— Мне — нет… Я без малейшего ощущения тягости улавливаю и выдаю всю музыку, целиком…

— Не очень понимаю…

— Проще говоря, я как бы ношу в себе множество музык, а в определенный момент во мне прорезается какой-то ее конкретный пласт… а может, все и того проще — я еще не до конца сформировался, не определился, поэтому и не замыкаюсь на чем-то одном, а отвлекаюсь, разбрасываюсь.

— Кажется, я теперь понимаю, о чем вы… я тоже с удовольствием слушаю и возвышенную, сложную музыку, и цыганские романсы, и народные песни…

— Вот-вот, именно это я и хотел сказать, решив упростить содержание, но с вами это — излишне… Так вот, выражаясь нормально, — мысль и ее звуковое выражение облекаются в определенную форму, которая обычно заранее обдумывается, но порой с этим непросто управиться…

— А что мешает?

— Скорее, кто… Ваш покорный слуга и есть тот самый балласт на собственном пути… Ленивец и человек настроения, зависящий от сиюминутного состояния, а оно и у меня, как у любого Другого, никогда не бывает постоянным, а, напротив, изменчиво, иногда даже в пределах суток…

— А есть у вас… любимые жанры, приоритеты?

— Естественно, серьезная музыка, крупные формы, но все зависит от настроения — утро могу начинать серьезной музыкой, а заканчивать день — каким-нибудь душещипательным или игривым мотивом.

— А как задумывается новая вещь?

— Иногда что-то возникает… мгновенно, именно играючи — сажусь размять руки, а какое-то, видимо, более раннее впечатление, начинает ими двигать… задумывалось одно, а получается совсем другое… порой мне и самому не вполне понятно, от чего это зависит. Скорее всего, влияют какие-то особые механизмы слуховой памяти… Правда, в случае сложных форм требуется раздумье, концентрация…

— А что же происходит, когда нужно работать по графику?

— Только не подумайте, что я не умею целенаправленно работать! Если нужно срочно подготовить что-нибудь для показа или в случае разного рода заказов — тружусь, как на галерах, ни сна, ни отдыха… А потом начинаю опять что-нибудь совсем другое…

— Наверное, не просто создать музыкальный архив… Как же вы успеваете записывать свои сочинения?

— Не сыпьте соль на рану — не все я успеваю записывать, в этом тоже нет никакой методичности… мой архив — если все это вообще можно назвать архивом — как видите, в кошмарном состоянии. Видно, нужен какой-нибудь специальный момент, чтобы я начал его разбирать, а пока все разбросано бессистемно… Иногда я и сам не могу разобраться, откуда или куда выпадает очередная заблудшая страница. Если честно, я совершенно безнадежен как организатор.

«Немного не от мира сего, — подумала она, — говорит, что думает, совсем не пытается подать себя, но до чего обаятелен!..»

Разговор успокоил их, оба постепенно пришли в себя…

«И не только не чувствуется никакой разницы в возрасте, но вообще ощущение такое, будто мы знакомы давным-давно, полный душевный комфорт и никакой неловкости… хотя напряжение и было — почти на грани безумия, но сейчас вдруг отпустило… правда, эта странная расслабленность, — подумала она, — какая-то опасная, не поймешь, когда потеряешь последние остатки бдительности».

Покопавшись в одном из ящиков, он вынул тонкую папку с наклейкой «Вальсы».

— Удивительно, что с ходу удалось вспомнить, где она может быть. Здесь вальсы разного времени, начиная с самого первого, написанного для маминого дня рождения, лет десять назад. Тогда мне казалось, что это — гениальное творение, а сейчас — смешно. Вот эти три, пожалуй, наиболее подходящие…

Он сыграл с небольшими интервалами три разных, сразу понравившихся ей вальса.

— Что вы об этом думаете?

— Мне нравятся все три, но я бы выбрала — второй, мне кажется, что в нем есть порывистость, мятежность, а это соответствует духу спектакля… но выбирайте сами, я не могу и не хочу жестко навязывать своего мнения.

— Знаете, я загадал — если вы выберете второй, значит…

— Что?

