Метцендорфер стучался несколько раз. Ему никто не отвечал. Тогда он позволил себе нажать на ручку. Увидев шляпу, он успокоился: значит, Гроль скоро появится. Даже ему, хотя он мало знал комиссара, казалось немыслимым, чтобы тот расстался со своим головным убором надолго. Он нерешительно огляделся. На столе ничего не было. Метцендорфера это удивило. Он слышал через закрытую дверь упорную дробь пишущей машинки в соседней комнате, и ему показалось, что оттуда доносится голос Грисбюля. Он постучал. Ни дробь, ни голос не смолкли. Тогда адвокат отворил дверь.

Грисбюль перестал диктовать, металлический стрекот прекратился.

— Скажите на милость, — без восторга сказал Грисбюль, — господин адвокат!

— Я ищу комиссара, — неприветливо ответил Метцендорфер.

— Н-да, — сказал ассистент, — нелегкие у вас поиски! Я тоже не знаю, где он. Он в отпуске. — Занятый своими мыслями, он прибавил: — Только шляпу, свою шляпу он нам оставил на память!

Метцендорфер не знал, как быть.

— Досадно! — сказал он. — Крайне досадно! Понимаете, господин Грисбюль, я кое-что выяснил, и мне хотелось бы довести это до сведения комиссара…

Грисбюль отрицательно покачал головой.

— Опоздали, — сказал он, — комиссар и слышать об этом не хочет. Рапорт ушел к следователю… Для нас этого дела больше не существует.

Адвокат пожал плечами.

— Знаю, — согласился он, — и, говоря по правде, ничего нового не выяснилось, во всяком случае ничего такого, что меняло бы состав преступления.

— Вот видите, — равнодушно отозвался ассистент и, повернувшись к секретарше, чуть приподнял лист бумаги в машинке, чтобы прочесть последнюю строчку и продолжить диктовку.

— Я говорил с этой Джиной Трициус, — добавил только Метцендорфер, собираясь уйти.

— Что? — сказал Грисбюль и прибавил на своем жаргоне: — Фифочка? Или что-нибудь другое?

Чтобы потом не разочаровать ассистента, адвокат сразу сказал:

— Но я не нашел тут ничего сенсационного, да и господин Брумерус тоже.

— Брумерус? — спросил Грисбюль.

— Да, — ответил Метцендорфер, — я застал его у фрау Маран.

— Ах, вот оно что, — удивился ассистент, — ну, это вам надо бы рассказать мне. — Поймав любопытный взгляд секретарши, он сказал: — Я имею в виду — насчет Трициус! — и прибавил — Не здесь, господин Метцендорфер! Перейдемте в другую комнату.

Потом они сидели там, как уже было однажды, Грисбюль за столом комиссара, а Метцендорфер — напротив, и шляпа Гроля подрагивала на вешалке, когда по улице, сотрясая мостовую, катились грузовики.

— Я понимаю, — сказал Грисбюль, — что, собственно, краду у вас время, господин Метцендорфер. Ведь разговор у нас частный. Я, как и вы, прекрасно знаю, что в деле Марана вряд ли что-либо изменится. Но поймите меня: возникает какое-то странное чувство, когда тебе сообщают, что после попытки убийства потенциально убитый навещает супругу своего потенциального убийцы! — Он подумал и прибавил: — В людях очень легко ошибиться. Я иногда считал Брумеруса человеком холодным и равнодушным, вполне возможно, что он таков и есть, но вот его все-таки как-то задело, что женщина теперь осталась совсем одна.

Адвокат был того же мнения.

Он описал, в каком неловком положении оказался, появившись на вилле, и Грисбюль, игравший карандашом, не смог подавить улыбки.

Итак, они прошли в комнату. Метцендорфер с невольным подозрением ее осмотрел, но не обнаружил никаких признаков того, что в ней происходило что-либо, помимо беседы. Это его удовлетворило. Едва они сели, Маргит Маран спросила:

— Как мой муж?

— Я был у него сегодня, — ответил Метцендорфер и невольно взглянул на Брумеруса.

— Право, не обращайте на меня внимания, — заметил тот.

