— Ну и погода… льет, как их ведра… — В комнату вошел Моисей. — Ты один?..

— Да… — Серафим умыл лицо ладонью. Лицо увядшее, замученное.

— У тебя просто жуткий вид…

— Всю ночь не спал… или мне снилось, что я не спал… не знаю… увяз в этих бумагах, надо все приводить в порядок… а тут еще долги за квартиру, повестка в суд… наверняка происки соседа, темная лошадка с длинным носом, все так и пялится, что-то вынюхивает, караулит под дверью, не выйти, словно ты в тюрьме или в сумасшедшем доме, когда говоришь ему, не верит, таращит глаза, удивляется… может быть, он на самом деле лунатик?.. ему лет под семьдесят, такой старый, что уже не стареет… и всегда в отличном настроении, посвистывает в пуговицу, «жизнь — это игра, в ней только не хватает веселости»… а в понедельник он встретил меня на пороге, его было просто не узнать, бледный, как смерть, говорит, все сходится к тому, что в субботу придет этот день, когда от нас уйдут все ангелы-хранители и мы останемся одни со своими несчастьями… надо бежать куда-нибудь, в городе творится что-то невообразимое… я говорю, ну и в чем же дело?.. тем более что есть такая страна, где всегда лето и ничего особенного не происходит… он спрашивает, что за страна?.. я говорю, есть такая страна между Азией и Африкой… он усмехнулся, догадался, говорит, я для этой страны не гожусь… что верно, то верно, лицо у него не совсем подходящее для этой страны… особенно в профиль… странный тип… он самый знаменитый в нашем доме, его бабка по материнской линии была фрейлиной при дворе, до сих пор у него на стене над кроватью висит ее лорнет, перчатки и дедовские часы от Павла Буре… так вот, утром в среду он исчез и вернулся только в четверг, страшный, точно смертный грех, весь черный, глаза разного цвета, косят, говорит, мотался на край света и обратно, язык заплетается… часа два он меня пытал, расспрашивал о том, что творится в городе… я ему говорю, что все по старому, если не считать конца света, впрочем, это тоже не новость… он как-то странно на меня посмотрел и исчез… только я задремал, студент начал барабанить на пианино, восходящая звезда, на него вдохновение находит на ночь глядя, правда, внешне он на звезду не похож, скорее напоминает морского ежа, живет он с братом, еще один гений нечесаный, поэт, лорд Байрон, а когда распустит волосы, похож на ночную шлюху, и ночная рубашка у него женская… не знаю, почему, но я с ними чувствую себя таким старым и несчастным… наконец угомонился и студент, наступила жуткая тишина, слышно было, как жучки стену точат… а я все равно не могу заснуть, лежу, как бревно, через силу встал, пошел на кухню, выпил ржавой воды из крана, потом попытался читать Пруста, читаю и чувствую, как будто всего меня всего омывает, обволакивает, качает, словно у меня морская болезнь… ты читал Пруста?.. нет?.. и вдруг, слышу, скрипнули полы, донеслись приглушенные голоса, хлопнула дверь, Доктор от медицины ушел, последнее время он затеял какую-то странную игру, уходит около 4 часов утра, а то и раньше, соседка говорит, что у него открылась старая любовь… конечно, почему бы и нет… жена в трауре, глаза на мокром месте, как будто у нее кто-то умер… ей бы жить в царстве вечной скорби, но она боится темноты… только Доктор от медицины ушел, как проснулся этот клоун, Бог свидетель, у них у всех чуточку не все дома и жена его со странностями, то приятелей приведет на всю ночь, иногда стучится, спрашивает, выпить есть, черта лысого тебе, а не выпить, прости меня Господи… как-то она приперлась с рыжей сучкой, откуда я знаю, может она бешеная… ну не спятила ли?.. однако, извольте радоваться или сочувствовать ей… а то ходит по коридору, в чем мать родила, насвистывает марш лягушек, хороша, вся всклокоченная, щеки пылают… к черту, всю душу вымотали… — Серафим подошел к окну. — А девочка у них, просто ангел, ей 5 лет, такая хорошенькая, губки бантиком, яркие, вертлявая, как юла… только в семь часов как будто заснул, что-то снилось, карты, казенный дом, пиковый интерес, дама пик, очень похожа вон на ту незнакомку в лиловом, с мопсиком на руках, идет и оглядывается… где-то я ее уже видел… Боже, как я устал, просто смертельно устал… выспаться бы, надоело все безумно… уеду в деревню, меня все время подмывает уехать в деревню, было бы забавно, проснуться вот так и ни сном, ни духом, где ты? куда ты попал? окно все в цветах, небо синее… я люблю цветы, сердце радуется смотреть на них… а что? я мог бы работать там учителем… ладно, оставим это, не в этом суть… — Серафим обернулся к Моисею, который все еще стоял у двери. — Боже, да с тебя ручьем течет, снимай плащ и проходи… что-то случилось?..

