Председатель рассказал о том, что к нему рано утром с диким ревом ворвалась Матрена Гапоненко — подводу требовала, чтобы мужика своего убитого вывозить…
— Какого мужика?
Председатель не успел ответить — с шумом ввалился Анатолий:
— Получилось, товарищ капитан! Восемь человек убито, в том числе и Плошин. Худякова среди них нет — исчез куда-то. Шел настоящий бой. Есть потери и со стороны Чернышова, но, видно, небольшие. Только что встретил Екатерину, жену Сапронова. Она мне незаметно подмигнула, показала на левую руку — видно, наш Сапронов жив, только ранен в левую руку. А вот это — почитайте…
И Неженец протянул капитану записку, написанную ровным каллиграфическим почерком на немецкой трофейной бумаге. В записке было обращение к «гражданам» вести борьбу против «красной власти», которой «скоро будет конец». А кто поднимет руку на «лесных братьев», тех ожидает такая же участь, что и худяковцев: собакам — собачья смерть!
А внизу подпись: Чернышов.
«Да, опять он, Чернышов. И опять ему неймется! — подумал Прозоров. — Родины у него нет — он ее продал. Осталось у него лишь логово в лесу, за которое он держится, как черт за грешную душу. И логово это со всех сторон обложено, а он все тот же: «Скоро красной власти будет конец!» Враг. Заклятый. До последнего вздоха — враг…
А вслух спросил:
— Где нашли записку?
— Она была прикреплена к еловой ветке и положена на убитых худяковцев.
— Так… Ну, это потом. Где же Дмитрий? Он же шел на встречу с Худяковым?
Неженец положил перед капитаном листки, исписанные мелким убористым почерком:
— Это донесение Дмитрия…
«…Вчера был у Тани. В двенадцать ночи ввалился Худяков. Отстранил Таню и навел на меня браунинг:
— Считаю до пяти — где моя сумка?
Таня бросилась к брату:
— Володя, опомнись, какая сумка?
— И ты — тоже?
— Что «тоже»? Убери наган, если хочешь спрашивать — спрашивай!
— Не лезь, сестра, не в свое дело!
— И буду лезть! Ты не прав! Никакую сумку я не видела!
— А ты ее и не могла видеть… Сумку украл твой хахаль. Ну, считаю…
Таня быстро оглянулась на меня, я отрицательно мотнул головой, тогда она встала прямо перед братом.
— Стреляй! В меня стреляй в моем доме! Какой же ты брат, если перед сестрой размахиваешь наганом!
— Отойди, Таня, это я должен выяснить! Люди от этого могут погибнуть…
— Какие люди?
Худяков топнул ногой.
— Отстань ты, наконец! Я вчера приходил к тебе…
— Да, Митя мне говорил…
— Постой… Приходил к тебе, не дождался, сидел с ребятами на дворе на скамейке — там я только мог ее забыть, нигде больше!
Таня тут же вмешалась:
— Митя сидел дома и не зажигал света, говорил, что Худяков так приказал.
Худяков устало сел на стул, но браунинг держал в руке.
— Таня, я к тебе как к сестре обращаюсь, это очень важно — ты не видела моей сумки?
— Нет, Володя, честное слово! Митя сидел до утра, света мы не зажигали, как ты велел. Утром Митя собрался уходить, но во дворе увидел каких-то двух людей. Он попросил меня выйти. Когда я вышла во двор, там уже никого не было. Может, они сумку твою взяли?
Худяков вздохнул, спрятал браунинг в карман и понурил голову:
— Кто же мог ее взять? Может, «истребки»? Ну, это мы узнаем!
Худяков встал, собираясь уходить.
— Куда ты, Володя, посиди. Вместе поужинаем!
Таня быстро накрыла стол, поставила бутылку самогона. У Худякова сразу весело сверкнули глаза:
— Вот это другое дело!
За ужином он спрашивал у меня — где живет капитан, есть ли у него охрана? Я отвечал, что охрана должна быть, но его охраняют приезжие — нам, видно, капитан не доверяет.
— Боится, значит. Ну, ничего, не уйдет он от нас!
Таня плакала, все время просила брата не воевать больше, а самому добровольно сдаться: «Все равно против целой армии вам не устоять. Все равно поймают или убьют». Худяков пил самогон, все более мрачнел:
— Когда повесим капитана, тогда будем думать — сдаваться нам или нет».
