— Что там пишут хорошего?.. — услышал Привратник голос матери и невольно вздрогнул. Она сидела у лампы и, сколько он помнил, всегда вязала.
— Что хорошего они могут писать?.. — отозвался отец. Он стоял в прихожей уже в плаще, седой, лицо скуластое, с румянцем на скулах, на голове берет. Отец Привратника был художником. — Я в мастерскую… приду поздно… — Звякнув связкой длинных ключей и сунув в карман газету, отец ушел. Его мастерская располагалась в Октябрьском тупике рядом с рынком, где торговали и молдавским вином, так что у него всегда был выбор: или объятия девяти муз, или улыбка Диониса…
Вспомнился серый и сырой мартовский день, кладбище, ржавые ограды, кресты, разрытая могила, угол полусгнившего гроба. Все это вспомнилась так реально, что Привратник невольно повел плечами, как от озноба. Его родители умерли в один день, после похорон он уехал в город к дяде.
Почти два дня он трясся в общем вагоне поезда, задыхаясь от вони и волнения. Встречу с городом он ждал, как ждут чудо. С грохотом поезд въехал на мост, замелькали ржавые фермы, блеснула вода, точно свинец. Миновав мост, поезд втянулся в тоннель и вскоре остановился под закопченными стеклянными сводами вокзала. На привокзальной площади было тихо и грязно. Он спустился к набережной. В реке еще плавали обломки льда, на карнизах крыш и стен громоздились наледи. На другом берегу реки сквозь водянистую морось едва различались черные шпили Башни со скрипящими флюгерами. От вокзала он шел пешком и пытался представить себе Марка и старую деву, к которой он, по словам отца, попал в капкан. Вот и Воздвиженка. Он свернул в переулок, поднялся по жутко скрипящей лестнице и остановился у створчатой двери с щелью почтового ящика. Заглянув в щель, он постучал.
Дверь ему открыла то ли дочь, то ли племянница Марка, рыжая, как лиса, с тощими, прыгающими по спине косичками. Встретила она его хмуро, неприветливо, рыщущими своими глазками ощупала всего.
— Ты нам родня?.. нет?.. это хорошо… родственники для Марка сущая отрава… он со всеми родственниками перессорился… и на порог их не пускает… иногда он ругается с ними даже наедине с самим собой… проходи, что ты стоишь… все равно его нет дома…
В длинном, петляющем коридоре он столкнулся с двумя одинакового вида девами и с каким-то типом кошмарного вида.
— Ты кто?.. — спросил тип, оглядываясь на девочку.
— Никто…
Тип изобразил изумление и удалился.
— Тебя как зовут?.. — спросила девочка.
— Глеб…
— Очень приятно… — Девочка неожиданно разговорилась. — Я Лиза, как и мать, а отец у нас подлиза… вообще-то он художник, помешан на своих картинах, готов тащиться в мастерскую даже в полумертвом состоянии… и среди ночи подушки разрисовывает, говорит, чтобы не забыть, что видел во сне…
В комнате было темно. Лиза включила свет, бросила на Глеба быстрый, все запоминающий взгляд и снова выключила свет.
— Зачем ты выключила свет?..
— Хочу посмотреть, светятся ли у тебя глаза в темноте… у Кошмарова глаза светятся, как у кошки…
— У кого у кого?.. — переспросил Глеб.
— У Кошмарова… не знаю, где он откопал такую фамилию… он писатель, работает в газете «Патриот», пишет некрологи… не женат, все еще варится в собственном соку… мне про него сон снился… он так уверенно шел по карнизу, в то время как я стояла внизу на земле и дрожала от страха… я не осмеливалась его окликнуть…
— Почему?..
— А что если он лунатик?.. самое странное в этом сне это то, что я в одно и тоже время стояла и у окна в своей комнате, и внизу под окном… я как бы перебегала от одной Лизы к другой… там внизу на мне было только ночная рубашка, тонкая и легкая, как туман… я видела, как он прошел по карнизу надо мной, направляясь к террасе, а потом завис в воздухе… это длилось одно мгновение… он уже готов был сделать еще один шаг, но сон оборвался… между прочим, я тоже иногда пишу…
— И он герой твоего романа…
— Никакой он не герой… скорее подходящий пациент для желтого дома…
Некоторое время Глеб с улыбкой следил за движением ее губ. Иногда он перебивал ее монолог ремарками, типа: «Вот как?.. именно… вот-вот…»
«Очень странная особа… голос, как у сирены… тут, в городе, таких, наверное, хоть пруд пруди… похоже, что ее уже не остановить…» — Глеб потянул Лизу за рукав. После двух дней тряски и омерзительной вони общего вагона он просто валился с ног от усталости. Его даже слегка покачивало.
