Но ни этот, ни следующий допросы не дали фашистам никаких сведений о партизанском отряде. Уже не только Люц, но и начальник жандармерии Фукс, весь гарнизон и полиция в Гривенской были убеждены, что упорное молчание Галясова объясняется его надеждой на освобождение в результате партизанской операции. И чем дольше Галясов молчал, тем большая вырисовывалась сила, стоящая за его спиной, тем все более жестокими становились допросы.
«Из показаний Милькиной Клавдии Самойловны, свидетельницы по делу бывших полицейских станицы Гривенской:
Я готовила и носила арестованным пищу. В связи с тем что немцы сильно издевались над Галясовым и не разрешали передач ему, он был сильно истощен…»
Люц лютовал от бессилия побороть в себе страх. Развязать язык Галясову стало для него делом принципа. Раньше он брезгливо относился к тем офицерам, кто прибегает на допросах к помощи пыток. Считал их уделом безмозглых садистов. Теперь ему хотелось своими руками задушить партизана.
На одном из допросов по приказу Люца полицейские растянули Галясова на лавке, сорвали рубашку. Набирая скорость, чтобы вспороть кожу и достать до ребер, запели в воздухе казачьи нагайки. Особо усердствовал Савчук. Приговаривал: «Это тебе за брата… За нашу землю… За моих дружков… За партизанство…» Люц наблюдал за пыткой, дрожа всем телом. Дрожь эту он расценивал как временное несовершенство натуры. Надо только не отводить глаз. И действительно, через какой-то час, когда уже пороли учительницу Горшкову, комендант зафиксировал полное свое спокойствие.
Галясова бросили в подвал к остальным пленным. Новый замысел Люца заключался в том, что партизаны, предупрежденные о повторении зверской расправы в случае дальнейшего молчания их командира, сами заставят его заговорить.
И он, их командир, заговорил. Но не на допросе, а в подвале.
Александр Васильевич рассказывал о героях выдуманных, литературных, и героях, которыми стали его друзья-чекисты — вчерашние школьники, учителя, студенты, рабочие, солдаты, комсорги и парторги. Их, разбросанных во времени и пространстве, он выстраивал как участников нескончаемой эстафеты, несшей счастье людям земли, эстафеты, в которую по воле истории включены сейчас они сами, и им нужно так пройти свою дистанцию, чтобы в конце пути их никто ни в чем не упрекнул, чтобы задним числом человечество не вычеркнуло их из списков настоящих людей.
«Из показаний Анцибора Ивана Григорьевича, свидетеля по делу бывших полицейских станицы Гривенской:
Меня допрашивали с избиением более двух месяцев… И всегда после допросов Галясов говорил мне:
— Ничего, товарищ, нужно терпеть, мы все равно победим. Нужно вести себя выдержанно и стойко. На нас сейчас многие смотрят. Пока мы держимся, люди будут знать, что Советская власть здесь не побеждена. За нами пойдут…»
Как-то вечером полицай Мишка Остапенко возвращался домой, в Гривенскую, из соседнего хутора Лебеди. Его распирала злость. Опять у него с этой вдовушкой, Катькой, ничего не вышло. И деньги, и немецкую тушенку ей предлагал, и штыком «щекотал» ее упругий живот, и пугал, что сообщит фрицам, будто она с партизанами водится. Все без толку, та, как каменная. Только глаза полыхают, как у сумасшедшей, да грозится убить его, если посмеет взять ее силой…
Еще издали он приметил размытое белое пятно на мосту. Попалась бы ему сейчас любая баба, под пистолетом заставил бы. Вот он, всегда за поясом, взведен и стоит на предохранителе. По мере приближения пятно на самом деле приобретало очертания стройной женской фигурки. Мишка прибавил шагу. Когда до молодки оставалось каких-то несколько шагов, та юркнула под перила и — вниз. Мишка огромным прыжком — следом.
