Он, Венцель Мария Даллингер, щеголявший большой, с блюдце, тонзурой в темно-каштановых волосах, родившийся и конфирмованный в Пассау, сочетавшийся здесь гражданским и церковным браком и здесь же, в Пассау, произведший на свет своих детей, повидал мир как турист лишь один раз, съездив после войны в Париж, зато как солдат побывал довольно далеко на Востоке (но об этом он не любил вспоминать); своей осведомленностью в экономических, политических и социальных проблемах Востока и Запада, Севера и Юга он был обязан, следовательно, почти целиком своей редакторской деятельности в «Баварской страже», первоначально чисто местной газете, которая лишь в последние годы, благодаря честолюбию ее владельца и главного редактора, пыталась распространить свое влияние до Мюнхена, Регенсбурга и дальше, хотя пока что прозябала во франконской глуши. В этом честолюбии Венцель Мария Даллингер усматривал опасность для себя. Он не хватал звезд с неба, и связей с сильными мира сего у него не было, он с великим трудом пробился от должности репортера немудреной газетки сперва к должности стажера, затем — редактора местной хроники и, наконец, к должности редактора-иллюстратора.

Сгребая в архиве конверты, битком набитые фотографиями, он тихо вздохнул. Он думал, как, не имея снимков с места происшествия, проиллюстрировать столкновение легковой машины с поездом на переезде без шлагбаума. Он отказался от этой затеи, хотя в ушах его и застрял начальственный голос: «Люди не хотят читать, они хотят видеть! Мы живем в век зрения!» Это был голос Хебзакера, владельца и ответственного редактора.

Даллингер еще раз вздохнул, потянулся к телефону, сообщил редактору рубрики «Бавария» о своей неудаче, терпеливо выслушал, морщась, его сдержанную брань — «Баварская стража» была газетой христианско-католической — и осторожно положил трубку. В этот момент в дверь постучали.

Даллингер недовольно обернулся: пора идти домой, жена и дети ждали его к ужину. Стук прозвучал настойчивее. Даллингер не ответил, вместо этого он подошел к шкафу и вынул из него свое пальто. Он увидел, как, вежливо отворив дверь, в комнату вошел какой-то незнакомый ему человек, тощий, рыжеватый.

— Что вам угодно? — неприязненно спросил Даллингер.

— Я говорю с господином Даллингером? — спросил незнакомец.

— Именно с ним! — ответил Даллингер в обычном стиле равнодушных газетчиков и в той же манере прибавил — Только у господина Даллингера сейчас нет времени, он должен выполнить одно срочное задание редакции.

Незнакомец закрыл дверь.

— Метцендорфер, — представился он, — из Байрейта.

Редактор молча уставился на него и медленно надел пальто.

— У меня есть для вас, — продолжал Метцендорфер, — интересная серия фотографий. — Он подождал.

Даллингер по-прежнему молчал. У фоторепортеров и графиков всегда имелись для него исключительно интересные серии; а потом обычно оказывалось, что это ничтожные однодневки.

— Из Саудовской Аравии, — прибавил, подумав, Метцендорфер и поднял правую бровь.

Даллингер застегнул первую пуговицу.

— Ах, — сказал он: звучать это должно было пренебрежительно.

Адвокат сделал несколько шагов в глубь комнаты. Он слабо улыбнулся.

— Да, — сказал он, — я был в тех краях.

— Гм, — отозвался Даллингер, занявшись следующей пуговицей. — Прием у короля, да? Подписание договора при дворе, что ли?

— Я был там с одним знакомым, — добавил Метцендорфер, скрывая радость, которую доставил ему ответ Даллингера, и поправился: — С одним компаньоном.

Редактор не стал больше медлить. Он опять повернулся к шкафу, вытащил оттуда маленькую баварскую шляпу и, прикрыв сначала тонзуру, энергично напялил ее на лоб. При этом он сказал, не глядя на Метцендорфера:

— Это никого не интересует. Таких фотографий — навалом, хороших и плохих. «Баварская стража» — газета солидная. Но из тех краев нам подошли бы, пожалуй, какие-нибудь истории о королеве или о гареме, да, что-нибудь в этом роде. — Он окинул взглядом письменный стол, дернул ручку ящика, проверяя, заперт ли он, и прибавил: — Всего несколько дней назад тут приходил один, предлагал то же самое. Фотографии еще здесь, у меня, надо будет отослать их ему. Я не мог вернуть их сразу, у него есть протекция в верхах. — Даллингер вздохнул. — Но у вас, слава богу, ее нет. Так что не будем терять время.

