Через Перова органам удалось раскрыть ряд агентов «Цеппелина», осевших на Северном Кавказе, в частности Погосова, Баградзе, Кайшаури. Все эти данные о вражеских разведорганах и их агентуре позволили Центру спланировать ответные удары по врагу.

Осень и зима принесли на побережье пронизывающие норд-осты, непрекращающиеся нудные дожди, промозглые холода. Особенно донимал ветер, который назывался здесь бора. Он рождался где-то в горах около Новороссийска, сваливался потом на город, в бухту и быстро разводил волнение по всему морю и побережью. Сила его огромна. Он запросто опрокидывал груженые машины и поезда, вырывал с корнем деревья и валил телеграфные столбы. Страшен он своей неожиданностью и внезапностью. В рассказе «Листригоны» Куприн назвал бору самым капризным ветром на самом капризном из морей.

В январе войска фронта приступили к подготовке захвата плацдарма на западном берегу Цемесской бухты. Это было частью наступательной операции по освобождению Новороссийска и всего Таманского полуострова. К тому времени гитлеровцы уже начали отвод своих войск с перевалов Главного Кавказского хребта, наметился наш успех и на других участках фронта. Командованию 18-й армии требовались новые подробные сведения о противнике. Предстояло активизировать действия партизан, разведывательную и диверсионную работу. Получила конкретное задание и наша оперативная группа.

Разослав своих людей по всем направлениям, на базу к Санину я решил идти сам. Вместе с Валентиной и проводником Сашей мы отправились в путь. Вышли засветло. Дорога на гору Папай предстояла трудная — горными тропами, через ручьи и распадки, лес и заросли. Добирались мы почти целый день и умаялись изрядно. Валя, конечно, тоже. Но виду не подает. И только однажды, уже в конце пути, она с оттенком жалобы в голосе сказала нашему проводнику:

— Что же вы, Саша, говорили: две горки перевалим, одну речку перейдем — и мы на месте? Я уже насчитала сорок шесть речек, а Папая все не видно.

— Так то ж, Валентина Александровна, одна и та же речка, только мы ее сорок шесть раз переходили. А как перейдем сорок седьмой, так и будет Папай…

Но перейти речку в сорок седьмой раз мы так и не успели — наскочили на партизанский пост. Нас задержали, обезоружили и посадили в коровник. Продержали до утра, пока не явился человек от Санина и не опознал меня.

— Хорошенькое дело, — с нарочитой обидой выговаривал я Бате, — никакого тебе уважения ник форме, ни к чекистскому званию.

— Ничего не попишешь, брат, партизанская бдительность, — улыбался Санин.

Встретили нас партизаны хлебосольно. Напоили парным молоком, угостили хорошим холодцом.

— Богато живете, партизаны, — заметил я.

— Так и воюем неплохо, — в тон мне ответил Санин. — Ну, давай рассказывай, что там у вас, внизу, с чем пожаловали?

Услышав про готовящуюся операцию, он оживился:

— Вот и отлично! Мы тоже ударим. С другого бока. Поддержим армию двадцатью своими отрядами.

Потом мы обговорили детали задания, условились о связи и пустились в обратный путь. Жаль, не довелось повидаться с Ечкаловым. Он ушел на задание.

В ночь с 3 на 4 февраля 1943 года, как и задумало командование, произошла высадка десанта на Мысхако. 250 человек передового отряда майора Куникова зацепились за каменистый берег и держались там до подхода основных сил. Через полтора часа на плацдарме было уже более 800 человек, а спустя пять дней — 17 тысяч.

Вскоре на Малую землю стали высаживаться и чекисты нашей оперативной группы. Они бывали там и до высадки десанта, но то была разведка с целью собрать больше сведений о противнике перед решающим броском на плацдарм. Теперь же перед чекистами стояли другие задачи: вместе с особыми отделами надежно обеспечивать тыл десанта, выявлять шпионов, сигнальщиков и паникеров. Одними из первых в нашей группе на Малую землю высадились Леонтьев, Лапин, Таденко, Пономарев. Было это с 8 на 9 февраля. Не повезло Ивану Пономареву. Транспорт, на котором он шел, торпедировал немецкий катер. Он прыгнул в студеную воду. К счастью, до берега оставалось недалеко и ему удалось спастись. Чекисты нередко вместе с защитниками плацдарма отбивали многочисленные яростные атаки гитлеровцев, все еще пытавшихся сбросить десант в море. В одной из таких стычек Пономарева тяжело ранило, и его эвакуировали на Большую землю.