— Ничего, какие-то странные фантазии лезут в голову… Мне тоже кажется, что его музыкальная образность не противоречит логике последующего развития сцены, только придется поработать с темпом и, конечно, в диалогической части поубавить громкости — здесь идет накладка на речь, в общем, придется кое-что переделать с учетом зрительного ряда…

— Тут уж я не очень понимаю…

— Все просто — придется внести кое-какие изменения в оркестровку…

— У вас не очень много времени…

— Я знаю и потому собираюсь начать затворнический образ жизни, и прямо с сегодняшнего дня — «сокроем жизнь под сень уединенья»… Собственно, я уже начал, вставив этот вальс, и мне просто не терпится написать романсы… все отобранные вами стихи — чудо как подходят к действию, примусь за них, а они потом дадут ключ и к фоновой музыке…

— А как соседи воспринимают приливы вашего вдохновения?

— Сначала бывали периодические недоразумения, потом мы заключили джентльменское соглашение — играть до семи вечера, а позже, если вдруг накатит или есть необходимость, играю шепотом, я — пианист по начальному образованию, а в консерватории занимался дирижированием и композицией.

— А как пишете музыку для оркестра? Вы что, играете на всех музыкальных инструментах?

— Нет, конечно, я пишу даже без рояля… вообще, когда работаешь над серьезной музыкой, включается воображение, и наличие инструмента не всегда обязательно — тогда пишется на внутреннем слухе… Хороший композитор пишет сразу в партитуре, поэтому я и стараюсь работать именно так… хотя, если честно, бывает по-разному, и иногда я все же занимаюсь оркестровкой клавира.

— А как вы запоминаете такое количество материала? Я заметила, что на концерте вы ни разу не перелистнули своей партитуры.

— Старался делать это незаметно, и, видно, мне это удалось. Хотя именно эти вещи я знаю назубок и партитура мне была нужна, скорее, для подстраховки.

— Наверное, непросто раздваиваться между своим и чужим творчеством, между композицией и дирижированием…

— Я дал себе слово заниматься и тем, и другим, поэтому определенную часть времени стараюсь отдавать штудированию партитур… Фактически, занимаюсь этим каждый день. Кстати, это абсолютно не мешает соседству со мной, потому что занятие молчаливое…

— Даже если вы будете только дирижировать, вас ждет большое будущее…

— Большое спасибо за надежду, но в этой таинственной профессии столько всего завязано в один узел, что не знаю, смогу ли соответствовать ей… От Мравинского, например, шел настоящий гипноз — ничего подобного я в себе не ощущаю. Когда я слушал Ленинградский филармонический оркестр под его управлением, я просто леденел, у меня стыла кровь… Как он этого добивался, чем? И понятно ли все ему было в себе самом? Или эта тайна шла от грандиозной неповторимости его величия? Ведь он, конечно же, настоящий гений, недосягаемый вечный образец… После потрясения, пережитого на концерте, я не смог заснуть, да и позже мучился сознанием своей недостойности — долго приходил в себя…

В коридоре зазвонил телефон, и он, извинившись, вышел из комнаты… Судя по его ответам, это было запоздалое поздравление по поводу концерта. Договорившись с кем-то о встрече через неделю, он вернулся с бутылкой шампанского и двумя фужерами.

— Знаете, у меня предложение. Давайте выпьем по бокалу шампанского за наш совместный будущий успех…

Ей пока удавалось вести легкий разговор, но она не была уверена, что сможет и дальше балансировать столь же удачно — от пережитого в редакции волнения отойти было нелегко, да и его голос завораживал ее настолько, что хотелось закрыть глаза и отключиться. Все развивалось слишком непредсказуемо, вопреки доводам рассудка, и здравый смысл больше не проявлялся — он умолк, уступив место чувственной неге… Это пугало, потому что уже было ясно, что происходит, но непонятно, что с этим делать… Усилием воли она вернула себя на землю и, чтобы не забыться окончательно, представила себе лицо мужа…

«Как же я веду себя — это всего лишь наша третья встреча, сама ведь издевалась над скоропалительностью и нечистоплотностью интрижек и внебрачных отношений! Раскиселилась тут… Не сметь!»