знание правды не только не повредит, но и послужит предостережением против поспешных решений — именно сейчас самое время это сделать.

— Думаешь?

— Уверена. Кстати, Мари предлагает показать Георгу ранние фотографии отца — на них действительно проглядывается их сходство…

— А я как раз хотела попросить у тебя несколько фотографий — у меня ведь нет ни одной. Но какова Маришка — четырнадцать лет, а такой социально зрелый человечек!

— Да, она наш семейный мудрец!

— И как хорошо, что вы у меня есть.

— Мне кажется, не стоит бередить раны моим старикам — значение имеет лишь то, что мы нашли друг друга и это важно и необходимо нам… Может быть, позже, когда что-нибудь изменится…

Начинало темнеть, и я включила свет — нам предстояло еще многое обсудить.

В этот приезд Марины было решено — после окончания школы мы с, Мари приедем в Швецию для первого знакомства. Да, пусть пока все так и остается, а тайное становится явным для тех, кто к этому готов, — для молодого поколения нашей совсем не простой семьи…

Жизнь завела нас в ситуацию, из которой выбраться было непросто, но теперь я знала, что мы сможем это сделать — вместе. Я перестала бояться развязки этой истории, ее финала, и поняла, что всем этим можно управлять и все будет зависеть только от нас. Все должно вернуться на круги своя — оборванные нити уже начали постепенно связываться…

Боюсь сглазить — отец все с тем же удовольствием работает над своей книгой. Закончил подборку архивных материалов — все, наконец, было систематизировано и хронологически, и тематически. Он начал составлять сплошной текст, соединяя разрозненные эпизоды, которые были им собственноручно расписаны без какого-либо влияния матери. Насколько трудно давались ему отдельные фрагменты, настолько легко ему дается выстраивание целостного повествования. Не могу нарадоваться, глядя на него — куда только подевался отшельник, схимник… Он повеселел, стал легким и контактным, как в старые времена. Теперь он сам составлял себе рабочие графики и работал без устали.

— Знаешь, он почти каждый вечер приносит мне уже готовые фрагменты для вычитывания и замечаний, — сказала мать с прежним мечтательно-восторженным выражением, которое появлялось у нее, когда в былые времена она говорила об отце. — Как много ему отпущено таланта! Во всем! Если бы захотел, мог бы стать вполне приличным писателем.

Но для меня удивительным было другое — неожиданное исчезновение той невидимой преграды, которая столько времени разъединяла их. Незримый для посторонних замкнутый круг как бы разомкнулся, и начался новый виток. Теперь видеть их обоих рядом, дружески обсуждающих прошлое, совместно переживающих заново памятные творческие моменты, было сплошное удовольствие. Они как бы взаимно отрегулировали отношения, исключив из них давние обиды и прегрешения, оставив лишь теплоту, понимание, нежную дружбу и доверие.

Не скованный графиками и не сдерживаемый рамками жанра, отец как бы заново осмысливал себя и свое место и в жизни, и в музыке. Мне кажется, что он на пороге нового мироощущения, связанного с духовным обновлением. В доме зазвучала музыка — отец снова садится к роялю, наигрывает любимые вещи. В нем больше не чувствуется безысходности и потерянной обреченности. Кажется, что все, что должно было переболеть — переболело, и пришло если не успокоение, то, по крайней мере, исчезла неизбывная тоска. Создавалось впечатление, что он увидел свою жизнь со стороны и осознал, что не все в ней закончено. Этот пересмотр прошлого, переоценка воспоминаний разбередили память, тропы к которой так долго и сознательно затаптывались и загонялись вглубь, — теперь все корректировалось возрастом и воспринималось с точки зрения эволюции времени. Он нашел в себе внутреннюю точку опоры, высшую силу, которая помогла ему преодолеть конфликт с самим собой — описывая былое, лучше понял себя и свою жизнь и перестал бояться себя такого, каков он есть. Не утаивая ничего, что в этом времени было — и хорошего, и плохого, он прошел свой Страшный суд — осуждение собственной совестью. Это очередное перепутье давало надежду — на новый духовный виток, на творческий поворот, обновление.

Чувство неприкаянности, так долго мучившее его, разрешило этот поиск естественным образом — обращением к религии и церкви. Кроме чтения Библии и другой философски-религиозной литературы, он сделал то, о чем давно задумывался, — начал исповедоваться духовнику Алексею Добрынину, также выпускнику Московской консерватории, в прошлом профессиональному музыканту. Его имя было известно всей Москве благодаря неоценимой духовной помощи, которую он оказывал многим музыкантам. Выяснилось, что они — близкие духовно люди. Наверное, отец вдохновился беседами с этим мягким, умным и тонким человеком, проникшись желанием искупить грех через покаяние. Но на пустом месте одними беседами не вдохновишься — нужно было пройти через глубокую тоску и смирение…