— Куда отослать? — с любопытством спросил Метцендорфер.

— О чем вы? — недоуменно спросил в свою очередь Даллингер.

— О фотографиях, — ответил адвокат, теперь все-таки взволнованно, — куда вы должны отослать фотографии, сделанные в Саудовской Аравии?

— Понятия не имею, — сказал Даллингер, снова уже совершенно равнодушно. — Где-нибудь, наверно, записан адрес. — Он вдруг взглянул на Метцендорфера и недоверчиво спросил: — А вас-то почему это интересует?

— Потому что дело идет об убийстве, — ответил Метцендорфер без промедления.

— Ах, — ошеломленно сказал Даллингер. Последовала долгая пауза, во время которой он почти машинально положил шляпу на стол и начал расстегивать пальто. Дойдя до верхней пуговицы, он остановился. Видимо, он хорошенько подумал. Он спросил: — Почему вы не сказали этого сразу?

— Потому что хотел узнать, — ответил адвокат, — был ли здесь Альтбауэр!

— Альтбауэр, — сказал редактор, — боже мой, да ведь это же он и есть, тот с фотографиями!

— Был! — поправил его Метцендорфер. — Был, господин Даллингер. Альтбауэр мертв!

— Господи! — воскликнул Даллингер, забыв о верхней пуговице, которую успел вынуть из петли только наполовину. — Что будет, когда узнает шеф! Ведь он же направил его ко мне!

— Это второе, — констатировал адвокат, заставляя себя держаться спокойно, — что я хотел узнать!

Вдруг Даллингер всполошился: он сделал несколько быстрых шагов к Метцендорферу, порывисто схватил его за плечо и воскликнул:

— Послушайте, господин, послушайте! Не дай бог, если до шефа дойдет, что вы узнали это от меня! — Он потряс его за плечо. — Я же не имею права разглашать редакционную информацию! Это может… — Он вдруг умолк.

Адвокату стало даже жаль Даллингера: побитый, растерянный, тот производил такое тяжелое впечатление, вероятно, потому, что поначалу вел себя нагло.

В эти секунды Метцендорфер заглянул в душу Даллингера и понял, что тот шел по жизни, как по льду, толщина которого неизвестна, зная лишь, что под этим льдом — бездна, и испытывая перед ней ужас, потому что лед мог сломаться, а плавать он не умел. Это был человек, которому перестроиться трудно. Весь мир, кроме его родного города, казался ему чужбиной, а где он мог найти здесь второе такое место? Возможно, думал Метцендорфер, даже весьма вероятно, что теперешний страх его необоснован, но это был старый страх, годами копившийся под кожей и сейчас вдруг прорвавшийся. Но адвокат понял также, что это состояние редактора дает ему, Метцендорферу, неожиданный козырь. Спокойно и стараясь при этом завоевать доверие Даллингера, он сказал:

— Я не хочу вредить вам, господин Даллингер. Я даже прошу прощения, что пытался узнать кое-что таким способом. — Даллингер пробормотал что-то невнятное. Пожав плечами, Метцендорфер немного повысил голос: — Но уж поскольку так вышло, нам придется поговорить, не правда ли?

Даллингер машинально поглядел на часы.

— Меня ждет жена, — сказал он автоматически. Метцендорфер промолчал. Редактор посмотрел на него смущенно. — В Пассау меня знает любой… Может быть, вы проводите меня до дома? — Он быстро прибавил: — Только… держась немного позади меня?

Метцендорфер подумал, что он все больше запутывается в странной для себя роли: брести через город Пассау за почти незнакомым тебе человеком! Тем не менее он сказал:

— Как вам будет угодно, господин Даллингер,?

Тот схватил свою баварскую шляпу. С облегчением — адвокат это почувствовал.

Затем Метцендорфер пошел за Даллингером. Адвокат видел, как тот приподнимал шляпу через каждые три-четыре шага: здесь его и правда знали почти все.