На миг у командира отряда перехватило дыхание, сердце как будто остановилось, однако, он справился с волнением и низким и зычным голосом объявил общее построение…

Если обитатели Башни встретили субботу в волнении и сборах, то горожане восприняли чрезвычайное положение, как вполне естественную и сносную жизнь и вели себя, как обычно, не выбиваясь из колеи, ими же самими сотворенную. Они спали. Сон освобождал их от всяких хлопот.

Сдвинув гардины, Тирран взглянул на город. Сырой воздух стелился серо-грязным облаком над унылыми домами, что-то доделывал, перестраивал. От Башни остался один безучастный и одинокий флигель, прибежище Старика. Тирран подумал, что спит. Почти пять минут он простоял у окна, не шевелясь, как будто побывал за порогом смерти, и вернулся. Тишину спящих улиц нарушил гудок утренней кукушки и шаги одинокого прохожего, который волочил за собой распухший от книг чемодан, обмотанный веревкой. Он приехал в город учиться на еврея и направлялся к дому с террасой, затянутой проволочной сеткой.

Незнакомец напоминал студента. Тирран толкнул створку окна, словно хотел предупредить его, чтобы он не шел туда, куда шел. Нелепое намерение…

Секретарь догнал Тиррана у входа в зал Ассамблей и шепнул ему на ухо, что надежды на отряд мало и что трупы двойников Саввы уже таскают по улицам…

— А Савва?..

— Что Савва?..

(И сто лет спустя после событий той душной августовской ночи Савва был еще жив и заставлял говорить о себе. У его памятника находили лилии, розы и трупы лежащих ничком женщин, пока памятник не снесли декретом не отменили эти бесчисленные самоубийства. Спустя год на месте памятника неожиданно забил родник, над которым возвели каменную гробницу с портиком и подиумом. Вода в роднике была горькая, как будто она вобрала в себя слезы и печаль всех умерших женщин…)

Тирран вскользь и недоверчиво глянул на солнце, появившееся над южными воротами Башни, потом на командира отряда, гарцующего во внутреннем дворике перед своим войском. Задернув гардины, он прошел в зал.

Чиновники были выстроены по ранжиру.

Тирран был мрачен. Что-то ему подсказывало, что события принимают характер катастрофы.

В зал Ассамблей вошла няня Саввы, единственная спокойная фигура в этом кошмаре.

— Хорошо бы пошел дождь… — сказала она.

— О чем это ты?.. — переспросил Тирран и не увидел на ее смуглом лице ни волнения, ни тревоги.

— Савва умер…

Нервный тик передернул лицо Тиррана. И вдруг он улыбнулся. Ветер донес до него детские голоса. Они разговаривали, играли в войну на задворках, смеялись, целовались, возились. Произошла диффузия пространств…

Все еще улыбаясь, Тирран обнял няню и вышел на террасу. Небо на западе как будто посветлело. Стали видны крыши, сбегающие вниз, в толпу, которая собралась на Болотной площади…

Странное поведение Тиррана поколебало строй чиновников. Кто-то выступил вперед, кто-то отступил. Строй сломался. Чиновники потихоньку разбегалось. Ушли создатели и покровители воров, толкователи снов, евнухи, профосы и прочие люди благоразумных лет. По этажам Башни метались без смысла и толка только слуги. Все боялись потопа и наступления темноты и конца света, предсказанного Астрологом. Среди этой сумятицы выделялся некто плоский и почти бесплотный в черном плаще на красной подкладке. Шуут приложил не мало усилий, чтобы этот некто выглядеть призраком. Он ходил по залу как будто на цыпочках, ощупывая членов кабинета своими желтыми, собачьими глазами.

— Вы что-нибудь слышали об Избавителе?.. — спрашивал он то одного, то другого. — Говорят, он еврей и у него есть дети… шесть или семь… кажется семь… есть еще одна деталь, которая, я думаю, вас заинтересует… его отец здешний, он жил в доме на Болотной улице…

Город постепенно погружался в блаженно-сонное оцепенение послеполуденного часа субботы. Моисей стоял у серого дома на Болотной улице и прислушивался к обманчивым, вкрадчивым шорохам. Что-то кралось, медлило, пряталась в листве, и опять ползло.

Ветер зашевелил листву, выгоняя из рябого полумрака призраков, рассыпая звуки торопливых шагов. Невзрачная фигура, обогнув здание Музея Восковых Фигур, остановилась на углу у окна тюремного вида строения.

Раз или два Моисей уже видел незнакомца. Вид у него был довольно жалкий: лысый, в потертом пиджаке с бутафорскими плечами, лицо укрывали темные очки. Увечной рукой (на ней отсутствовал большой палец) он опирался на зонт. Не заметив Моисея, он прошел мимо. Некоторое время он вышагивал под окнами дома, иногда замирая. На его лице можно было заметить выражение страстного интереса, с которым он что-то высматривал в щель между обвисшими гардинами. И снова он вышагивал, зябко подергивая плечами, кривил тонкие губы смутной улыбкой. Пытаясь лучше рассмотреть незнакомца, Моисей навалился на оградку. Оградка покачнулась, и он невольно выронил заступ, который с тупым звяканьем запрыгал по ступеням лестницы.

Незнакомец подошел к нему и заговорил, по всей видимости, испытывая облегчение.

— Надо же, дом-то все еще стоит, а говорили, что одни стены остались… странный был дом, помню, сумеречные лестницы, коридоры, много незапертых дверей, которые я путал самым странным образом… я мог очутиться и у Доктора от медицины, он страдал манией преследования… во мне он видел уж не знаю кого, может быть думал, что я его восьмилетняя дочь, которая утонула, она провалилась под лед… я мог очутиться и у поэта в разгар его бессонницы, поэт он был никакой, что-то писал, явные выдумки, впрочем, не совсем безобидные, целыми днями он ходил из угла в угол по комнате, зевал, встряхивал головой, все ему казалось поддельным… я мог очутиться и у художника, он сошел с ума среди своих совершенно жутких картин… или у Афелии… сколько ей было? тринадцать… или пятнадцать?.. а мне было 7 лет… она все не могла решить, кто ей ближе — поэт с птичьим носом и редкими волосами, в очках или художник, совершенно не помню его лицо, что-то расплывчатое… Афелия была ангельским созданием, она расцвечивала, в общем-то, скучную, бедную событиями жизнь этого дома, оживляла все, даже вещи… да, странный был дом… — Незнакомец отступил в тень и неожиданно исчез. Моисей заглянул за угол. Никого. Обманчивые, вкрадчивые шорохи, копошение веток… и вдруг жаркие ладошки закрыли ему глаза.

— Жанна?.. — неуверенно спросил он, оборачиваясь…

Внезапно зашумела листва. Поднялась пыль. Моисей и Жанна замерли в тревожном ожидании.

— Смотри, смотри… — прошептала Жанна.

Привычный силуэт города менялся. Башня как будто присела, она соскальзывала в приближающуюся темноту…