— Ах, бедняжка, как ты устал… — Лиза улыбнулась одной из своих лисьих улыбок и повлекла за собой. — Это моя комната, а это для всех прочих… так что располагайся…
Комната ему понравилась. Глеб вдруг почувствовал себя дома.
«Какое блаженство…» — не раздеваясь, он вытянулся на продавленной кушетке…
Весь остаток дня прошел как в бреду. Ночью Глеб долго не мог заснуть, пытался сочинять, но отвлекался. Вспоминалось бледное от пудры лицо вовсе не старой девы, и мешали сомнения, какие-то страхи. Глеб приехал поступать в литературный институт. Он не очень-то верил в себя, но пока все складывалось удачно…
Уронив голову на стол, Глеб опрокинул чернильницу и уснул в чернильной луже…
Проснулся он чуть свет. За окном выл ветер. За ночь намело пропасть снегу, все было белое, крыши, деревья.
«Какая красота…» — Он вскинул руки, потянулся и увидел Лизу. Она подглядывала за ним…
Лиза не отставала от него все утро и даже проводила его до трамвая.
Вернулся Глеб поздно. Дверь была не заперта. Поразила тишина и какой-то странный запах. Он заглянул в комнату Лизы. Она стояла у окна. Увидев Глеба в отражении стекол, она обернулась, острые плечики ее подрагивали, в глазах стояли слезы.
— Что случилось?
— Она ушла… и ты знаешь к кому?.. к Дурову… он актер, у него свой частный театр и очень скверная репутация… и довольно подозрительная внешность… лоб у него греческий, но он, скорее всего еврей… бедный Марк… — Лиза исподлобья глянула на Глеба и уцепилась за пуговицу на его рубашке. — Иногда он мне просто противен со своей угодливостью и овечьей улыбкой… сам все запутал и испортил себе жизнь… он мог бы хоть раз попытаться объясниться с ней… так нет… мне кажется, она ушла от него не потому, что влюбилась в этого грека или еврея, а чтобы намеренно его унизить… представляешь, она ничего не взяла с собой… все оставила мне, все свои вещи…
— А где Марк сейчас?..
— Наверное, на выставке… у него сегодня вернисаж… — Лиза что-то изобразила на своем лице.
— А почему ты не с ним?..
— Для меня все это чересчур утомительно… я не любительница церемоний и всей этой суеты… ты знаешь, мне кажется, он сейчас не на выставке и я боюсь за него…
— От любви еще никто не умирал…
— Нет умирали…
— Умирали, но не от любви, а от отчаяния или страха… для них смерть была в некотором роде спасением…
— Ты так говоришь… ты даже представления не имеешь, что такое любовь…
— Почему же не имею, имею… любовь — это одна из разновидностей душевной болезни…
— А ты хотел бы убедиться… — Лиза замолчала и вдруг выбежала из комнаты.
Глеб нашел Лизу на пристани у полузатопленной лодки, где она зажигала бенгальские огни. Бледные трепещущие султаны вспыхивали в ее руках, изменчиво отражаясь в черной воде. Марка он не сразу заметил. Он стоял в тени.
— Лиза, ну, не сердись… я не мог взять тебя с собой… — Марк улыбнулся.
— Правда, красиво?.. — Лиза тронула Глеба за плечо. — Просто изумительно, да?.. как брызги…
— Зазеваешься и промокнешь до костей… — пробормотал Глеб.
Она рассмеялась. Она не обращала внимания на Марка.
— Лиза…
— Ах, Бога ради… я уже сто лет Лиза…
— Лиза, ты же знаешь, как я тебя люблю…
— Так я тебе и поверила… ты стал лицемером, ужасным лицемером… вот Глеб меня любит, да, Глеб… — Она слегка закраснелась.
— Нет, ты только представь себе… — обратился Марк к Глебу. — Из-за чего весь этот спектакль… я, видите ли, не взял ее на выставку…
— Я ничего не слышу, и не хочу слышать… — Лиза зажала уши своими тонкими, чуткими пальчиками.
