— А без пистолетов и пулеметов вы, значит, бессильны?
— Спрашиваете!
— А если бы я вам дал оружие?
— Всем сразу? Настоящее? — загорелся мальчишка.
— Настоящее, Сережа. Самое сильное. Бьет без промаха. И, главное, вас долго учили им пользоваться… Оружие это называется правдой. Фашисты брешут, что они Сталинград взяли, что казаки у Гитлера в особом почете, что твоих сверстников ждет райская житуха. И все это для того, чтобы казаки пошли против своих же. Кавалерийский корпус хотят собрать, обмундирование для предателей пошили. В Гривенскую сам Шкуро собирается поднимать станичников мстить Советской власти. Да, да, предводитель «черной сотни», что в гражданскую вырезала казаков семьями. Сейчас фашисты зовут казаков выступить против большевиков, а сами сгребают кубанский чернозем, грузят в вагоны и гонят в Германию. Цветочки на нем будут разводить. Скоро объявят мобилизацию населения, будто бы на строительство оборонных сооружений. А сами будут присматриваться к людям, самых сильных отбирать и увозить к себе домой. Как рабов.
— Откуда вы это знаете, Трофим Иванович?
— Пастухи, они все знают… Пока тут партизаны были в плавнях, люди были в курсе всех дел в округе. А сейчас наши, наверное, далеко ушли или не хотят выдавать себя. Не знаю. Вот кое-кто в станице от брехни и запутался… Хорошо бы, конечно, пленных вызволить, да сил у нас с тобой мало. Но помочь им все равно мы можем, когда будем делать то, что они делали — сообщать людям правду. Что такое листовка, знаешь?
Видно Трофиму Ивановичу, что хлопец разочарован: тут, мол, кровь проливается, а им писаниной предлагают заниматься. Парень с сожалением признался:
— Эх, не рванул я летом к партизанам. Мать пожалел. А теперь опоздал…
— Это пусть другие рассудят, опоздал ты или нет… А кто будет делать сегодня самые незаметные, но незаменимые дела? Тебя учили бороться за правду, так давай за нее бороться…
До большой дороги они шли друг за другом, след в след. Если бы кто-то заметил этот пунктир, проложенный по первому снегу, то решил бы, что здесь прошел один человек…
…Галясов проснулся от нового ощущения. Как-то по-новому гудит тело, не так, как обычно после побоев. Гул исходил из пола, из стен подвала, из самого, казалось, нутра земли. В окошко ворвался пучок света, метнулся по стене. Потом еще один, еще. Послышался гул моторов.
Проснулись другие узники, столпились под окном.
Галясов крикнул в окно:
— Эй, часовой!
Приблизились тяжелые шаги, в окне показались сапоги.
— Разговаривать запрещено. Ежели хочешь говорить, вызову офицера.
— Спросить хочу.
— А теперича и спрашивать поздно. Лучше марафет наведите. Гостей будете встречать. Скоро вас мно-о-о-го туточку будет. Вон какая сила идет. Все плавни вверх дном перевернем… А кто пить просит, вот вам. — И помочился в окно.
Всех пленников поразила не выходка полицая, их поразил вид чекиста. Галясов — улыбался! Будто не смерть грохотала рядом…
— Александр Васильевич! Вы что?! Александр Васильевич!
А ему бы сейчас ни о чем не думать, дать покой каждой клеточке своего тела. Но разве не стали неотделимыми частями его тела, его души люди, помогавшие ему осуществлять его план? Люди, которые о нем не знали, но верили своему командиру? Это их общая победа. Они должны о ней знать, они должны ее отпраздновать вместе.
— Успокойтесь, товарищи, сейчас я вам скажу. Нет в здешних плавнях партизанского отряда. Многие погибли. Мы схвачены. Тот, кто остался жив, тот, верю, выполнил приказ рассредоточиться, перейти на новую базу и оттуда бить фашистскую сволочь. Ваша стойкость и вера в существование отряда заставила и врагов поверить в то же самое. Мы били их в самое уязвимое место — по мозгам. Мы истребляли в них главное — уверенность в себе… Сейчас они здесь ищут отряд. Это тоже наша победа. На фронте у врага на вес золота каждый солдат. Значит, сегодня и нашим будет чуть-чуть легче. С победой, товарищи!
Часовой встрепенулся от донесшегося из-под земли «ура». Нервно рассмеялся.
— От психи! — И на всякий случай проверил затвор винтовки…
Пленных особенно зверски пытали эти несколько последних дней 1942 года. И комендант Люц, и полицейские, и офицеры карательной части каждый вечер вымещали на них зло от безуспешных поисков несуществующего отряда. Сам Люц отказывался что-либо понимать. Как докладывает Савчук, пленные партизаны поют в подвале свои песни, обнимаются, будто какой-то праздник. Нет, это не люди… Они не чувствуют боли.