— Так вот, — решился заговорить адвокат, — боюсь, что он в скверном состоянии. Он апатичен. Он ничего не хочет. Он не замечает окружающего. Не думаю, — Метцендорфер отвергающе поднял обе руки, — чтобы он тешил себя пустыми надеждами относительно исхода процесса, вот уж нет! Но он отказывается от всякой защиты. Он еще доставит мне хлопот своим поведением. Собственно… — Метцендорфер помедлил, потом быстро продолжал: — Больше всего, по моему впечатлению, его угнетает то, что он убил ни в чем не повинного человека.

Возникла пауза. Маргит Маран молча глядела в одну точку. Брумерус постучал сигаретой по пепельнице, серый червячок пепла упал и рассыпался. Обессилевшая букашка билась о лампочку. Это вызывало безотрадный шорох, и так же безотрадно дрожала, замирала и снова дрожала ее тусклая тень на абажуре.

— Ни в чем не повинного! — задумчиво нарушил тишину Брумерус. — Это означает, что господин доктор хотел убить виноватого и что он и сейчас еще считает виноватым меня. Удивляет меня, — он снова постучал сигаретой по пепельнице, хотя пепла не было, — удивляет меня, собственно, лишь то, что такой интеллигентный человек не задается и в течение трех лет явно не задавался вопросом, где следовало бы искать вину, если уж ее вообще искать! Ведь ни с того ни с сего женщина не отворачивается от своего мужа!

— Рихард! — умоляюще сказала Маргит Маран, и Метцендорфера покоробило, когда он услыхал имя этого человека из уст жены своего друга.

Брумерус не взглянул на нее. Он пробормотал:

— Ладно, ладно, Маргит! Я не стану больше говорить об этом. Только меня это удивляет, и удивляет давно!

— Во всяком случае, — направил разговор адвокат, — это факт, и я должен буду с этим считаться. Сильнее всего угнетает его то, что он убил человека ни в чем не виновного, к тому же молодого, у которого добрая часть жизни еще впереди. Мне показалось сегодня, что он только и видит перед собой прекрасные дни загубленной им жизни и в ужасе от сознания, что лишил их Альтбауэра. Да, — сказал он, — так, видимо, обстоит дело.

В комнате опять воцарилась тишина. Наконец хриплым голосом Маргит Маран спросила:

— Может быть, он чего-нибудь хочет? Что я могу сделать, чтобы… — она запнулась, — облегчить ему пребывание там?

— Ничего, — сказу же ответил Метцендорфер и, подняв голову, посмотрел на Маргит, — решительно ничего! Он воспримет все только как обузу, нет, как добавочное бремя. По крайней мере сейчас — Он сделал неопределенное движение рукой. — Может быть, позднее! Нам надо подождать.

Маргит вздохнула, но промолчала.

— Он попросил меня, — сказал адвокат, — присмотреть за вами. Его огорчает то, что вы теперь всеми покинуты.

— Ну конечно, — взглянув на адвоката, включился в разговор Брумерус, — вам не следует говорить ему этого, господин Метцендорфер, но фрау Маран вовсе не покинута. Вы же видите, что я здесь, и я уже обо всем позабочусь. Понимаете, — он посмотрел мимо адвоката в полумрак комнаты, — я здесь на правах старого друга, если так можно выразиться. Что прошло, то прошло. Но тем ценнее, может быть, то, что осталось. Для обеих сторон, господин Метцендорфер. — Он говорил очень серьезно.

Маргит Маран внимательно глядела на него, адвокату даже показалась — голодными глазами. Когда Брумерус умолк, она неслышно вздохнула, кивнув, однако, головой, и Метцендорфер понял, что она действительно так и воспринимает приход Брумеруса. Он почувствовал облегчение. Обмана, казалось, тут не было, да и не могло быть. И он нашел утешительным, что какая-то человечность все-таки сохранилась.

Тема была, по-видимому, исчерпана, и Брумерус, кажется, тоже так думал. Он сел удобнее, закинул ногу на ногу и спросил Маргит Маран:

— Может быть, твой гость хочет поесть или выпить? Метцендорфер покачал головой в знак решительного отказа.

— Как угодно, — сказал Брумерус, словно он здесь хозяин. Он снова переменил тему: — Вы упомянули, что пошли по каким-то следам, господин Метцендорфер? Известно ли наконец, кто этот Альтбауэр и зачем он, собственно, забрался на мою дачу? — И, закурив новую сигарету, прибавил: — Ведь меня, как вы понимаете, это действительно интересует!