— Судья погиб…

— Да, я знаю…

— Только он мог помочь мне выправить документы Жанны… это какой-то кошмар, представляешь, прямо у меня на глазах… не знаю, что теперь делать?..

— Может быть нам обратиться… — Серафим замер, прислушиваясь. Послышался странный, прерывистый топот и в топоте жуткий и отчетливый женский голос. Он выглянул в коридор. Мимо пробежал Доктор от медицины в плаще, лицо закопченное. Распахнув дверь, он обернулся.

— Молю вас, ради Бога, присмотрите за ней, она не в себе… и если я сегодня не вернусь в этот дом, обнимите ее за меня, потому что я… впрочем, не важно… — Он как-то нелепо, угловато вытер рукавом глаза, всхлипнул и унесся…

Снова ожили, поползли слухи об Избавителе. Агенты метались из конца в конец города, от театра к рынку, от рынка к площади Восстания, от площади Восстания к Чистым прудам.

Избавителя видели сразу во многих местах. Он был молод, румян. Он стягивал свои волосы сеткой, надевал плащ, берет, и шел в улицы. Полы широкого и длинного плаща развевались за его спиной, точно крылья. Нагибаясь, он входил в низкие двери пивных, пол которых был густо посыпан опилками, а стены разрисованы охотно смеющимися женщинами на все вкусы: смуглыми, белокурыми, рыжими, толстушками и худощавыми нимфетками. Он смахивал остатки пищи со стола и садился. Он сидел и смотрел на торговцев и наемников Пилада, на гуляк, нищих и поэтов.

Тем, кто видел его, с ним встречался и спрашивал, кто он такой, он ничего не отвечал.

«Странно, что нужно этому бродяге, который прикидывается Избавителем?..» — подумала про себя дева, хозяйка заведения, и украдкой поднесла ему стакан вина. Он лишь молча улыбнулся ей усталыми, чуть помутневшими глазами. Непонятный человек.

Он посещал оперу, залы и театры, где ставили пантомимы с простым и незатейливым сюжетом. На правах гостя он входил и в тайные общества.

Его сопровождал юноша, в худобе которого было что-то трогательное. Таких тысячи в восточных кварталах города.

Моисей с трудом протиснулся сквозь толпу, запрудившую площадь Восстания. Уже с утра пятницы в городе творилось что-то невообразимое.

— Вот ты где, а я тебя обыскалась… пошли… — Девочка 13 лет увлекла Моисея за собой в арку дома, дальше, дальше, налево, направо, вниз по осыпающимся ступеням, потом вверх и остановилась у двери, обитой ржавым железом.

— Жди меня здесь…

Девочка скрылась за дверью.

Прошло несколько минут. Моисей толкнул дверь и вошел. В комнате со сводчатым потолком было людно, пахло невыносимо. В углах цвела сырость. Собравшиеся, тихо говорили о чем-то между собой. Голоса их странно смешивались под сводами в один голос…

Некоторое время, Моисей сидел, обняв голову руками, и слушал этот голос. К нему подсел незнакомец в очках с дымчатыми стеклами, заговорил:

— Мне кажется, мы уже встречались…

— Вполне может быть…

— Вы здешний?..

— Нет…

— Вы так похожи на одного писателя… он писал непритязательные пьески, романтические и трагические, но даже не догадывался об этом…

Моисей не дослушал, встал и ощупью стал пробираться к двери…

Было уже за полночь. Тьма кромешная. Лишь уличная лампа светила на всю ночь и две-три звезды. Моисей поднял воротник плаща и пошел вниз по улице по направлению к Болотной набережной. Он искал и не мог найти дом под номером 13, в котором жил человек Судьи. Он хотел оговорить с ним условия, на которых тот согласился бы выправить документы для Жанны. Себя он готов был уже принести в жертву. Позади он слышал шаги, но никого не видел, лишь силуэт Башни, медленно плывущий в ночном мороке. Он свернул за угол и затаился. Шаги приближались.