Жирухин за это время, видимо, просчитал про себя какие-то варианты и заявляет:
— Все, о чем вы здесь говорили, — голословно. О моей роли в зондеркоманде могут знать только два человека: командир взвода Федоров и помкомвзвода Скрипкин — мои непосредственные начальники. Разыщите их, пусть они подтвердят, чем я занимался в это время…
Сел он на стул, вытер платком испарину со лба и вроде бы даже повеселел от своей находчивости. Жирухин хорошо знал, что Федоров при отступлении был застрелен эсэсовцами, а Скрипкин в мае 1945 года сбежал к американцам.
Не ведал Жирухин, однако, что бывший его сослуживец Валентин Скрипкин, подавшись к американцам, по иронии судьбы, а точнее — по закоренелому пренебрежению ко всем наукам, в том числе и географии, перепутал города и прямехонько прибыл в советскую зону оккупации, где и был задержан. Правда, тогда ему удалось многое скрыть, но в данный момент Скрипкин находился в соседней комнате и ждал вызова.
— Вы настаиваете, что только эти люди или один из них могут подтвердить вашу подлинную роль в зондеркоманде? — спрашиваю я.
— Да! — уверенно говорит Жирухин.
Нажимаю на кнопку. Дверь открывается, и в комнату вводят Скрипкина.
— Пожалуйста, Николай Павлович! Узнаете этого человека? — показываю на Скрипкина.
Лицо Жирухина пошло красно-белыми пятнами. Он заерзал на стуле, заискивающе улыбаясь, стал приподыматься:
— Конечно, узнаю! Это Скрипкин Валентин…
— А вы, Скрипкин, знаете этого человека?
Скрипкин вытянулся во весь свой немалый рост и докладывает четко:
— Этот человек известен мне — Жирухин Николай. С ним вместе мы служили в эсэсовской команде, вместе принимали участие в расстрелах ни в чем не повинных граждан. Могу показать, где и когда это было…
На Жирухина жутко было смотреть. Вот когда оно, возмездие, явственно дохнуло ему в лицо.
Зима 1942 года
…Упругой дугой изогнулась Кубань у станицы Марьянской. Обрывистый берег крутым склоном уходит в темные воды.
Здесь были расстреляны пятьдесят человек — старики, женщины, дети. Когда отгремели выстрелы, Кристман заглянул за край обрыва и, пряча в кобуру горячий пистолет, коротко сказал: «Зер гут!»
…Маленький ласковый Ейск, городок, самой природой созданный для милосердия, — теплое море, целебные воды, изобильные сады. Здесь находился один из лучших на Кубани детских домов. Однажды, это было на исходе 1942 года, к крыльцу детдома подъехали два крытых серых автомобиля. После их загрузки в доме не осталось ни одного ребенка. Один из карателей, садист и убийца, для которого на свете не было ничего святого, и тот говорил суду, что здесь «происходил цельный кошмар». Через много лет чекисты установили его фамилию. Это был Сухов, сослуживец Жирухина по зондеркоманде.
Л. В. Гинзбург впоследствии писал в книге «Бездна»:
«Открывался люк, по каменным ступенькам они поднимались вверх, жмурясь от света, выходили во двор.
Это была последняя встреча с солнцем: их заталкивали в машины и везли на территорию совхоза № 1 к противотанковому рву.
В одну из таких «загрузок»… Сухов приметил мальчика. Сухов был человек любознательный и, подсаживая людей в душегубку, иногда спрашивал шепотом: «За что они тебя, а?» или «Вас по какому делу?». Но никто ему обычно не отвечал, и тот мальчик тоже не ответил…»
Было это уже в Краснодаре. Именно здесь в годы фашистской оккупации родилось страшное слово — душегубка. Зондеркоманде 10А, которую возглавлял Кристман, было поручено использовать новое адское изобретение и дать рекомендации по массовому его применению.
Генерал Вальтер Биркамп, возглавлявший айнзатцгруппу, в состав которой входила эта зондеркоманда, докладывал в Берлин, что за один месяц на Северном Кавказе ликвидировано 75 881 человек. Крупный специалист по массовым убийствам, Биркамп почти с восторгом воспринял известие о появлении газового автомобиля. На Нюрнбергском процессе бригаденфюрер СС генерал-майор полиции Олендорф, являвшийся начальником оперативной группы «Д» и третьего управления РСХА, так характеризовал «технологию» осуществления акции:
«Промежуток между действительной казнью и осознанием, что это совершится, был очень незначительным. Женщины и дети должны были умерщвляться именно таким образом, для того чтобы избежать лишних душевных волнений, которые возникали в связи с другими видами казни».
