Теперь мадам могла немногословно пожаловаться на трудное положение жены Брёзельтау: он, вероятно, хороший переводчик, но отнюдь не преуспевающий, кроме того, он пьет. Поэтому она очень рада интеллигентным людям, способным оценить ее гостеприимство и такт; Брумерус, в частности, не раз уже направлял к ним постояльцев, и всегда это оказывался человек интересный.

Грисбюлю становилось ясно: в этой богемной обстановке людям типа Брумеруса могло быть порой уютно, они знали, что здесь им не зададут ненужных вопросов об их спутницах, и мирились с переводчиком как со странным аттракционом, тем более что того легко было утихомирить несколькими сигаретами и бутылкой коньяку. Он сказал:

— Да, ваш дом знают. Меня ведь тоже направил к вам Брумерус. К сожалению, у него сейчас неприятности: на его даче произошло убийство!

Грисбюль заметил, что мадам Брёзельтау внимательно посмотрела на него.

— Боже, чего только не бывает на свете! — сказала она.

Он улыбнулся.

— Полиция, — сказал он, — освободит дачу послезавтра. Но убийцу защищает сумасшедший, можно сказать, адвокат. По его мнению, в доме имеется доказательство того, что в момент убийства там находился еще кто-то. Девятнадцатого он хочет еще раз осмотреть здание. Он все время твердит о календаре, на котором будто бы нашел пометку, сделанную Брумерусом в день убийства. Ну, мы-то в это не верим, восемнадцатого мы снимем печать. — Он доверительно усмехнулся. — Вы ведь знаете, что в отношении дам господин Брумерус человек, так сказать, широкий. Он ведь мужчина страстный, не правда ли?

— Боже мой, — ответила она вроде бы равнодушно, — верность придумана не мужчинами.

— Именно, — согласился ассистент. Он сделал вид, что предался своим мыслям, и возмущенно, словно бы думая вслух, сказал: — Пометка в день убийства! Да ведь он же был в этот день у вас, и его алиби не вызывает сомнений! Вздор!

Он покачал головой, не глядя на мадам Брёзельтау. Она, при всей своей разговорчивости, не оказала ни слова. Тема была исчерпана.

В эту ночь Грисбюль спал на редкость хорошо: возможно, что на него благотворно подействовала совершенно непривычная обстановка. Но, засыпая, он все-таки слышал, что мадам Брёзельтау долго говорила по телефону. И ему показалось, что она сильно приглушала голос.

Наутро, когда Грисбюль встал, мадам Брёзельтау успела уже, простучав каблучками, отправиться на службу. Переводчик уныло сидел за пишущей машинкой, обложенный словарями.

— Доброе утро! — приветствовал его Грисбюль, надеясь теперь узнать от художника все, что ему требовалось.

— Доброе утро! — ответил писатель. — «И как только комиссар высунул голову из-за фабричной трубы, раздалось два выстрела». Нет, это глупо: «…высунул голову, раздалось два выстрела!» Вам не приходит в голову ничего лучшего? — спросил он. — «Раздалось два выстрела, грянуло два выстрела»… что еще делают выстрелы?

Только теперь ассистент заметил, что Петер Пауль Брёзельтау корпит над переводом. Он равнодушно сказал:

— Может быть, «хлестнуло два выстрела»?

— Боже мой, — ужаснулся Брёзельтау, — вы никогда не станете переводчиком! — и в отчаянии запустил пальцы в свои редкие волосы.

Грисбюль нашел и съел приготовленный ему завтрак; Брёзельтау уже не обращал внимания на гостя. Ассистент хотел попрощаться. Переводчик взглянул на него с отсутствующим видом и сказал:

— «Хлестнуло» — это из эпохи хлыстов и почтовых карет! А мне нужно найти что-нибудь, относящееся, к эпохе полетов в космос, ведь это проблема и нашей детективной литературы!

— Передать от вас привет господину Брумерусу? — спросил Грисбюль. — Я, наверно, увижу его в ближайшие дни.

— Ах, этого купчишку! — пренебрежительно ответил Брёзельтау. — Моя жена давно с ним знакома. Я его недолюбливаю. Слава богу, я не видел его уже несколько педель. Может быть — «перешли звуковой барьер»? — Он с сомнением взглянул на ассистента.