…Прочитав донесение Дмитрия, капитан спросил у Анатолия:
— Что он у нас, писатель, что ли? Разве так донесения пишут? — Потом, помолчав немного, Прозоров продолжал: — Теперь ясно, что Худякову уже деваться некуда. В другой район он не пойдет — его везде будут отлавливать бандиты, как предателя. А здесь его рано или поздно разыщет Чернышов. Придет Худяков сдаваться, вот увидите.
И действительно, спустя несколько недель пришел Худяков. Один. Обросший, грязный. Он все время озирался, даже когда сидел перед капитаном. А тот:
— Отвоевался, значит?..
Худяков медленно поднял глаза на капитана:
— Сволочь ты, капитан. Ты не только хахаля, но и мою сестру предателями сделал. Этим хочешь взять?
— Ты теперь молиться на свою сестру должен!
«…Ликвидирована полностью»
В назначенное время Сапронов на место встречи не явился. Прозоров передумал всякое: может, ранение у него оказалось тяжелым, а может, Сапронов попал под арест. Или, что еще хуже, Чернышов расстрелял его. Капитан понимал: иметь в банде Чернышова одного лишь своего человека — ненадежно. Необходимо подобрать еще двух-трех добровольцев. И это Прозоров особенно остро почувствовал именно сейчас.
Жители станицы, да и Сапронов, говорили о некоей Марии, сожительнице Чернышова. Вела она себя очень тихо и осторожно, ни в чем не была замешана.
Анатолий Неженец не раз говорил:
— Давайте подождем Сапронова и вместе с ним ударим по банде. А если Сапронов не придет, арестуем Марию и заставим ее рассказать, где укрылась банда…
— Банда уйдет, как только узнает, что Мария у нас, — несколько резко сказал капитан. — Не горячись, Анатолий! Марию пока не трогать. Но вместе с Катричем, а он ведь бывший партизан, ведите за ней наблюдение: как стемнеет, так и следите — кто к ней пришел, к кому она ходит?
…Поздно ночью появился наконец Сапронов и подробно рассказал о том, как «сработала» сумка Худякова… Как всегда, Сапронов пришел в банду с полными руками — самогону принес, табаку вдоволь. Возле костра рассказывал новости, бандиты жадно слушали. А потом, когда многие стали укладываться спать, Сапронов незаметно подмигнул Чернышову и отошел в сторону.
— Что у тебя?
— Хреновое дело, Семен Анатольевич! Вот смотри…
И достал сумку из мешка. Чернышов настороженно глянул на нее:
— Как она к тебе попала?
Коротко рассказав о том, как сумка попала ему в руки, Сапронов наклонился к Чернышову и сказал ему на ухо: «Худяков и Плошин тебя предали, они — переодетые «истребки».
— Ты очумел!
— А ты открой сумку, открой…
Чернышов сунул руку в сумку, нащупал записку. Спросил зло:
— Кто это — А. И.?
— Капитана зовут Александром Ивановичем.
— Та-ак… Это действительно рука Худякова. Сколько раз говорили ему — не носи в сумке книжку с адресами! Ну, а теперь она нам помогла его самого раскрыть. Ладно, мать их!..
Чернышов поднял банду:
— Худяков и Плошин нас предали!
Банда онемела, а потом взревела:
— Смерть им!
…Ночью скрытно подползли к табору Худякова: Чернышов ставил задачу подойти поближе, но кто-то вдруг споткнулся и выматерился вслух… Табор Худякова всполошился. Худяковцы открыли огонь. На него ответили залпами.
Чернышов крикнул:
— Сдавайтесь!
Молчание. Только трещал огонь, пожирающий шалаши худяковцев… По приказу Чернышова убитых подтащили поближе к станице, а сверху положили написанную рукой Чернышова записку. Ее содержание Сапронов не знал — в это время его перевязывали.
Этим же днем банда снялась, и все перешли в Будкову пещеру. Эта пещера состояла из двух «комнат», выходы из нее — лишь на южном, очень крутом склоне. Попасть в пещеру можно только сверху — с восточной стороны, преодолев перед этим открытую долину в километр шириной. Когда устроились на новом месте, Чернышов сказал:
