Раньше мне нравилось экспериментировать с макияжем, меняя образы, но заниматься этим приходилось не так уж часто — обыкновенно это бывал отработанный минимум усилий — из-за вечной утренней спешки. Сейчас времени — хоть отбавляй, и я с удовольствием и особой тщательностью начинаю работать над лицом, превращая привычный торопливый ритуал в научно обоснованный творческий процесс, открываю и использую все последние достижения и новинки парижской косметики, которыми постоянно соблазнялась и на которые никогда не жалела денег… Все эти многочисленные изящные баночки, флакончики и коробочки новой волны так и оставались нераспечатанными — ждали особого случая или лучших времен, которые, кажется, не торопятся наступать… Ну, и не будем их больше ждать — веселюсь для себя!

«Хотя, как раз сегодня действительно особый случай — у меня ведь свидание», — с иронией говорю я себе, завершая священнодействие.

Да, прогресс не остановить — все просто потрясающего качества, хотя, казалось бы, то, что сделано, улучшать уже некуда… Полное удовольствие от процесса и — полное преображение.

Распаковываю новую кремовую шелковую блузку, тщательно отглаживаю ее, выбираю серые фланелевые брюки и, одевшись, подхожу к зеркалу. Может, стоит лишь чуточку добавить румян. Провожу щеточкой по скулам и снова придирчиво осматриваю себя… Последний штрих к портрету — жемчужные серьги…

Вот теперь действительно все… Нет, не все, менять нужно прежде всего выражение глаз, ведь в них теперь вместо живого огня и наивного удивления появились совсем другие оттенки — усталость, мудрость, тоска и боль. Мысленно прощаюсь со старым образом и задумываюсь о сути нового… Беру сигарету, подношу к губам и откидываю назад голову — слегка… чуточку лучше, такая изысканная раскованность с налетом загадочной отрешенности, рекламируемой последним номером журнала «Вог»… Бесстрастно констатирую: былого — не вернуть, но и в рамках нового диапазона есть некоторые возможности…

Ну, что ж — все что угодно, но только не разбитая брошенная тетка! Я дружелюбно расстаюсь со своим зеркальным отражением, делая вполне аристократический книксен.

Вооружившись определенной долей уверенности в себе, смотрю на часы — без четверти двенадцать, самое время приготовить кофе.

Виктор входит ровно в двенадцать. Наверное, слонялся у дома или выжидал в подъезде, чтобы зачем-то оказаться таким архиточным. Вид у него довольно помятый, ему явно не по себе.

Наливаю кофе себе, предлагаю ему и, сев на диван, закуриваю. Он от кофе отказывается и с удивлением смотрит на меня — курящую, но вопросов не задает.

Ловлю себя на мысли, что впервые за все эти годы разглядываю его несколько отстраненно и критически оценивающе… Какая-то максимальная степень неприязни… Неожиданно для себя, не без некоторого злорадства, начинаю отмечать — возрастные приметы уже оставили на нем свои безжалостные метки. Фиксирую внимание — их немало, и самые заметные из них — наметившийся второй подбородок, поредевшие волосы… Привычка поздних застолий и чрезмерное пристрастие к изысканной еде добавили ему несколько лишних килограммов, которые, как правило, у людей, не занимающихся спортом, идут не совсем туда — в его случае это несколько выдающийся животик, который пока еще не слишком портит фигуру, но вполне недвусмысленно намекает на будущую тучность. Наиболее же явный недостаток — значительно округлившиеся плечи, они утяжеляют общий облик и начисто лишают его былой стройности — из-за них в нем появилось что-то бабье. Картину дополняют темные круги и мешки под глазами — наверное, тоже не спал ночью, хотя где гарантия того, что его бессонная ночь — следствие переживаний и угрызений совести?

Может, тут совсем иная причина? Разговор с Клер натолкнул меня на эту мысль, и я уже не могу от нее отвлечься. Тут же и решаю, что сначала нужно узнать главное. Ровным голосом, как, вероятно, сделала бы это моя мать, в лоб задаю ему вопрос:

— У тебя есть другая?

Не знаю, как он представлял себе эту нашу встречу, может быть, ждал потока слез, обвинений, истеричного скандала — кто их знает, этих рефлексирующих, бросающихся в крайности непредсказуемых русских — но явно не этого простого вопроса, на который нужно дать такой же простой ответ. То, как он начинает юлить, лишь усиливает мои подозрения:

— Понимаешь, все не так однозначно, я же пытался тебе объяснить…

— Ничего не нужно объяснять, я хочу знать только правду — у тебя есть… любовница? — я с отвращением, но таким же ровным тоном выговариваю это слово. — Только одно слово — да или нет?

Решаю побольше молчать и дать ему полностью выговориться на эту недавно возникшую и ставшую для меня главной тему.

— Я не хотел делать тебе больно… и много раз пытался дать понять, может быть, не очень умело, что все прошло… лучшее уже было, а все, что сейчас, — так обыденно, так привычно-монотонно и тоскливо, что ничто не спасает — ни ребенок, ни наше прошлое, ни другие разумные доводы. Мне кажется, я полностью прочитал и тебя, и себя. Мне нечего тебе дать, и я ничего не жду от тебя…

— А вот это — зря…

— Понимаешь, я неинтересен сам себе таким, каков я сейчас. Я опустошен, ничего не хочу и почти ничего не могу… у меня нет планов, да и никакого интереса к жизни… я потерял право на ошибку, на собственное пространство, время и мысли… Что ты молчишь?

— Просто пытаюсь тебя понять и — ничего не выходит… по-моему, вполне нормально для женатого мужика быть частью семьи и иногда не иметь отдельных, собственных планов, да и временами жертвовать своим пространством и временем — тоже не великое геройство или невыносимое несчастье, а вполне обычный семейный долг…

— Вот-вот, это так в твоем духе, так по-русски — вечно приносить себя в жертву, помнить о долге…

— Только не начинай теоретизировать и переводить разговор совершенно в другую плоскость — в разницу культур, противоречивость и несовместимость менталитетов, запад — восток… Этих общих дискуссий я уже наслушалась и сыта ими по горло.

— Я вовсе ничего не хочу упрощать и хочу сам во всем постепенно разобраться, а для этого мне нужно уйти… Дочери будет лучше с тобой, здесь… Видишь, я же не подлец какой-нибудь, я думаю и о вас… и потом, все еще возможно, может, я и вернусь, не смогу без тебя и Мари, но я должен попробовать заново… Нам нужно пожить отдельно…

В чем ему нужно разобраться, живя исключительно отдельно? Какая прочитанная книга? Я перешагнула третий десяток и до сих пор себя не знаю, а он уже решил, что успел прочитать меня, причем, что самое занятное, — до конца… а чего стоят эти хозяйские заявочки — может, он еще вернется, а может, и еще что-нибудь… и почему это он все решает за меня?

— Пожить отдельно, нам? Я этого не требовала. Скажи просто — тебе…

— Хорошо, мне. Съеду, конечно, я.

— А как же твои рассуждения о важности предсказуемости, о необходимости монотонности в жизни?

— Эта цитата из меня сейчас совсем не к месту… Да пойми же, это я говорил о функционировании законов и общем устройстве жизни, а не о чувствах. Чувства возникают иногда вопреки всему… и тогда они не подвластны ни контролю, ни внушению, ни долгу, ни рассудку — ничему. Они или есть, или их нет…

Я уже не питаю иллюзий насчет человеческого совершенства и давно поняла, что в людях намешано всего понемногу — и темного, и светлого, и доброго и злого, и человеческая суть полностью зависит лишь от пропорций, от степени присутствия того или другого. Не всегда стоит набивать собственные шишки, чтобы приобрести личный опыт, иногда достаточно шишек других… Люди, в основе своей, непорядочны, ненадежны, безответственны и лишены сострадания. Но ведь Виктора так выгодно отличало от всех наличие именно таких качеств, как порядочность, надежность, ответственность и еще многое другое — искренность, тонкость ума, честность, доброта, умение ценить заботу и дружбу…