На всех судебных процессах, которые проходили в Краснодаре по делу карателей, имя Кристмана звучало сотни раз. Подсудимые произносили его со страхом, свидетели — с ненавистью.
Курт Кристман — оберштурмбанфюрер СС, начальник зондеркоманды, организатор массовых казней в Краснодаре, Ейске, Новороссийске, Мозыре и других городах — был одним из чудовищных порождений фашизма. Если большинство его подчиненных стрелять в людей заставлял страх за свою шкуру, то Кристман был палач по духу, призванию и убеждениям.
Еще в 1943 году, на первом процессе, имя Кристмана стало синонимом зверств, перед которыми бледнели все ужасы средневековых застенков. В документальном фильме, который шел тогда на экранах страны, звучали такие слова:
«Пусть знают кристманы, герцы и другие палачи, что им не уйти от расплаты!»
Так оно и стало.
Осенью 1963 года в Краснодаре перед судом трибунала Северо-Кавказского военного округа предстали девять карателей из зондеркоманды СС-10А. Но все они были, так или иначе, орудием в руках еще более жестоких — в руках Кристмана, который в это время спокойно разгуливал по улицам родного Мюнхена. Изувер, хладнокровно отправлявший на смерть больных детей, сжигавший военнопленных, стрелявший в беременных женщин, удушивший в «зауэрвагене» тысячи людей, дожил без возмездия и наказания до восьмидесятых годов.
Зима 1980 года
На зеркальной витрине старинной готикой начертано:
«Вы выбрали правильно: маклерское бюро доктора Курта Кристмана. Земельные участки, дома, квартиры».
Каждое утро ровно в восемь у подъезда этого мюнхенского дома на Штютценштрассе останавливается легковая машина. Из нее выходит невысокого роста старичок, седенький, чистенький. Он не спеша поднимается на третий этаж, на ходу вежливо раскланивается с секретаршей.
Это владелец фирмы доктор Кристман. Когда в прессе появились первые материалы о его прошлом, сотрудники фирмы были немало удивлены. Господин Кристман — такой вежливый, предупредительный, всегда отличавшийся слабым здоровьем, с тихим добрым голосом — и вдруг какие-то рвы, расстрелы, душегубки! «Ах, это все выдумки коммунистов!» — говорили сердобольные дамы из маклерского бюро.
Но если кто-то из сотрудников фирмы имел другую точку зрения на этот счет, его тихо выставляли за дверь — господин Кристман не любил, когда копались в его биографии. А биография его была более чем любопытна, особенно для журналистов. Рано или поздно, но на страницы прогрессивных газет просочились некоторые детали, которые проливали свет на прошлое преуспевающего владельца маклерского бюро. После разгрома гитлеризма Кристман приложил много изобретательности, чтобы избежать наказания.
Вначале он бежит в Аргентину, где некоторое время обретается в джунглях среди таких же головорезов, готовых скрыться куда угодно, лишь бы избежать участи главарей рейха. В годы «холодной войны», согретый ласковым дыханием реваншизма, он потихоньку выбирается поближе к городам, пока наконец в середине пятидесятых годов не прибывает в фатерланд — скромный, тихий, осторожный. Есть надежда, что все изрядно позабыто. Свора, которой он командовал, перебита, остатки разбежались, да и кому он теперь нужен, больной и тихий обыватель, поселившийся на окраине Мюнхена.
Однако уйти в тень все-таки не удалось. В маклерское бюро зачастили корреспонденты. В ответ на их вопросы Кристман юлит, выдумывает, ссылается на недостаток памяти, на слабое здоровье. Уже многие в открытую говорят, что под сенью каштанов Штахуса, в самом центре Мюнхена, окопался военный преступник. Молчит лишь западногерманская Фемида. Она молчала около двадцати лет и лишь в 1965 году под большим давлением прогрессивной общественности наконец робко сказала первое слово. Но для Кристмана оно — как слону дробина. За три четверти миллиона марок он откупился от ареста и суда.