Довелось и мне дважды побывать на героическом плацдарме и видеть все своими глазами. Тут могли сражаться и выстоять только сильные духом и мужественные люди.

Но на войне так не бывает, чтобы все шло гладко и хорошо. Теряли и мы боевых друзей, случались и у нас неудачи и даже жестокие промахи. Помню, как мы подобрали в горах Бабаева, бывшего начальника Верхнебаканского райотдела НКВД, выходившего из района Анапы, — полуживого, опухшего, изъеденного комарами, оборванного. Полз ночами, питался кореньями, листьями, корой. От него мы узнали, что партизанские отряды Анапского куста, которыми командовал Егоров, были рассеяны гитлеровцами. И на то были веские причины. Кругом равнина, плавни — совершенно негде укрыться. Многие наши товарищи погибли.

Позже, когда уже шли бои на Малой земле, мы отправляли из Геленджика в тыл, в район Тамани, три партизанских отряда. В их составе немало наших чекистов. На двух катерах-охотниках они вышли в море и больше не вернулись. Их торпедировали немцы. Спастись удалось немногим, в том числе секретарю Новороссийского горкома партии Шурыгину. Его выловили наши моряки почти в бессознательном состоянии, он чудом держался за какие-то доски в студеной февральской воде. В ту же ночь я навестил его в госпитале, и он с болью в сердце рассказал о гибели катеров.

Да, мы теряли боевых друзей, с которыми столько выстрадали и пережили! Утешало лишь одно — эти жертвы были не напрасны.

Вскоре перейдя в решительное наступление на восточном участке нашего фронта, на рассвете 12 февраля 1943 года советские войска ворвались в Краснодар. В их составе действовали и партизаны.

А через полгода настала очередь и Новороссийска. И как ни сопротивлялся враг, как он ни укреплял свою оборону, она была прорвана, и наши войска после шестидневных упорных боев полностью овладели городом и портом. 16 сентября Москва салютовала доблестным воинам Северо-Кавказского фронта и морякам Черноморского флота. Немецкие солдаты 73-й дивизии генерала Германа Бэмэ, когда-то первыми вступившие в Париж и прошагавшие с оркестром под Триумфальной аркой, были побеждены воинами 18-й армии, 55-й Иркутской стрелковой дивизии, частями морской пехоты, пограничниками. В их рядах сражались чекисты нашей оперативной группы.

В общей сложности пятнадцать месяцев продолжалась битва за Кавказ, закончившаяся полным поражением немецко-фашистских войск и срывом далеко идущих планов гитлеровского командования. 100 тысяч немецких солдат с эмблемой эдельвейса на груди остались навсегда лежать на этой земле.

Я видел трупы вражеских егерей на заснеженных горных перевалах, в траншеях «Голубой линии» и на улицах Новороссийска, и мне невольно приходили на ум слова бесноватого фюрера из фашистского евангелия «Майн кампф»:

«Мы, национал-социалисты, должны дать немецкому народу на этой планете достойную его территорию и землю…»

Что ж, они эту землю получили.

Но борьба продолжалась. До полной победы было еще почти два года войны…

Ленивые волы неторопливо тащили телегу с высокими колесами.

Прозоров расстегнул потертую фуфайку — февральское солнце припекало вовсю. По краям дороги синели россыпи подснежников, белыми островками цвели какие-то другие ранние цветы. Прозоров сидел рядом с возницей, одноногим инвалидом первой империалистической войны, и слушал его рассказы о коварстве банд, действовавших в этих лесах.

В задке арбы, на охапке сена, полулежал боец из местного истребительного батальона, вооруженный длинной трехлинейной винтовкой с примкнутым штыком (по-местному — «истребок»).