Поэтому Воила поделился своими замыслами с теми, кого считал сообщниками. Они-то и выдали его, уличив в приготовлениях к убийству.

Историк рассказывает, что однажды, когда василевс уже отошел ко сну, шут в одном из соседних с царскими покое принялся, как выражается Михаил Пселл, «точить свой смертоносный меч». Но к василевсу явился какой-то человек, знавший о готовящемся преступлении со слов самого Воилы, и, разбудив василевса, сказал: «Царь, твой любезнейший друг собирается убить тебя, тебе грозит смерть, остерегайся!» Когда шуту стало известно, что его замысел раскрыт, он бросил меч и кинулся в расположенную поблизости церковь, не найдя ничего лучше, как рассказать тем, кто оказался в храме, о своем намерении убить императора.

На следующий день Константин устроил разбирательство. Но увидев своего любимца со связанными руками, приказал освободить его со следующими словами: «Нрав у тебя честнейший, твоя простота и честность мне известны. Но скажи, кто внушил тебе это несуразное намерение? Кто помутил твою бесхитростную душу, кто помрачил твой невинный ум? И еще скажи мне, какое из благ, у меня имеющееся, ты хочешь? Какое из них тебя привлекает? Ты не встретишь отказа ни в чем, чего сильно пожелаешь».

На первый вопрос обвиняемый не обратил никакого внимания, зато ответом на второй стало дивное представление (похоже, на этот раз шут говорил вполне внятно): он расцеловал василевсу руки, положил голову ему на колени и сказал: «Усади меня на царский трон, увенчай жемчужной короной, пожалуй мне и ожерелье [он показал на украшение вокруг шеи императора] и имя мое включи в царские славословия. Этого я и раньше хотел, и сейчас таково мое самое большое желание».

Константина такая отповедь рассмешила и, под предлогом, что столь простодушный человек вне всяких подозрений, он освободил его. Развеселились даже судьи. На том суд и кончился. Император устроил по такому случаю пиршество, хозяином и распорядителем на нем был сам самодержец, а почетным гостем — комедиант и злоумышленник.

И все-таки для шута дело этим не кончилось. Императрица Феодора[65] корила василевса за простодушие, и Константин приговорил заговорщика к изгнанию, правда, определил ему для проживания один из островов перед самим городом, а через десять дней торжественно вызвал его назад и одарил еще большими милостями. Дальнейшая судьба Романа Воилы неизвестна.

История Восточной Римской империи в Средние века — это бесконечная тайная война всех против всех. С одной стороны законная, «Богом данная власть», а с другой — неверные жены императоров, военачальники, представители византийской власти и духовенства, бывшие рабы, поднявшиеся до вершин власти, и даже шуты. Усилия заговорщиков не раз заставляли власть капитулировать, поэтому уж очень сомнителен этот тезис: «Вся власть от Бога». Но и мятежников и их жертв объединяло одно: непреодолимое желание удержать трон или захватить его, не брезгуя при этом никакими средствами. Арсенал этих средств был самым что ни на есть разнообразным и изощренным, недаром Византия считала себя законным наследником некогда единой и могучей Римской империи. А у мастеров тайной войны древнего мира, как мы уже знаем, действительно было чему поучиться.

Византийский император Константин Багрянородный в своем труде «Об управлении империей» давал такой совет своему сыну: «Нужно, однако, вместе с прочим знать тебе, сын возлюбленный, и то, что способно при осведомленности об этом во многом содействовать тебе в совершении достойных удивления дел. А именно — знать опять-таки о различиях между другими народами, об их происхождении, нравах, образе жизни, расположении и климате населенной ими земли, об ее внешнем виде и протяженности…». В полном, даже исчерпывающем виде такие сведения могла дать только одна государственная структура Византийской империи — дипломатическая.

