Песня у костра в саду Сложим костер, не обойдешься, понятно, без помощи грабель; стебель остер, каждый сухой, — берегись ощетиненных сабель. Фрукты собраны, сад подготовлен к зиме, все отводки в теплице сидят, как в тюрьме, всё, что надо, подрезано, вскопано, сложено в штабель. Жар у костра! Не обожгись да пожар не устрой ненароком. Завтра с утра бросим хозяина греться в дому одиноком: пусть на рынок таскает свой лук до весны, мы же в город податься до дома должны, — всё в дыму, и листва, облетев, шелестит над потоком. Ну, подтяни ту же, что прежде, — иль вовсе не стало задора? Гаснут огни, стручья полопались, жухнут вьюнки у забора. Время взять у хозяина полный расчет, ибо холод уже над полями течет, наступает зима, и по новой споется не скоро. Из сборника «ИЗГНАН ИЗ АВСТРИИ» (1943) Писать в тоске ли, в злобе Писать в тоске ли, в злобе про то, как в синей робе с мытьем полов вожусь? Возьму для проволочки двадцать четыре строчки и в них опять не уложусь. Здесь жить не слишком тяжко: есть брюки, есть рубашка, я на соломе сплю. Пусть цензоры не мажут слов, что тебе расскажут, как я тебя еще люблю. Молчу про будни наши, поверки и параши, про то, как что ни час, то свежий слух, что лордам пришлось приказом твердым отправить на свободу нас. Пусть нынче из барака я вышел бы, однако с тобою бы не смог сейчас остаться рядом: пропитан пылью, смрадом я весь, от головы до ног. Во всем, всегда, повсюду чем был — уже не буду: годам ведем отсчет уже иной с тех пор мы, как в спешке на платформы нас погрузили, словно скот. Исписана страница, свиданье и не снится, — я завтра при котле заведую баландой, коль нынче всей командой не увезут на корабле. Интернированные Хайтона[2] По-тихому, на всякий случай, впотьмах умело взяли нас; за проволокою колючей мы оказались в тот же час; ползла чреда часов туманных, нам долго было суждено, при жалких наших чемоданах стоять, не чуя ног давно. Мы — хайтонские бедолаги, от всех, кто дорог нам, вдали: трофей союзничьей отваги, соль — извините! — пыль земли. Черпак баланды, самый первый, испробованный на веку; болит спина, ни к черту нервы, и тело радо тюфяку. И мы легли, шурша соломой, в казарме на немытый пол, мы обволакивались дрёмой, но сон спасительный не шел. Шаг часового, шаг жестокий доносится издалека; на западе и на востоке нас гордо стерегут войска. Но страх все гуще, все приметней, знакомым больше веры нет, неумолкающие сплетни, плодят в потемках полный бред; все громче пульс и все короче, в душе — опять же пустота: глядишь, эсесовцы средь ночи тараном выбьют ворота. Нас выведут, рядком построив, винтовки тявкнут в тишине — и мигом кровь и мозг изгоев разбрызгаются по стене. Но может статься, что во мраке грядет спасенье от оков, поверх костей взрастая, маки заблещут шелком лепестков. И мы узнаем, что невзгоды нам в жизни выпали не зря, что ради торжества свободы мы попадали в лагеря. Ну что ж, покуда, честь по чести достойно посидим в плену: авось с союзниками вместе сумеем выиграть войну. 23–5.-23.6 1940 И сгущается ночь
И сгущается ночь и слетает листва и ничем не помочь и надежда жива и торчит часовой и никто никуда и хлебнули с лихвой и гудят провода. И могли бы добром и уж прямо враги и не действует бром и тупеют мозги и баланда жидка и бессмыслен скулеж и шептаться тоска и молчать невтерпеж. И над родиной тьма и не жизнь а дерьмо и сойти бы с ума и на каждом клеймо и не верим вестям и сжимает сердца и полгода к чертям и не видно конца. 10. 10 1940, о. Мэн, лагерь для интернированных Вена: Праздник тела Христова 1939 Вышло их на улицы так мало, совершавших ежегодный путь, — большинство осталось у портала, не посмев к процессии примкнуть. К ладану всплывающему липли ветки, обделенные листвой, и хористы обреченно хрипли, медленно бредя по мостовой. Жались горожане виновато, обнажали головы они, удивлялись, что хоть что-то свято всё же остается в эти дни. Так и шли, сердца до боли тронув, шли среди всеобщей немоты, а над ними реяли с балконов флагов крючковатые кресты. вернуться Лагерь для интернированных, 1940. С 23 мая по 23 августа 1940 года Крамер, как все еще не получивший британского подданства, был интернирован в лагере Хайтон под Ливерпулем, откуда был переведен в лагерь на остров Мэн. |
