Рабы торжественно внесли блюдо с жареной пшеницей. Каждый из сидевших зачерпывал себе серебряной лопаточкой порцию этой, с позволения сказать, еды и со вздохом клал ее на тарелку.

Номарх следил, чтобы все клали себе ровно сколько положено. Не больше, но и не меньше. Подавая пример своим подданным, Кеельсее зачерпнул ложку жареной каши и со скрытым отвращением поднес ее ко рту. Лица придворных сделались кислыми, но они поспешили последовать примеру своего повелителя. Установилось дружное молчание. Лишь треск пережевываемого зерна, да бульканье жидкого пива. Тягостная трапеза. Быстрей бы покончить с ней! Соскребя с блюда последнюю ложку, номарх лихо закинул ее в рот и исподлобья глянул по сторонам. Похоже, участниками трапезы владело то же тягостное чувство — об этом свидетельствовали лихорадочно работавшие челюсти сидевшего рядом Гиптия.

Подождав еще немного, Кеельсее поднялся.

— Благодарение сияющему Солнцу-Осирису!

— Благодарение великому и единственному — дружно подхватили придворные.

— Благодарю тебя, великий Бог, что ты послал мне столь неслыханно вкусное угощение — проблеял редкостный подхалим и лицемер Управитель дворца Фра.

— Я рад, что тебе понравилось — буркнул номарх уже на ходу, спеша во внутренние покои.

Помещения, занимаемые атлантами, представляли собой шесть трапециевидных комнат, соединенных одна с другой. Четыре из них служили спальнями, в пятом были информцентр и картотека, в шестом находилась стража — двенадцать огромных гвардейцев-доров. Могучие и преданные, словно псы, они надежно охраняли покои номарха.

В середине этого «цветка» находилась седьмая комната — своеобразный центр психологической разрядки, где окруженные пушистыми коврами и удобной мебелью атланты находили успокоение и покой. Здесь Кеельсее и обнаружил Давра. Бывший лейтенант, а ныне главный советник номарха Кемта, полувозлежал на кушетке, поглощая огромный кусок мяса, приправленный горьковатым миндальным соусом. В руке его был бокал, наполненный явно не жидким пивом.

Давр приветствовал вошедшего невинным кивком головы и продолжил свое занятие. У Кеельсее вдруг пропало желание ругаться с Давром из-за того, что тот не явился на общую трапезу. Пробормотав что-то нечленораздельное, он плюхнулся на кушетку рядом с вкусно чавкающим лейтенантом и стащил с его блюда солидный кусок жаркого.

— Ну зачем — укоризненно возопил Давр — Я оставил вам порции на столике!

И действительно, откинув небрежно положенную на столик накидку, Кеельсее обнаружил там три блюда с солидными порциями мяса и кувшин багрового кипрского вина, вкус, которого он уже и не помнил.

— Восхитительно — пробурчал сразу подобревший Кеельсее — Как ты до этого додумался?

— Три дня, проведенные в тесной дружбе с жареной кашей, сделали мой мозг изворотливым, словно разъяренная кобра — Давр дочавкал и поковырял пальцем во рту — И вообще я не понимаю, какого черта вы создаете себе дополнительные трудности. Хороша умеренность, но не аскетизм. Чего проще — пошел к охотнику и взял у него мясо.

— У них нет мяса. Они сдают его в продуктовое хранилище…

— Откуда оно исчезает в неизвестном направлении — подхватил Давр,

— Почему исчезает? Оно предназначено для войска.

— Что-то я не заметил, чтобы твои доры обжирались мясом. По-моему, его просто разворовывают. А что касается этого симпатичного куска, он обошелся мне всего лишь в серебряное кольцо.

— А где ты его взял — с подозрением спросил Кеельсее.

— В твоей комнате есть контейнер, доверху набитый серебряными и золотыми кольцами.

— Я так и знал! Но это же государственная казна! — возмутился было Кеельсее — А впрочем, черт с ней!

— Ты начинаешь мыслить как нормальный человек! — похвалил Давр — Затем я отдал раздобытое мясо одной очаровательной девушке — и вот результат. Кстати, где эти чертовы слуги Осириса? Мясо может остыть!

— Бурчат у себя в комнатах непереваренным зерном. Они ведь не подозревают, что у нас сегодня пир!

— Непорядок — решил Давр. Легко, словно большая мускулистая кошка, он спрыгнул с ложа и вышел из комнаты, чтобы через мгновение возвратиться в сопровождении облаченных в длинные жреческие хламиды Гиптия и Изиды.