Дипломатическая служба Восточной Римской империи была образцом для своего времени. Сохранив старые римские традиции, используя все более изощренные приемы в новой, сложной и опасной обстановке, когда чаще приходилось полагаться на хитрость и интригу, чем на силу, византийская дипломатия оказала огромное влияние на дипломатию всего Средневековья. Ее обычаи и приёмы первой переняла ближайшая западная соседка — Венеция, а через нее они перешли в практику других итальянских государств и западноевропейских монархий нового времени. Так что принципы и методы византийской дипломатии заслуживают самого внимательного рассмотрения.

Многовековой опыт владычества над самыми разными народами и преемственность государственных традиций делали византийскую дипломатию серьезной и могущественной силой. Византия никогда не соглашалась выступать в качестве равной стороны. Даже побежденная и униженная, она не отступала, а снисходила. И эта позиция не была политическим спектаклем — на ней зиждились сами устои империи, и, конечно, именно ею руководствовались и дипломаты, и политики.

Византия со всех сторон была окружена беспокойными, находившимися в постоянном движении племенами, которые она обобщенно называла «варварами». Византийцы тщательно собирали и записывали сведения об этих племенах, ибо желали обладать точной информацией об их нравах, военных силах, торговых сношениях, об отношениях между ними, о междоусобицах, о влиятельных людях и возможности их подкупа. Так что дипломатия шла рука об руку с политической и военной разведкой. На основании полученных сведений строилась «наука об управлении варварами».

Истоки этой «науки» следует искать в IV—V веках, то есть во времена «великого переселения народов». Поэтому, говоря о тайной войне в Средние века, нам следует немного вернуться назад, в последние века истории древнего мира.

Сохранилось подробное и богатое живыми деталями описание дипломатических сношений восточно-римского (Константинопольского) двора с вождем гуннов Аттилой. Это описание составлено Приском — лицом, близко стоявшим к дипломатическим кругам Константинополя и лично принимавшим участие в посольстве к Аттиле. Из его рассказа можно видеть, как варвары постепенно усваивали приемы римской[66] дипломатии. Но и империи приходилось приспосабливаться к обычаям варваров. Приск описывает посольство восточного императора Феодосия II, отправившееся к гуннам в 433 году. Встреча послов императора с гуннами произошла близ границы. Гунны заявили, что желают вести переговоры, не сходя с лошадей. «Римские послы, заботясь о своем достоинстве, имели с ними свидание также верхом», — говорит Приск. В действительности переговоры являлись вынужденной уступкой, на которую византийцы пошли ввиду слабости империи. Был заключен договор, унизительный для империи, по которому она обязалась выдать гуннам всех перебежчиков и платить ежегодно по 700 фунтов золота. После этого обе стороны принесли клятву соблюдать договор, каждая по обычаю своих предков.

Варвары, усваивая приемы римской дипломатии, старались извлечь из них для себя пользу, иногда в довольно грубой форме. В Восточной Римской империи существовал обычай делать послам подарки. Аттила отправил в Константинополь послов с требованием выдать перебежчиков. Послы были осыпаны подарками и отправлены назад с ответом, что в империи перебежчиков нет. Тогда Аттила отправил других послов. Когда и они получили подарки и были отпущены, он отправил третье посольство, а за ним и четвертое. «Аттила, зная щедрость римлян, зная, что они оказывали ее из опасения, чтобы не был нарушен мир, — кому из своих хотел сделать добро, того и отправлял к римлянам, придумывая к тому пустые причины и предлоги», — замечает Приск.

Впрочем, варварских вождей и вообще знать приходилось не только подкупать или уговаривать, от них время от времени приходилось избавляться. Приск подробно описывает посольство Аттилы к Феодосию II в 448 году. Судьба этого посольства показательна в смысле характеристики именно этого приема византийской дипломатии. Послом Аттилы был гунн Эдикон, «отличавшийся великими военными подвигами». С ним вместе отправился римлянин Орест, который жил в одной из пограничных областей, отошедших под власть Аттилы. Эдикон был представлен императору и вручил ему грамоту Аттилы, в которой вождь гуннов жаловался на невыдачу перебежчиков и требовал открытия новых пунктов для торговли. Император прочел грамоту, написанную по-латыни. Затем Эдикон сделал устные добавления к грамоте, переведенные придворным Вигилой, знавшим гуннский язык.