И будет трудно, подумал адвокат озабоченно, выяснить что-либо незаметно, тайком.

Жена Даллингера была не в восторге от незваного гостя. Маленькая, тихая, невзрачная, она походила скорее на какую-нибудь серую букашку, чем на мотылька. Дети шумели вовсю. Никто этого, казалось, не замечал.

Среди шума редактор пытался занять своего гостя, но дальше нескольких несвязных и пустых фраз дело не двинулось. Единственное, что действительно узнал Метцендорфер, — это то, что Даллингер зарабатывал около тысячи в месяц; негусто, подумал адвокат, во всяком случае слишком мало, чтобы трепетать перед кем-либо в этой лавочке, в том числе и перед «владельцем и главным редактором».

После еды жена Даллингера выдворила детей, убрала посуду и исчезла сама; в тот вечер Метцендорфер больше не увидел ее.

Даллингер остался с ним в той же комнате, где проходил ужин, они сидели за слишком большим и слишком тяжелым столом, на стульях с жесткими спинками. На стене висела картина — баварский народный танец на фоне снежных горных вершин, — на темном буфете на вязаной салфетке стояли расписанная цветами пустая ваза и рядом с ней латунный пеликан, изделие художественной промышленности. Вся комната была темная, до блеска отполированная, без единой пылинки, покрытый коричневым лаком пол тускло отсвечивал.

Редактор посмотрел на свои костлявые пальцы и с усилием, словно ему предстояло сделать признание, сказал:

— Пожалуй, я сразу расскажу вам все. Так будет проще. Господин Альтбауэр, видите ли, пришел ко мне в редакцию несколько дней назад; он с первого взгляда мне не понравился. Так уж он держался. И, будь моя воля, я его тут же выпроводил бы, но он пришел с рекомендацией от шефа… Этого я не люблю, ведь в таких случаях я вынужден брать снимки или рисунки, и либо они потом не идут, потому что никуда не годятся, и тогда начинаются неприятности из-за гонорара, либо я их печатаю, а они потом не нравятся шефу, и у меня опять неприятности. — Заметив, что он рискует отвлечься от темы, редактор слегка вздохнул и сказал: — Да, значит, господин Альтбауэр! Он принес мне снимки, сделанные в Саудовской Аравии, а также во Франции, но все одно и то же, пейзажи и фабрики, какие-то деревни, местные жители — ничего нового, да и снято к тому же плохо, иногда вяло. Просто любительские фотографии. Двадцать лет назад мы бы такое наверняка напечатали и еще бы гордились, но сегодня!.. Конечно, мы — политическая газета, но и газета массовая, потому что без масс политику делать нельзя. И мы конкурируем с иллюстрированными журналами, они нас обогнали, они формируют вкус, так что нам надо поспевать за ними.

Это слетало у него с языка очень легко; у Метцендорфера складывалось впечатление, что Даллингер излагал журналистские принципы своего шефа. Но адвокат знал, что ему нужно терпение, если он хочет вытянуть из недоверчивого редактора что-либо конкретное.

— Так вот, я отодвинул от себя к Альтбауэру лежавшие на столе фотографии и сказал, что мы не можем использовать их. Тут он взъярился и так посмотрел на меня, но не стал кричать, нет, только губы у него сузились, и он зашипел: «Черта с два! Он хочет оставить меня с носом, ваш шеф! Я затеял проект, миллионный проект! Я все наладил, и договоры подписаны. Но когда этот проект был у меня почти что в кармане, в Париже в НАТО вдруг заявили, что им требуется письменное согласие западногерманского правительства. Я тут же связался со своим мюнхенским партнером, чтобы тот получил такое письмо у министра, и партнер мне ответил, что получит, а позднее, что письмо есть и чтобы я приезжал. А приехав во Франкфурт, я узнаю, что меня хотят выкинуть из моего проекта, а вместо меня в дело войдут другие, и один из них — ваш шеф, потому что это он добыл письмо от министра. Вот так. Но я всадил в этот проект все свои деньги, у меня нет ни гроша, и я сказал вашему шефу, что мне не на что даже добраться отсюда до Мюнхена, если он не даст мне взаймы. Он вернет свои деньги, ведь мне как-никак причитается компенсация за мою долю в сделке, так что он сможет вычесть мой долг. Но он только ухмыльнулся, он ведь человек бездушный, и сказал, что размеры компенсации ему пока неизвестны, так что лучше мне просто продать его газете снимки, которые я привез из Саудовской Аравии. И поэтому я здесь, и вы их купите!»