— Ого! — воскликнула Изида — Что мы празднуем? Кеельсее не проявил чувства юмора и со всей серьезностью изобличил проступок Давра.

— Давр нарушил правила и купил у охотника мясо — тут Кеельсее многозначительно поднял вверх измазанный в соусе палец — что должно было пойти в государственное хранилище!

— Так верните его туда — предложил Давр.

— Вот еще!

Ужин исчез, с потрясающей быстротой. Давр лишь успел завладеть бокалом вина и надкушенным персиком и теперь меланхолично взирал на остатки в прошлом роскошной трапезы.

— М-да, я, конечно, не самый большой любитель пожрать, но к чему этот ваш аскетизм?

— Мы должны подавать пример народу — сказала Изида, облизывая жирные пальцы.

— Но почему бы не подать пример наоборот? Пусть все жрут мясо!

— Обильная и роскошная пища развращает — заученно возразил Гиптий — И потом, поля Кемта не дают достаточного урожая.

— Я видел их, и у меня сложилось противоположное впечатление. По-моему, они много лучше, чем на Атлантиде, а между тем островитяне ни в чем не нуждаются.

Давр явно ждал аргументированного объяснения, и Кеельсее не замедлил с ним.

— Кемт ведет многочисленные войны и вынужден содержать большую армию…

— Армия Атлантиды тоже немалочисленна!

— Постой, не перебивай. Кто-нибудь из вас там, на Атлантиде, хоть раз задумывался над тем, сколько человек пожирают наши урановые рудники? Я никогда не упоминаю об этом, но вот приблизительные цифры. Население Кемта чуть более миллиона. В основном оно занято весьма непродуктивным земледелием, совсем немного — охотой и рыболовством. Какая-то часть людей работает на добыче меди и алша, в мраморных карьерах и на строительстве. Твое войско. Если бы наши заботы ограничивались лишь этим, рабочих рук и еды в основном хватало бы. Но мы несем бремя двенадцати урановых рудников, отнимающих у Кемта восемьдесят тысяч пар рабочих рук. Восемьдесят тысяч самых здоровенных мужиков: кемтян и военнопленных. Эти восемьдесят тысяч требуют постоянного пополнения, потому что редкий человек выдерживает на рудниках более четырех-пяти лет. Каждый год — двадцать пять тысяч рабов, обреченных умереть в красной пыли! Каково? Кемт не потянет такой обузы. У нас просто не хватит женщин, чтобы воспроизвести новых рабов, и мы вынуждены воевать. Отсюда-то и ненависть наших соседей. Мы служим своеобразным громоотводом для Атлантиды. Остров подобен льву, застывшему в гордом величии, а Кемт — стервятнику, таскающему для льва мясо. Мы имеем шестидесятитысячное войско, в то время как живя в мире могли бы обойтись и шестнадцатью тысячами. Мы создали флот, чтобы разорять берега народов моря, и расходуем на него колоссальные силы и средства. Но я даже не заикнулся об этом Командору. Ни разу! Почему? А потому, что это нам выгодно. Чем голоднее и злее народ, тем лучше он работает, тем более он готов к свершениям. Он не жиреет и живот его подтянут.

— Но бунты? Ты же сам говорил мне о них!

— Для их подавления существует армия и храмовые отряды. Они сыты и счастливы от сознания этого. Они убьют любого, будь то мать, отец или брат, лишь бы не лишиться своей привилегии жрать от пуза. Слово «лучник» притягивает, словно магнит, всех тех, кому суждено быть земледельцами, охотниками, камнетесами. Они лезут из кожи, чтобы доказать, что достойны быть воинами, и в результате мы имеем сильную инициативную молодежь. А вспомни, что имеете вы? На Атлантиде дети почти с рождения обречены стать кем-то, независимо от своих желаний и способностей.

— Но почему же? Воспитатели следят за наклонностями детей и сообразно этому определяют судьбу каждого ребенка.

— Но это же чушь! Как может проявить себя восьмилетний мальчик? Он же еще ребенок. Он не осознает ни своих желаний, ни своих поступков. Он действует подсознательно, на очень низком уровне; он еще не представляет себя в роли взрослого человека. Он лишь играет. И немудрено, что глиняная игрушка может показаться ему привлекательнее тяжелого медного меча, и тогда вы определяете его в гончары. А в душе он, может быть, великий воин! Он мог бы стать величайшим полководцем, а вместо этого будет всю жизнь вращать ногами гончарный круг. Кто от этого проиграл? Он? Да. Но больше всего — государство! Государство, которое не дало раскрыться своему сыну.