Прыжок-то и спас его. Удар обрезком трубы пришелся по спине. Мишка метнул свое тело в сторону, на лету выхватил оружие и, падая, пульнул несколько раз куда глаза глядят. Послышался топот убегающих. Зато рядом… Рядом пыталась выбраться из юбки та самая молодка. Мишка нацелился сцапать ее за волосы, рванулся к цели, но сорвал один только платок, потому что… под ним ничего не оказалось. Лысая башка! От растерянности опустил руки, да тут еще кто-то за спиной пронзительно свистнул, просто как выстрелил. Пока оборачивался, из юбки выпрыгнул и сиганул в темноту мальчишка. Мишка разрядил ему вслед остаток обоймы. Но догонять не стал, замешкался, трясущиеся руки не сумели быстро перезарядить оружие. Да и кто знает, нет ли тут еще одной ловушки. Так и остался до рассвета дрожать под мостом, у холодной воды.
Мальчишка, попетляв по плавням, подходил к своему дому. Взялся уж за калитку, как тут его окликнул мужской голос:
— Парень, подожди!
Некуда деваться мальчишке, видно, кто-то его выследил.
— Не бойся. Узнаешь? — раздался тот же, только совсем тихий свист, что отвлек полицая под мостом и спас мальчишке жизнь.
— Чего надо?
— Зачем напали на полицая?
— А вам какое дело?
— Не ершись. Вы ждали полицая, а я шел за ним. Вы мне помешали, а я вам помочь не успел. А если бы мы заранее договорились…
— Кто вы такой?
— Трофим Иванович. Пастух. Заблудившийся пастух… Но это уже из следующего разговора. Приходи через четыре дня к старому причалу. Ровно в полночь. Там договорим. А сейчас — по домам… Кстати, кто вас надоумил с маскарадом?
— Сами… Мишку знаем. Он мимо бабы не пройдет.
— Ну артисты, — ухмыльнулся мужчина. — Зовут-то как?
— Серегой.
— Значит, Сергей. Мы еще повоюем, Сергей…
Комендант собрался вновь позвонить своему начальству и более решительно потребовать присылки подкрепления в гарнизон и карателей. В ответ на его позывные в телефонной трубке раздались непривычные щелчки и какой-то шорох. Люцу показалось, что кто-то, не желающий выдавать себя, слушает не только его крик, но и все его скрытые страхи. Коменданта сковал ужас.
— Савчука ко мне! Фукса! Немедленно!
«Господину коменданту Люцу от начальника полиции станицы Гривенской Савчука.
Докладываю, что возле самого кабеля в районе хутора Лебеди обнаружены свежие следы сапог. На самом кабеле найдены места зачистки. Кто-то, похоже, подслушивал разговоры… Предлагаем усилить патрулирование вдоль линии связи…
Продолжается расследование по делу о нападении на полицейского Остапенко. Арестован и посажен в тюрьму бывший комсомольский секретарь Мишка Породин. Но пока молчит, паразит.
Неизвестные подожгли рыбачьи лодки, из-за этого просим отсрочки со сдачей рыбы. Следствие продолжается…»
Черная бездна неба рассыпалась первым снегом. Какой человек не обрадуется ему, не помечтает…
Комендант Люц, глядя на снег, загадал самое сокровенное желание: вернуться домой, к жене и детям, живым и невредимым. Начальник полиции Савчук при виде снежного покрывала на земле, на крышах домов размечтался о том, чтобы из памяти станичников улетучилась Советская власть.
Александр Васильевич Галясов, подставляя ладони под залетавшие в подвал снежинки, думал о том, что суровые времена в жизни людей неизбежны, но легче они переносятся тогда, когда каждый выручает не себя, а товарища. Хотелось ему, чтобы это знал и помнил каждый, кого судьба определила ему в помощники в последнем сражении.
Сережка Овчаренко в это самое время живо представлял, какой можно было бы устроить фашистам «новогодний подарок», будь у них, шестерых друзей, оружие.
Его слушал новый знакомый — Трофим Иванович, с которым они встретились, как и условились, под старым причалом.
— Эх, если бы Ванька не смазал тогда под мостом… Из-за него полицая упустили. А так уже пистолет был бы. А с пистолетом автомат добыть — раз плюнуть. Потом пулемет, гранаты. Мы уже план составили, как освободить партизан. А теперь что? Эти гады по одному перестали ходить, поди подкарауль.
