— Ну что же ты… — Оборотясь к нему и пятясь, она стащила с себя платье и спустилась к воде. Он так остро почувствовал запах тины и водорослей. С неуклюжей грацией она плескалась в воде, поднимая лунную радугу и тину с илистого дна.
— Как тихо… — Она уже вышла на берег вся в каплях влаги, словно покрытая стеклярусом, ничком опустилась на песок. Мурашки побежали по спине от прохладного ощущения наготы ее рук, бедер…
— Подожди… — прошептала она тихо с придыханием, отводя его руки снящейся рукой, какая-то другая, почти равнодушная к его блаженству, большеглазая, тонкогубая, обветренная…
Начавшийся дождь разбудил Серафима. Беспорядочно возясь в промокшей, прилипающей одежде, промахиваясь, попадая не туда, он побежал к причалу, уже одеваясь на бегу. Он укрылся под навесом.
Донесся гудок ночного поезда. Как гусеница, поезд переполз мост и, выплевывая сгустки белого пара, втянулся в темную арку тоннеля…
Серафим закрыл глаза. Некоторое время он лежал, подрагивая, как в ознобе, пытался что-то вспомнить…
Очнулся Серафим в больнице. Глянув на потолок, он закрыл глаза и снова провалился в бред, как в яму. Иногда, в беспамятстве, он что-то шептал и записывал шепот в клеенчатый блокнот, который потом прятал под подушку…
Как-то ночью он проснулся, словно от толчка. Мать сидела на краю кровати, кутаясь в сияние луны. Она листала его записи.
— Мама?.. — Слегка привстав, он неуверенно улыбнулся.
— Я твой ангел-хранитель… почитай что-нибудь, мне так нравятся твои стихи… они о какой-то несбывшейся жизни… — Она доверчиво притиснулась к нему. Он видел ее в странном, радужном мрении. Воображаемое и реальное смешалось…
Раскрасневшаяся, она упорхнула за завесь и дальше, на террасу и в сад, а он еще долго сидел боком на смятых простынях, потрясенный чудом этой мгновенной и осязаемой близости. С женщинами дело у него никогда не заходило слишком далеко…
Через месяц Серафима выписали из больницы.
Потом все затмила повседневность. Через 5 лет Серафим окончил университет, а еще через год опубликовал книгу стихов. По этому случаю был прием с буфетом и лотереей…
Прием был в самом разгаре, когда пришел Иосиф.
— А я уже начал беспокоиться… — Еще издали Серафим протянул ему руку. Его окружала стайка девочек. — Все, все, я занят… ну вот, еле отбился… это студентки из театрального училища… завораживают и раздражают… все немного ненормальные… театр с ними что-то делает… мне кажется, и на тебя театр подействовал… какой-то ты весь запущенный… понимаю, об этом вовсе не обязательно знать всем и каждому… о, кажется, началась лотерея, закопошились, точно на вокзале перед прибытием поезда…
— Я, собственно говоря, забежал на минуту, чтобы забрать подписной лист… — Иосиф принужденно улыбнулся.
— Ах, да, совсем забыл… — Серафим порылся в бумагах на столе. — Идея сама по себе посредственная, то есть безысходная, но все подписали, даже Графиня… две недели за ней гонялся и как ты думаешь, где я ее нашел?.. на вилле у нашего «Министра путей сообщений»… кстати, он тоже подписал… да, так вот, стучу, служанка смотрит на меня, как будто я враг народа, говорит, он в комнате для прислуги, и точно, спит без задних ног, поднимается, весь заросший рыжей щетиной… а-а, говорит, это ты… а у нас несчастье, попугай улетел… довольно занятный был попугай, мог любой звук и голос перенять, даже картавил, подражая Старику…
Откуда-то из глубины комнат донеслись звуки пианино…
— Это мой ангел-хранитель… мне никогда не давалась игра на инструментах, так и не выучился сколько-нибудь сносно играть… она еще и пишет сценарии… она только что приехала, мы с ней сто лет не виделись… и все же я не понимаю, зачем тебе эта затея с подписным листом?..
Иосиф промолчал, лишь холодно улыбнулся.
— Опять какие-то тайны…
— Да нет… — Иосиф бегло глянул на напольные часы.
— Они спешат… еще дедовские…
Иосиф ушел около полуночи.
В ту же ночь по городу прошли аресты.
Арестовали и Серафима…
Глухие ворота, небольшой мощеный диким камнем двор, тюрьма со сторожевыми башенками по углам.