«Коменданту станицы Гривенской господину Люцу от начальника жандармерии Фукса.
Обращаю ваше внимание на крайнюю разболтанность местной полиции. Каждое утро в станице и ее окрестностях появляются листовки, содержащие секретную информацию. Срывается набор местного населения в добровольческую армию, ранее записавшиеся под разными предлогами пытаются взять обратно свои заявления. В то же время полицейские устраивают ночные попойки, пьяными являются на службу, халатно относятся к своим обязанностям. Только низкой дисциплиной полиции можно объяснить инцидент во время захвата партизана, который подслушивал разговоры на линии телефонной связи. Полицейский М. Остапенко не выполнил приказ о взятии партизана живым, струсил, открыл огонь из автомата, когда злоумышленник пытался оказать сопротивление. При этом партизан был убит, двое полицейских и солдат СС ранены.
У партизана под подкладкой пальто найден билет члена ВКП(б). Документ сильно поврежден пулями и кровью, из-за этого не удалось восстановить истинную личность убитого. В комендатуре он зарегистрирован как пришлый пастух Трофим Королев. Как утверждает полицейский, прибывший на прочесывание плавней из хутора Прибрежного и увидевший выставленный для опознания труп, убитый был секретарем большевистской ячейки МТС.
Связи преступника установить не удалось…»
Карательная часть срочно погрузилась на машины и отбыла в распоряжение штаба дивизии. Операция по прочесыванию плавней, не давшая никаких результатов, была прервана в связи с резко ухудшившимся положением на фронте. Люц старался не выходить на улицы Гривенской. В каждом казаке он видел партизана. Так какой смысл допытываться у Галясова, где их места дислокации?
На последнем допросе он уже ничего от Галясова не требовал. Предупредив, что завтра все пленные будут расстреляны, предложил Александру Васильевичу высказать последнее желание. Последней уловкой он все-таки надеялся понять своего противника.
В эти секунды, как и в прошедшие дни, недели и месяцы, отдельно о своей участи Галясов не думал. Мысли — о товарищах, которым завтра предстоит последнее испытание. Что им нужно, чтобы принять роковую неизбежность с высоко поднятой головой, чтобы не они дрогнули, а палачи?
Взгляд Александра Васильевича остановился на плотно закрытой карте боевых действий.
— Открой ее.
— И это все, что тебе надо? — искренне удивился Люц. — Подумай хорошо.
— Я всегда хорошо думаю.
Пожав плечами, Люц раздвинул шторки. Галясов шагнул к карте. «Фашисты попятились! Фашисты отходят! Наши идут вперед!»
— Благодарю, комендант. Больше нам ничего не надо.
«Даже по-человечески с жизнью проститься не может», — заключил Люц.
«Из справки об обстоятельствах гибели партизана Великой Отечественной войны, майора госбезопасности Галясова Александра Васильевича.
Очевидец расстрела Дмитрий Иванович Ралка, допрошенный в качестве свидетеля по уголовному делу бывших полицейских станицы Гривенской, 20 декабря 1950 года показал:
На одной из улиц станицы я встретил группу партизан, которые шли под конвоем немцев и полицейских. Среди партизан находились три женщины. Все они несли на плечах лопаты, ломы и кирки. Немцы провели их в сторону кирпичного завода, расположенного в полутора-двух километрах от станицы и метрах в 20—25 от речки и камыша.
Когда я пришел к кирпичному заводу и спрятался в камышах, то увидел, что партизаны расчищали яму, которая была забросана известью.
Когда яма была очищена, то стоящие кольцом вооруженные немцы и полицейские собрались вместе и о чем-то тихо поговорили.
К яме подошли три женщины и стали лицом к немцам и полицейским. Немцы стали напротив них, а полицейские по двое с обеих сторон. Мужчины-партизаны также стояли в этом полукольце. Одна из партизанок попросила, чтобы ей разрешили сказать предсмертное слово. Говорила партизанка в красном платье. Я хорошо, навсегда запомнил этот момент, когда она сказала: «Мы умираем за то, что честно боролись за Родину, а когда наши вернутся, то вам, гадам, пощады не дадут и за нас отомстят».
Немцы что-то крикнули и, видимо, заставили повернуться к яме лицом. Когда они отвернулись, немцы дали залп из автоматов, и одна за другой партизанки падали в яму…
После расстрела женщин были подведены к яме 6 партизан. Немцы сделали залп из автоматов, и мужчины тоже попадали в яму… Затем таким же образом были расстреляны еще 7 партизан».
