Лошади под Деллахом У полка впереди перевал, и пришлось избавляться в дороге от пушек тяжелых, а купить фуража на какие шиши? Интендант покумекал и стал за гроши продавать лошадей во встречавшихся селах. По конюшням крестьян началась теснота, ребра неуков терлись о дерево прясел; но в зазимок поди прокорми лошадей, — становились они что ни день, то худей и глодали от голода краешки ясель. Позабыв о грядущих вот-вот холодах, воспрядали от сна оводов мириады, чуя пот лошадиный, и язву, и струп, и клубами слетались на храп и на круп, сладострастно впуская в паршу яйцеклады. На корчевку, на вспашку гоняли коней, — словом, жребий крестьянской скотины несладок; но иные сбежали, — идет болтовня, мол, за Дравой к исходу осеннего дня слышно ржание беглых, свободных лошадок. Демобилизация На узловой ссадили ополченца уже почти в потемках, как назло; забравши скатку, шлем и всё такое казенное, оставили в покое: отвоевал, вали к себе в село. Туда, где свет единственный маячил, поплелся парень — к городской черте: но получил жердиной по макушке — и, не найдя ни торбы, ни горбушки, он оклемался в полной темноте. В предместье всё закрытым оказалось: стояла ночь, уже совсем глуха. Какой-то дворник сжалился над малым, пустил поспать в углу за сеновалом и разбудил до крика петуха. За городом земля вконец раскисла, но малый потащился большаком к себе домой, измотанный и хмурый, — он так и не нашел попутной фуры и всю дорогу прошагал пешком. В который раз на придорожный камень присел он много времени спустя и увидал, закашлявшись с одышкой, село родное, крестик над церквишкой — и понял, что рыдает, как дитя. Художник Прокорма не стало, обрыдли скандалы, ни денег, ни хлеба тебе, ни угля; покашлял художник, сложил причиндалы — и кисти, и краски — и двинул в поля. Он всюду проделывал фокус нехитрый: пришедши к усадьбе, у всех на виду вставал у холста с разноцветной палитрой и тут же картину менял на еду. Он скоро добрел до гористого края и пастбище взял за гроши в кортому, повыскреб замерзший навоз из сарая, печурку сложил в обветшалом дому, потом, обеспечась харчами и кровом, на полном серьезе хозяйство развел: корма запасал отощавшим коровам и загодя всё разузнал про отел. Порой, уморившись дневной суматохой, закат разглядев в отворенном окне, он смешивал известь с коровьей лепехой и, взяв мастихин, рисовал на стене: на ней возникали поля, перелески, песчаная дюна, пригорок, скирда, — и начисто тут же выскабливал фрески, стараясь, чтоб не было даже следа. Военнопленный
Он в горы с конвоем пришел, к сеноставу, в мундире еще, чтоб трудился, как все, покуда хозяин спасает державу, — расчистил бы непашь к осенней росе, чтоб истово пни корчевал в непогоду, справлял бы в хозяйстве любую нужду, чтоб в зимние ночи, хозяйке в угоду, по залежи горестной вел борозду. Однако на фронте поставили точку, хозяин вернулся: такие дела. Хозяйка ему подарила сорочку и с грушами штрудель в дорогу спекла. Вот тут ему шкуру как раз да спасать бы, не место в хозяйском дому чужаку, — но год, проведенный средь горной усадьбы развеял по родине дальней тоску. В капустном листе — настоящее масло, по-щедрому, так, что не съешь за присест; однако горело в душе и не гасло прощанье, хозяйкин напутственный крест. И странную жизнь он себе предназначил: в единую нитку сливались года, он вместе с косцами по селам батрачил, однако домой не ушел никогда. Поселенцы Разрешенье на жительство дал магистрат, и трава потемнела в лесу, как дерюга, — на окраину в эти весенние дни, взяв мотыги и заступы, вышли они, и от стука лопат загудела округа. Подрядившись, рубили строительный лес, сколотили на скорую руку заборы, — каша весело булькала в общем котле, и по склонам на грубой ничейной земле созревали бобы, огурцы, помидоры. Поселенцы возили на рынок салат, и угрюмо глядели навстречу прохожим — только голод в глазах пламенел, как клеймо; им никто не помог, — лишь копилось дерьмо, всё сильнее смердевшее в месте отхожем. В перелоге уныло чернели стручки, корешки раскисали меж прелого дерна, на опушке бурел облетающий бук, где-то в дальнем предместье ворочался плуг, — но пропали без пользы упавшие зерна… И мороз наступил. В лесосеках опять подряжались они, чтоб остаться при деле, — пили вечером чай на древесном листу, и гармоника вздохи лила в темноту. Загнивали посевы, и гвозди ржавели. |