Серафим сидел перед уже знакомым ему Следователем, уставившись в затянутое решеткой окно. Казалось, что ничего другого уже не будет.
— Благодарите Бога… — Следователь встал. Хромая и подволакивая ногу, он подошел к окну. За окном маячил силуэт Лысой горы. Несколько дней назад он кружил над ней и вдруг рухнул вниз, как будто его столкнули. С тех пор он хромал и подволакивал ногу. Следователь невольно вздрогнул и встряхнулся, пытаясь выветрить из себя весь этот жуткий бред, глянул на часы и с кривой усмешкой протянул Серафиму пропуск.
— Вы свободны…
Небольшой двор, глухие ворота, нелепо застывшие серые изваяния часовых. С глухим скрежетом дверь захлопнулась, и Серафим очутился в тесном и грязноватом переулке. Он был в замешательстве. Все еще не доверяя происходящему, он вышел по переулку на бульвар. Уже начинало смеркаться.
Покружив по городу, Серафим направился к Иосифу.
Похоже, что Иосифа не удивило появление Серафима среди ночи.
— Можно?.. — спросил Серафим, заглядывая в глубь комнаты.
— Входи, входи, я ждал тебя…
— Ты ждал меня?.. — Слегка заикаясь, переспросил Серафим, не двигаясь с места.
— Да, ждал… — Иосиф отошел к окну. У ограды в желтеющих сумерках маячила фигура агента. Иосиф обернулся к Серафиму и неожиданно рассмеялся, запрокидывая голову. — Ну, что ты стоишь столбом, входи, раздевайся…
— Меня почему-то арестовали, а потом освободили… — Серафим закрыл дверь и вошел, ступая как-то боком. — Как это вышло, я не знаю, но я свободен и жутко неловко себя чувствую, вот, не знаю, пожаловал без предупреждения, может быть, прямо на вокзал и куда глаза глядят, или почти туда, мне просто некуда возвращаться… как я понимаю, они хотят использовать меня в роли подсадной утки… — Поправив съехавшую на лоб шляпу, Серафим глянул по сторонам. Люстры, зеркала, картины в золоченых рамах, красный бархат гардин, латунные семисвечники, ангелы, купидоны. После тюрьмы все это почему-то раздражало.
Иосиф почувствовал перемену в его настроении и предложил ему вина.
Серафим выпил, улыбнулся. Он уже испытывал к Иосифу нечто вроде жалости, хотя в душу закрадывались подозрения, что не все так просто, что Иосиф играет с ним, и податливость, и мнимая покорность всего лишь маска, прикрывающая его подлую роль в этой истории.
Они выпили, потом еще и еще.
— Как Лариса?.. — вдруг спросил Иосиф.
— Я ничего о ней не знаю…
— А Сарра тебе не пишет?..
— Писала, но… — Серафим замолчал, потом не выдержал и заговорил о своих отношениях с Ларисой и Саррой. Говорил он путано. Он словно спешил избавиться от душивших его слов.
Иосиф слушал его излияния, прикрыв пальцами лицо, и улыбался улыбкой сфинкса.
Серафим замолчал. Он вдруг понял, что говорит сам с собой. Он встал и, пошатываясь, пошел куда-то…
Он заперся в ванной.
Глянув в зеркало, он не узнал себя. Лицо с резкими поперечными морщинами на лбу, наклоненное набок, белое, словно сделано из гипса. Отражение явно играло какую-то роль. Он что-то сказал сдавленным голосом. Слова перешли в стон. Он все еще боялся того, что собирался сделать и искал какой-то другой выход.
«Глупо и бессмысленно…» — думал он.
Послышался звук, будто кто-то царапал ногтями стекло. Его охватил страх, потом какое-то пассивное, тупое безразличие. Не дав себе опомниться, он прикусил зубами полотенце, чтобы не закричать, вытянул руку перед собой и вслепую полоснул запястье опасной бритвой…
Попытка самоубийства была неудачной…
Серафим дошел почти до конца этой истории, которая казалась весьма правдоподобной.
Приоткрыв веки, он огляделся. Небо было далекое и плоское. На горизонте тлели облака, маячили хребты гор, похожие на волны, медленно поднимающиеся и опадающие. Он попытался представить себе будущее. Каждый раз оно выглядело иначе. Он был совершенно разбит. Мысли сползали в какую-то пропасть…