— Выстрелы, — со знанием дела сказал Грисбюль, — не переходят звукового барьера!

— Жаль! — огорченно заметил Брёзельтау, обращаясь к клавишам своей машинки.

— Всего доброго! — сказал Грисбюль и удалился.

Садясь в «мерседес», он увидел, что таксы с любопытством прильнули мордочками к оконному стеклу. Он весело насвистывал, спускаясь по виражам восемнадцатого маршрута трамвая. Вагоны отчаянно визжали на поворотах. Он подумал, не заехать ли ему в Киллесберг, чтобы посмотреть на розарии из кабинки канатной дороги. Решил, однако, не заезжать туда: ведь все розы уже отцвели.

По голубому небу быстро скользили перья облаков, поднялся резкий ветер. Но Грисбюль насвистывал: старой шляпы поблизости не было.

Инспектор уголовной полиции Биферли считал, что наступил его большой день.

Восемнадцатого ему позвонил Гроль и уведомил его о некоторых мерах. Этот звонок подействовал на Биферли, как дурман. Он сразу же стал недоступен для своих сотрудников. Он строго наказал звать его к телефону только в том случае, если речь будет идти об убийстве или о чем-то подобном. Напыжившись, он сказал:

— С мелочами вы хоть раз и сами, надеюсь, управитесь?

Затем звякнул ключ в двери его кабинета. Он заперся.

Его письменный стол был вскоре завален бумагами — схемами, чертежами. Он обдумывал их и поправлял. Он составлял план битвы. Биферли жалел, что в его распоряжении так мало полицейских. Он размышлял, не потребовать ли подкрепления из соседних округов. Он собирался обсудить это с Гролем.

Обед дома проходил в молчании. Жена Биферли знала приметы «грозового настроения», сыну Константину было велено молчать и не стучать ногами по ножкам стола.

Порывистый ветер дул прямо навстречу машине. Казалось, что чьи-то руки стараются потеснить ее назад, Грисбюлю приходилось крепко сжимать руль, и все же он чувствовал легкое виляние автомобиля. Дорогу покрыла морось: шины оставляли блестящие следы. Ветровое стекло было забрызгано, Гроль глядел сквозь него, как сквозь туман, прозрачен был лишь сектор, на который хватало «дворника».

Спутники молчали.

На этот раз, к удовлетворению Гроля, они поехали по автостраде номер 2. Комиссару не хотелось встречаться с Брумерусом, если тот явится в Бернек. Ему не хотелось проезжать мимо дома Марана, где Брумерус мог коротать часы ожидания.

Проехав мимо полицейского участка, они поставили машину на соседней улице. Ассистент приобрел новую привычку: перед каждой поездкой и по прибытии на место он обходил свой «мерседес» и словно бы в знак благодарности постукивал пальцами по звезде на радиаторе. Гроль терпеливо наблюдал за этим ритуалом, усматривая в нем проявление одного из немногих приятных качеств Грисбюля.

Когда они, покрытые уже серыми блестками влаги, подошли к полицейскому участку, Гроль взглянул на окна, за которыми, как он знал, восседал Биферли; он вздохнул, увидев за стеклом знакомую круглую голову. Своему ассистенту, однако, он ничего не сказал по этому поводу.

Биферли сидел за столом, когда они вошли, и при виде их изобразил удивление. Гроль как ни в чем не бывало повесил шляпу и пальто на крючок. Затем он уселся напротив Биферли и знаком подозвал Грисбюля. Он сказал:

— Я сообщил вам по телефону, что́ меня интересует. Я хотел, чтобы вы были в курсе дела.

— Отлично, отлично! — подтвердил Биферли и, дрожа от возбуждения, извлек свои стратегические планы. — Я набросал несколько вариантов. Может быть, взглянете.

Листы бумаги лежали на столе. Биферли делал широкие жесты. Он объяснял. Он подчеркивал преимущества, признавал недостатки, отмечал, что для расследования особо тяжких преступлений в таком округе, как Бернекский, не хватает обученного персонала, предлагал привлечь к операции сотрудников из Байрейта или Нюрнберга. Его короткие ручки находились в непрестанном движении. Слова струились из его маленького рта, как вода из лейки.