Метцендорфер чувствовал, что эта сцена произвела на Даллингера сильное впечатление: тот весь раскраснелся, повторяя рассказ Альтбауэра, — мысленно он снова видел его перед собой и слышал его слова!

Редактор проглотил слюну, посмотрел снизу вверх на адвоката и, преодолев внутреннее сопротивление, сказал:

— Я сразу понял, что Альтбауэр не лжет. Наш шеф — именно такой человек, в этом он весь! Оставить с носом, да… — Он погрузился в свои мысли.

Метцендорфер молчал. Он смотрел на латунного пеликана, единственный светлый предмет в этой темной, мещанской квартире, и думал, оставил ли Даллингер услышанное при себе или поведал обо всем жене. Нет, оставил при себе, заключил Метцендорфер, и поэтому сейчас из него бьет фонтаном, как из артезианской скважины.

Подняв глаза, Даллингер сказал:

— И я купил у него фотографии по архивной расценке, чтобы отделаться от него, а потом я собирался отослать их ему, — Он помолчал, закусив губы, и добавил: — Теперь я отделался от него — окончательно!

Метцендорфер понял, что Даллингеру больше сказать нечего. Адвокат решил бросить ни к чему не обязывающую фразу. Он сказал:

— Да, это славная история.

— Можно и так сказать, — пробормотал Даллингер.

Метцендорфер подумал и спросил:

— Считаете ли вы, господин Даллингер, что мне следует поговорить с вашим шефом? О нашей встрече я, конечно, не стал бы упоминать.

— Нет, — ответил Даллингер сразу. — Это не имеет смысла. От него вы ничего не узнаете. — Метцендорфер подождал. Редактор прибавил: — Кто занимается журналистикой, тот всегда осторожен. Он знает, что информация может стоить ему всего. А уж если он ввязывается и в политику, то тем более! Да и что еще мог бы он вам сказать?

— Например, кто были партнеры Альтбауэра, — ответил Метцендорфер.

— Бог ты мой, — сказал Даллингер, — именно об этом он не проронит ни слова. Да и что это вам дало бы? Альтбауэр убит. Верно. Вы сами сказали мне уже, что убил его некто Маран. Чего же вы еще хотите! Все и так ясно!

Правда, смущенно подумал Метцендорфер, чего я, собственно, еще хочу? Он почувствовал вдруг почти неодолимую усталость. Он протер указательными пальцами уголки глаз и подумал, что завтра вернется в свою контору, отказавшись от бесполезных поисков, не дававших ничего, что могло бы помочь Марану.

Чтобы не обрывать беседу резко и не обижать редактора, он спросил:

— А вам-то известно, что за проект был у Альтбауэра в кармане?

— Нет, — ответил Даллингер, — он сказал только что-то насчет «хаузинга». О характере этих проектов мы, журналисты, осведомлены довольно точно. Речь идет обычно либо о подрядах на строительство казарм и аэродромов для американцев, либо о «хаузинге», то есть о жилищах для них. Ведь им разрешается привозить с собой целые семьи. Вся штука в том, чтобы получить такой заказ, причем на правах главного подрядчика!

Эту практику Метцендорфер знал. Как адвокат, он и сам уже составлял подобные договоры. Тут дело шло о миллионах. Главные подрядчики основывали фирму. Эта фирма получала от соответствующей американской инстанции подряд на строительные работы, причем на все в совокупности. Выполнить эти работы фирма не могла, да и не было у нее такого намерения. Она объединяла несколько строительных предприятий в новую фирму, где оказывались представлены и главные подрядчики. То же самое происходило с подземными, электротехническими, канализационными, стекольными, монтажными, столярными, кровельными работами: во всех необходимых для проекта отраслях производства возникали новые фирмы, которые существовали лишь до тех пор, покуда проект не был выполнен, а потом ликвидировались. Но во всех этих недолговечных предприятиях непременно участвовали главные подрядчики, они получали свою долю от прибылей этих фирм только за то, что подряжали их по кровельной, стекольной или плотницкой части.